Актер Евгений Павлов: «Любой спектакль — это сюжет из Библии»

Евгений Павлов. Фото: Ruskino.ru

— Евгений, вы родились в Узбекистане, но учились в Ярославском театральном институте. Как Вас занесло в Ярославль?

— Когда Советский Союз распался, родители поехали на обетованную родину — в Россию, к бабушкам-дедушкам, где можно было как-то осесть. Родители понимали, что скорее всего в то тревожное и нестабильное время в Узбекистане для нас с братом будет мало перспектив. И мы уже второй волной переехали в Ярославскую область.

К тому моменту я, признаюсь, ни разу не был в театре. Мало имел представления о драматическом театре. Зато знал, что такое цирк, поскольку цирк к нам приезжал: большой шатер, натянутый посредине огромной площади за базаром. И я наивно подумал, что поступаю в цирк, когда пошел в Театральный институт. Вот тут уж действительно «занесло»!

— Ничего себе!

— До этого, правда, отец отвел меня в театральную студию в нашем городке. Там мне дали учить поэму «Детство» Набокова, и она была созвучна тому, что я чувствовал. То, что он написал о потере всего любимого в детстве, как-то легло мне на душу: для меня солнечный Узбекистан — это мой потерянный рай, это родина… Теперь для меня Набоков на всю жизнь – воспоминание о потерянном детстве.

С этой поэмой я и поступил в институт, не зная куда, зачем... Отучился, ушел в армию, а потом стал искать место в Москве.

— А почему не в ярославском Волковском театре?

— Меня не пригласили туда. Взяли двух моих талантливых однокурсников, здоровенных, высоких. Ну, сцена большая, и они туда как-то вписывались. И всё, кого взяли, того взяли, там и так штат был переполнен.

А я ведь в институте как-то и не проявлялся совершенно: сложно было обратить на себя внимание. Роли у меня пошли только в «Современнике». Вот там «выстрелило».

— Почему так получилось?

— Я тогда был очень «зеленый». Даже когда уже стал работать после института, все еще до конца не понимал, на чем строится театр, в чем его специфика, жизнь. Оказалось, это не про то, чтобы выучить текст и пробарабанить его — все гораздо глубже! В театре можно проживать судьбы. Это не сразу понимаешь. С возрастом, кстати, становится всё только интересней.

Мне кажется, я до сих пор только на начальной ступени познания творчества стою. А кто-то более хваткий, уже в институте «включается», сразу понимает, что и как. У каждого свой путь. 

Евгений Павлов в спектакле «Свадьба»

— Вы общаетесь с однокурсниками?

— Нет, очень редко, все разбросаны по стране: кто в Питере, кто в Таганроге, кто в Ярославле или Рыбинске. С двумя-тремя только списываемся, но, к сожалению, чаще по грустным поводам: например, недавно не стало одного из мастеров нашего курса.

— Вам не завидуют, что вы в Москве?

— Все мы друг другу в чем-нибудь завидуем. Наша профессия такая! Тщеславная, скажем так. И я хочу всеми силами преодолеть это, освободиться. Вот сегодня делятся ребята: «О, у нас такие репетиции!» А ты сидишь и думаешь: «Эх, а меня туда не взяли!». Просто карябаешь себя! Но успокаиваешься: значит, так должно быть. Но, в основном, мало кто может побороть зависть, честно хочу сказать. В театре все равно чужие достижения задевают. Иногда делаешь что-то только ради того, чтобы на тебя пальцем не показали. Это не свобода.

— А что такое свобода?

— Накопление знаний.

О «Таинственной страсти» и Вознесенском

— Как вам роль Антона Андреотиса в «Таинственной страсти»?

— Я понадеялся на небо: как будет, так будет. У меня не было до этого подобного опыта. Я не работал еще с таким «звездным» составом! Каким-то образом и меня взяли. Эту роль должен был играть Александр Олешко. И режиссер хотел, но продюсеры почему-то решили взять меня.

