Ризы кожаные: Как Адам стал обезьяной

Фото: Nikeabooks.ru

С точки зрения современной науки эволюция — это не просто теория, а твердо установленный факт. Об общем происхождении живых организмов говорят особенности их генетического кода, эмбрионального развития и анатомического строения. Даже если бы в нашем распоряжении не было никаких окаменелостей, то свидетельств в пользу существования эволюции было бы хоть отбавляй. Однако помимо этих свидетельств палеонтологи с каждым годом откапывают все больше «недостающих звеньев», которые заполняют пробелы в наших знаниях об эволюционной истории. Например, в 2004 году в отложениях верхнего девона Канады была обнаружена рыба тиктаалик, которая совмещает в себе признаки рыб и наземных четвероногих. Находки многочисленных пернатых динозавров в Китае пролили свет на родословную птиц.

Почему в Библии ничего не говорится о динозаврах, о выходе рыб на сушу и о многом другом, что изучает наука? Есть ли в истории развития жизни место для Бога? Что общего существует между капризными изгибами эволюции и шестью днями творения?

Наверное, каждый христианин, да и просто любой думающий человек хоть раз задавался этим вопросом. А что, если для ответа на него разумнее отказаться от поиска соответствий между библейским рассказом о сотворении мира и научными данными о доисторическом прошлом? Что, если Библия повествует о создании изначального, нетленного мира, а наука изучает совсем другую реальность — мир в падшем состоянии? Тогда приводить к общему знаменателю первую главу Книги Бытия и научные данные о доисторическом прошлом было бы просто неправильно.

Палеонтологическая летопись — это вереница могил. Она ничего не может рассказать о мире, где не было смерти. Например, если археолог находит в четвертичных породах зуб древнего человека или каменное рубило для разделки мяса — разве эта находка нам говорит что-либо о существе, которое не имело нужды ни в зубах, ни в рубиле, поскольку не нуждалось в пище? А именно таким, по мнению восточнохристианской традиции, Бог сотворил человека. Или, допустим, судя по молекулярным данным, обмен генами между предками Homo sapiens и предками шимпанзе прекратился около 10 миллионов лет назад. Но какое отношение это имеет к существам, которые не были вовлечены в половое размножение и потому ни с кем не обменивались генами? И тогда как можно в словах «и создал Господь Бог человека из праха земного» (Быт. 2:7) видеть указание на происхождение нашего вида от низших животных, если речь здесь идет о совершенно ином — равноангельском — состоянии бытия?

Если предположить, что человек появляется на «экране радара» науки только в падшем состоянии, то рассуждать о его сотворении, взывая к археологии или генетике, — все равно что искать ангелов с помощью радиолокатора. Когда мы первый раз встречаемся с самими собой на страницах книги природы? Отмотаем время на 300 тысяч лет назад. Вот мы видим первых анатомически современных людей. Вот они копаются в туше какой-то протухшей антилопы, вот они нянчат у костра новорожденного, вот кто-то из них стал добычей льва. Эти грязные полуголые создания меньше всего похожи на «земных ангелов» с телом, свободным от тления. Скорее уж перед нами жалкие изгнанники из рая.

Человек, возникший в ходе эволюции, — это плоть от плоти и кровь от крови животных. Он, как одеяло в стиле пэчворк, сшит из множества лоскутков, позаимствованных у других организмов. Гены, отвечающие за внутриклеточный метаболизм, достались нам от бактерий. Слуховые косточки в нашем среднем ухе — это остатки жаберной дуги какой-то рыбы из числа наших предков. За развитое цветовое зрение мы должны поблагодарить обезьян, которым оно понадобилось для поиска фруктов под пологом тропического леса. Всеми органами нашего тела, всеми особенностями своей физиологии мы теснейшим образом связаны с остальным животным миром. Но святоотеческая традиция не расценивает это как нечто нормальное — она видит в вовлеченности человека в жизнь животных следствие грехопадения.

Как писал св. Григорий Синаит, «вкушать пищу и извергать лишнее, горделиво выступать и спать — естественные свойства зверей и домашнего скота.

В силу этого и мы, по непослушании [Богу] уподобившиеся скотам, отпали от свойственных нам богодарованных благ, превратившись из разумных [существ] в скотские и из божественных в зверские» [1]. Ему вторит св. Григорий Палама: «мы были изгнаны из места божественной неги, рай Божий был справедливо закрыт для нас, ниспали мы в эту гиблую бездну и осуждены были жить вместе с бессловесными животными, лишившись надежды быть призванными обратно в рай»[2]. Или эти слова нельзя воспринимать серьезно — или же человек не мог быть с самого начала лишь звеном эволюции. Человек обладает историей, выходящей за пределы животного царства, и единственное место, откуда мы можем узнать о ней, — это Библия.

