«Дом, который построил Джек»: самая жестокая проповедь

Многих привлекает мрачная философия фон Триера, его суровый нордический фатализм и сумрачный юмор. Кому-то нравится его эксцентризм, остроумие и неповторимость, его вечная борьба с жанром, экспериментируя с которым, режиссер добивается удивительных эффектов. Возможно, есть и любители фирменной жестокости, физиологизма и откровенности, но именно эти неизменные качества его картин вызывают столько недовольства зрителей. Как бы то ни было, перед просмотром очередной картины неистового датчанина мы понимаем, что нас ждет нечто, выходящее за пределы обыкновенного кино.

Новый фильм Ларса фон Триера, как и предупреждал он сам, требует пары-тройки дней, чтобы эмоции и впечатления улеглись, дав место остаткам аналитических способностей. Чувство, будто заглянул в чудовищное зазеркалье и не очень понимаешь, как дальше жить, у меня продержалось долго: предупреждение о сценах насилия и рейтинг 18+ носят далеко не рекомендательный характер. При этом на IMDb первым среди жанров значится комедия, а потом уже драма, хоррор и триллер. Комедия, Джек! Видимо, поэтому особенно раскрепощенные синефилы на позднем сеансе похохатывали до последних кадров, но мне невесело было даже на единственной настоящей комедии фон Триера ― «Самом главном боссе» (2006). Что уж говорить о ленте, посвященной «творческому пути» серийного маньяка!

Да, шутник из Триера получается не очень. Но вот чего совсем нет в новой картине, так это привычного эротизма. Какой-никакой, пусть болезненно-извращенный, пусть распутный, странный, нарциссический, он всегда скрашивал зрителю часы ожидания мучительного катарсиса или шока, сближал с героями, подчеркивал их какую-то понятную слабость и красоту истории. Хоть и грех, а все же отдаленное напоминание о любви ― не высокой, но простой, человеческой.

Но в «ДКПД» нет места никакой любви, а потому и персонаж Мэтта Диллона, убийца Джек, не проявляет к жертвам, по преимуществу женщинам, никакого плотского интереса. Раньше самым харизматичным киноманьяком считался Ганнибал Лектор ― эдакий троглодит с юмором, вполне сознающий степень своей отвратительности. Джек ― наверное, новый тип маньяка: изворотливый, хитрый, интеллектуальный, но и совсем уже бесчеловечный. Его зверство ― не утоляемая страсть, не тонкая игра и не смакование беззащитности жертвы. Это действительно похоже на творчество: Триер специально уподобляет своего убийцу художнику, относящемуся к убийствам как к трудной, но интересной работе. В хорроре Триера нет ни мрачной музыки, ни внезапных выпадов из-за угла, ни ощущения сгущающегося кошмара. Все, что не касается Джека, ― прозаично, буднично, даже симпатично, и от этого еще более кошмарно.

Как обычно, Триер препарирует жанр, и точно так же его герой играет в режиссера со своими несчастными жертвами. Триер вынимая из хоррора все внешнее, поверхностное, жанровое и оставляет только суть: одно живое существо без видимого смысла убивает другое. Событие нередкое, что как бы дает ложное оправдание Джеку: «Почему политикам и диктаторам можно, а мне нельзя?»

Итак, Джек ― по-своему симпатичный (Мэтта Диллона все себе представляют?), крепкий и странноватый одиночка, инженер, мечтающий стать архитектором. У Джека мечта ― построить идеальный дом в идеальном месте, которое он уже купил. Но с проектом жилища много проблем: то материал не тот, то дизайн не нравится, да и отвлекает многое: Джек ездит на типично маньяцком красном фургоне по условному американскому штату в условные 70-е и находит жертв.

По триеровской традиции, картина поделена на главы ― вернее, эпизоды. Пять случайных убийств, о которых рассказывает Джек, не выстраиваются ни в какую логическую линию, не говорят нам ничего о характере персонажа и не служат ступеньками, по которым мы погружаемся в пучину его адского сознания. Это просто пять случаев из жизни маньяка, которые тот рассказывает по дороге в ад своему проводнику Вергилию, или, на ковбойский манер, Верджу (Бруно Ганц).

Накал постмодернизма в картине просто огненный: вместе с Верджем они сначала довершают земные дела убийцы, достраивают злополучный домик, а затем, когда пули правосудия достигают запертого с будущими и прошлыми жертвами Джека, ныряют во внезапную дыру в полу морозильной камеры. На этой границе миров, видимо, и заканчивает жизненный путь Джек, отсюда начинается его долгое нисхождение в глубины ада. Поднаторевший в восточно-христианской традиции Триер даже использует хитрое слово «катавасия», и этот фрагмент фильма, конечно, самый сильный и зрелищный. Датчанин вообще славится яркими, оперными концовками: то казнь, то массовый расстрел, то гибель планеты, то массовое явление ведьм ― никаких открытых финалов со стоп-кадрами. Вот и концовка «ДКПД» уж никак не разочаровывающая, а в своей прямоте и откровенной назидательности даже непредсказуемая.

Когда такой большой художник касается темы загробной жизни, психоделический реализм, достойный Терри Гиллиама или даже Питера Джексона, встречается с предельным бормотанием «Фауста» Сокурова или с немыми потусторонними пространствами «Сталкера» Тарковского. Самый пронзительный момент ― когда Вергилий показывает Джеку идиллические поля райских предместий, недоступных нераскаянному грешнику. Что-то вроде слезы сожаления увлажняет глаза героя Диллона, который видит тех же мерно косящих траву крестьян, которыми любовался в детстве. Косцы продолжают свой скорбный труд и на небе ― это, возможно, настоящая проповедь художника, искренний мотив в плюралистической симфонии смыслов.

Пожалуй, сегодня Триер ― один из немногих больших художников европейского кино, который не стесняется обращаться напрямую к христианской атрибутике. Пусть и не со словами благодарности, молитвами или просьбами, но во вселенной Триера чувствуется присутствие большего, чем он сам, Творца. А после столь масштабной концовки фильма, достойной упомянутых в нём Гете и Данте, можно сказать почти уверенно, что Творец этот ― Тот Самый, наш, так и не умерший вопреки известному высказыванию Ницше.

В общем, можно часами городить турусы на почве творчества фон Триера: упомянуть анимационные вставки, проливающие свет на мятущуюся и жаждущую жертвы душу убийцы, проанализировать точность сопоставления политического лидера и простого серийного убийцы, находить многочисленные фиги в карманах режиссера. Было бы желание подумать, а уж Триер не откажется провести зрителя по узкой тропе «между Сциллой эзотеризма и Харибдой ортодоксальности».

Главное на этом пути ― не смотреть вниз...