В какой момент пересекаются две сюжетные линии, одну из которых мы находим в книге откровения, другую — в книге природы? В какой момент человек из библейского повествования о рае оказывается тем человеком, которого изучает наука? У отцов Церкви есть четкий ответ на этот вопрос. Человек из ангельского существа превращается в биологический организм в тот момент, когда Бог возлагает на изгнанников одежды из шкур животных: «и сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их» (Быт. 3: 21). В святоотеческом понимании рая «ризы кожаные» являются символом всего того, что роднит нас с животными. По словам св. Григория Нисского, «воспринятое нами от кожи бессловесных — плотское смешение, зачатие, рождение, нечистота, сосцы, пища, извержение, постепенное прихождение в совершенный возраст, зрелость возраста, старость, болезнь, смерть. <…>Всего того, что к естеству человеческому примешалось из жизни бессловесных, прежде в нас не было»[3]. Сюда относится размножение: «скотским стал тот, кто ради склонности к вещественному принял в природу это болезненное рождение»[4]. Сюда относится питание: св. Григорий стыдится того, «что, по подобию бессловесных, наша жизнь поддерживается едой»[5]. Наконец, даже сама смерть для св. Григория — это прежде всего животная особенность: «поскольку всякая кожа, отделенная от животного, мертва, то думаю... Врачующий... промыслительно наложил на людей возможность умирать, которая была отличием естества бессловесного»[6].

Блаженный Августин

Для раннего Августина ризы кожаные также являются в первую очередь символом животного существования, на которое людей обрекло грехопадение. Важнейшим проявлением животности Августин, как и св. Григорий Нисский, считал смерть: «что может яснее означать смерть, которую мы испытываем в этом теле, как не шкуры, которые мы снимаем с мертвых животных»[7]. Необходимость умирать роднит нас со скотами, подобно необходимости питаться и размножаться: «он [человек] ниспал к смертности животных»[8]. Или же, как пишет св. Максим Исповедник, «грех через преслушание осудил человеков иметь общее с бессловесными животными свойство преемства друг от друга»[9]. По его словам, Господь, непорочно рожденный от Девы, приходит, чтобы освободить людей «от уз рождения и от [прившедшего] по причине осуждения за грех закона произрастания от семени, словно трава, и от сродного с растениями и бессловесными животными становления в бытии»[10].

Аналогичную трактовку этого библейского образа можно встретить у очень многих отцов Церкви. Св. Иоанн Дамаскин отмечал, что облачение в кожи означает, что человек облекся в смертность, то есть в смертную и грубую плоть[11]. Или, как писал св. Анастасий Синаит, человек «вместо нетленного, бессмертного и близкого к невещественному тела, которым обладал [до грехопадения], был переоблачен Богом в тело нынешнее — более дебелое и страстное»[12]. Такую же мысль можно найти и у св. Григория Богослова: «чрез грех делается человек изгнанником, удаляемым в одно время и от древа жизни, и из рая, и от Бога, облекается в кожаные ризы, может быть в грубейшую, смертную и противоборствующую плоть»[13].

До греха человек не имел отношения к животному миру, лающему, ржущему, блеющему, — вот что на разные лады говорят нам отцы Церкви. Скорее всего, и сам животный мир до грехопадения человека, до того как «тварь покорилась суете» (Рим. 8:20), был совсем другим, но каким — мы не знаем! С этой точки зрения саму включенность человека в эволюционирующую природу на правах биологического вида, тот факт, что человек «уподобился скотам несмысленным» (Пс. 48:12) и ведет свою родословную от животных, надо расценивать как наказание за грех, совершенный им ранее за пределами исторического времени нынешнего мира.

В самом деле, библейские слова о кожаных ризах наводят на мысль о предшествующем биологическом процессе. Животное, с которого снимают шкуру, должно было сначала родиться и ее на себе нарастить. Поэтому кожаные ризы можно считать неплохим символом эволюции, в ходе которой постепенно вырабатывалась биологическая подоснова, необходимая для существования падшего человека. И если первое, бессмертное тело для жизни в раю Бог творит собственнолично, без всяких посредников, Его рука сама мнет податливый кусок глины, то весь длинный причинно-следственный ряд, результатом которого стало возникновение нашего смертного тела, следует приравнять скорее к «пошивке» кожаных риз. По Промыслу Божию Вселенная стежок за стежком шьет ту «одежду», в облачении которой изгнанник из рая должен продолжить свое существование.

Изгнание из Рая

Весь эволюционный процесс, в конечной точке которого человек обнаруживает себя в роли биологического вида, можно интерпретировать как транзит от райского к падшему состоянию бытия. В Книге Бытия «переключение» между двумя этими состояниями описывается всего тремя-четырьмя строками: «и сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их... и выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят» (Быт. 3:21–23). Но ничто не мешает думать, что события, произошедшие мгновенно с точки зрения райской действительности, могли занять миллиарды лет земного времени. Ведь приравнивают же конкордисты шесть дней творения к 13,7 миллиарда лет, прошедшим с Большого взрыва. Так почему бы не предположить, что Большой взрыв произошел уже после катастрофы грехопадения, и эволюция материи, завершившаяся появлением Homo sapiens, соответствует промежутку времени между возложением на Адама и Еву кожаных риз и тем моментом, когда они находят себя за пределами райского сада в окружении терний и волчцов?

Здесь не идет речь о том, что до грехопадения люди были бестелесными духами, которые затем ниспали в тела. Это точка зрения неоплатоников и крайних последователей Оригена, но никак не церковное учение. «Человек сотворен с телом прежде кожаных одежд... кожаные одежды не суть тела, но смертная принадлежность, приготовленная для разумного»[14], — подчеркивал св. Мефодий Патарский. Или же, по словам св. Максима Исповедника, «первый человек был наг не как бесплотный и бестелесный, но как не обладающий телесным составом, делающим плоть дебелой, смертной и враждебной [духу]»[15]. Человек — это неразрывный союз души и тела, он был сотворен как единое целое. Но ризы кожаные как бы загородили от нас нашу истинную суть. Взглянув в зеркало, мы видим лишь голую обезьяну, а истинное равноангельское тело, данное Богом от начала, стало недоступным.

По мысли Эриугены, изначальное духовное тело, в котором люди существовали в раю и в котором они воскреснут, после грехопадения никуда не делось, оно лишь «скрыто в тайном месте природы» и, ожидая своего часа, находится в другом измерении бытия. Тленное тело было лишь добавлено (superaddita). Добавленное тело, в отличие от первоначального, — смертно и тленно, оно существует в пространстве и во времени. «Материальное и внешнее тело похоже на одеяние и не без оснований считается печатью (signaculum), [приложенной] к внутреннему и естественному телу, поскольку оно движется от возраста к возрасту и во времени, подвергается возрастанию и уменьшению, тогда как внутреннее тело всегда остается неизменным»[16].

Византийская икона

Не эта ли идея нашла отражение в византийском и древнерусском иконописном каноне? Человеческое тело представлено на иконах не таким, каким оно видится плотскому взору. Фигуры святых угодников неестественно удлинены и вытянуты вверх, застыв в подчеркнуто статичных позах, чуждых мускульному усилию. Непропорционально узкие плечи и огромные глаза создают впечатление отрешенности от всего земного. А между тем на иконах изображены реальные люди из плоти и крови. Вот великомученик Пантелеимон с коробочкой для лекарств, вот святые Борис и Глеб в княжеских шапках, отороченных мехом. Но при этом иконописец как бы заглядывает за ширму внешней анатомии, чтобы показать подлинное тело святого, бесстрастное и нетленное, которое у обычных людей скрыто.

В конце времен, говорит православное богословие Востока, эта внешняя оболочка, чуждая нашей истинной природе, будет сброшена, чтобы человек наконец предстал в своей первозданной красоте. Как отмечал св. Григорий Нисский, в воскресении «мы совлечемся мертвенного этого и гнусного хитона, наложенного на нас из кож бессловесных животных»[17].

Человек освободится от пут несвойственного ему биологического начала. По словам Эриугены, духовное тело «доныне сокрыто в тайных недрах человеческой природы, но в будущем веке явится, когда в него переменится это смертное [тело], и „сие тленное облечется в нетление“ (1 Кор. 15: 53)»[18]. Явление и вещь в себе совпадут — человеческое тело, явленное нам в животном обличье, предстанет в своем подлинном образе, так, как оно было сотворено Богом.

Контраст между двумя состояниями телесности хорошо виден на примере Сына Божьего. Христианские богословы всегда усматривали в Его смерти и воскресении указание на тот путь, которым предстоит пройти остальному человечеству. Воплотившись, Господь воспринял смертное и тленное тело, подверженное всем тяготам и невзгодам, которые обрушились на человека в падшем мире. Как указывал Леонтий Византийский, «Господь ипостасно соединился с такой плотью, в какую проклятый [Адам] был облечен после грехопадения»[19]. Но эта плоть умерла на кресте, и Господь воскресает уже в преображенном теле, которое чуждо всем проявлениям животного естества.

Воскресение Христово

Воскресший Христос уже не чувствовал утомления, не испытывал голод и жажду и, по мнению св. Иоанна Дамаскина, ел на глазах учеников исключительно для того, чтобы дать им «уверение в истинности Своего воскресения». Тело воскресшего Христа, способное проходить сквозь закрытые двери, было «неизменным, бесстрастным и тонким»[20] — точно таким же, каким впоследствии станет тело всех остальных людей, когда в воскресении они вернутся к первоначальному райскому состоянию. Достаточно почитать Евангелие, чтобы понять, что воскресший Христос взаимодействует с тленным миром вещей уже совсем не так, как раньше, — законы пространства и времени больше Его не сковывают. Как отмечал Бенедикт XVI, «после воскресения Иисус принадлежит к такой сфере реальности, которая, в нормальных условиях, недоступна нашим чувствам... Он больше не относится к чувственному миру: теперь Он существует только в мире Бога, а значит, увидеть Его можно только тогда, когда Он сам это дозволяет»[21].

Отсюда неузнавание воскресшего Иисуса (см. Лк. 24: 15–31; Ин. 20: 14–15) Марией Магдалиной и учениками, которые до этого видели Его каждый день. Оно свидетельствует о несоизмеримости двух планов бытия — мира падшего и мира, где остался рай и где произойдет воскресение. Христос — первенец из мертвых, начаток воскресения, которое может случиться только в условиях иных законов природы. Вселенная, подчиняющаяся этим законам, не возникнет когда-то потом, спустя миллиарды лет по шкале земного времени, она уже существует, она была сотворена Богом за шесть дней и никуда не исчезала. В лице воскресшего Иисуса происходит вторжение этой райской Вселенной в мир сей, лежащий во зле. Можно сказать, что к этому параллельному порядку бытия приобщаемся и мы все, когда, умирая, исчезаем в мире сем. «Сегодня же будешь со мною в раю», — сказал Иисус на кресте разбойнику. В этом мире еще течет падшее время, а в том мире оно уже преодолено, победа над смертью уже одержана.

Примечания

[1] Григорий Синаит, св. Творения. М.: Новоспасский монастырь, 1999. С. 8.

[2] Григорий Палама, св. Сто пятьдесят глав. Краснодар: Текст, 2006. С. 111.

[3] Григорий Нисский, св. О душе и воскресении. С. 316.

[4] Григорий Нисский, св. Об устроении человека. С. 75.

[5] Там же. С. 79.

[6] Григорий Нисский, св. Большое огласительное слово. С. 29

[7] Augustine, St. Two Books on Genesis Against the Manichees. P. 128.

[8] Ibid. P. 128.

[9] Максим Исповедник, св. О различных недоумениях... С. 250.

[10] Там же. С. 292.

[11] Иоанн Дамаскин, св. Указ. соч. С. 191.

[12] Анастасий Синаит, преп. Избранные творения. М.: Паломник, 2003. С. 101.

[13] Григорий Богослов, св. Слово 38... С. 174.

[14] Мефодий [Патарский], св. О воскресении (против Оригена) // Полное собрание творений. СПб.: Издание И.Л. Тузова, 1905. С. 216.

[15] Максим Исповедник, св. О различных недоумениях... С. 321.

[16] Iohannis Scotti Eriugenae. Periphyseon (De Divisione Naturae). P. 143.

[17] Григорий Нисский, св. О душе и воскресении. С. 316.

[18] Иоанн Скотт Эриугена. Перифюсеон. Кн. II (фрагмент 562C– 590D) / Пер. Петрова В.В. // Точки Puncta. 2006. № 1–2 (6). С. 23–77.

[19] Цит. по: Grillmeier A., Hainthaler T. Christ in Christian Tradition. Vol. 2. From the Council of Chalcedon (451) to Gregory the Great (590–604). Part 2. The Church of Constantinople in the Sixth Century. Louisville: Westminster John Knox Press, 1995. P. 229.

[20] Иоанн Дамаскин, св. Указ. соч. С. 343.

[21] Цит. по: Каннингем К. Благочестивая идея Дарвина. М: ББИ, 2018. С. 489–490.

Название фрагмента дано редакцией «Татьянина дня»