— Вы готовились к роли?

— У меня было мало времени: как-то — раз! — и сразу съемки. А вот к пробам готовился: скачал кучу фотографий, видео; жесты смотрел, мимику, как Андрей Андреевич Вознесенский читает. Я почему-то думал, что надо это все копировать. Но режиссер сказал, что не надо подражать в точности, надо пропускать через себя, жить, быть личностью, говорить этими стихами. А это самое трудное.

Конечно, я изучил биографию поэта, чем он жил, всю подноготную. Познакомился с любовью и музой поэта — Зоей Борисовной Богуславской — и получил от нее благословение на съёмки.

— Она была консультантом сериала. Осталась ли Зоя Борисовна довольна вашей игрой?

— Она, конечно, сдержанно высказалась, но потом звала меня читать поэзию на открытии Центра Вознесенского на Третьяковской.

— Кажется, это хороший знак.

— Да, и я, кстати, вел потом концерт, посвященный 80-летию Андрея Андреевича в Доме музыки. 

Евгений Павлов в фильме «Таинственная страсть»

— Кстати о женщинах… Близок ли вам Вознесенский как личность?

— Не то чтобы близок, но как мужчина я его понимаю. Художнику нужна свобода. Ему надо оставаться в Крыму, пока цветет миндаль. И он остается несмотря на то, что его женщина напоминает ему о его же концерте в зале Чайковского. Ему как художнику, как творцу нужен был образ! Для творческого человека очень важно быть свободным, иметь возможность подглядывать за жизнью так, чтобы ему не мешали. Тут надо найти такую вторую половину, которая бы это понимала.

Если судить по поэзии, Андрей Вознесенский был влюбчивым, страстным человеком. Всё пережитое, конечно, шло в его стихотворения. Влюбленность, видимо, зарождала в нем поэзию.

— А как вам поэзия Вознесенского?

— Я ею зажегся. Влюбился в удивительные рифмы и, конечно, метафоры. Необычные стихи, непростые. Ну да миллионы их любят — я в той же компании. И со многими стихотворениями я постоянно выступаю. Например, «Неизвестный — реквием в двух шагах, с эпилогом». Это стихотворение сильное, мужское.

Когда Эрнста Неизвестного смертельно ранило, его собрали по кусочкам, он был весь в гипсе. А потом смотрят — он уже бездыханный. И тогда сказали нести его в подвал ко всем погибшим. Санитары донесли и так и бросили на пол. И оттого, что гипс сместился, он вскрикнул от боли — и его принесли обратно. Так он выжил! И стихотворение построено на этом: на гибели и возрождении, смерти и воскресении.

О вере

— Такой нескромный вопрос — вы верите в Бога?

— Да. Кстати, я бывал в вашем Татьянинском храме: там отпевали Андрея Андреевича (Вознесенского — «ТД»), и мне захотелось как-то приобщиться.

— Роль в «Амстердаме» вас не смущала в этом смысле? (актер играет в этом спектакле квира — «ТД»)

— Конечно, смущала. И автор, Александр Галин, говорит, что есть риск: у нас все-таки православная страна и есть статья за любую пропаганду... Но дело в том, что режиссер смещает акцент в сторону человека-художника. Не человека, пропагандирующего свою нетрадиционность, а человека, несущего праздник. Он только хочет заразить своей энергией другого героя — этакого русского бандита. Спектакль строится именно на этом, и, на мой взгляд, правильно. В нем нет пропаганды и, уж конечно, пошлости!

— Вы не чувствовали какого-то душевного раскола при исполнении этой роли?

— Нет, роль замечательная, яркая.

— Нетрадиционность пропагандировать не нужно. А религиозную жизнь?

— Нет, мне кажется, это странный путь. Надо заниматься прежде всего собой. Победи самого себя! А потом уже агитируй других. Это великий бой, самый трудный бой, ежесекундный — с самим собой. Разве можно кого-то тащить за уши? 

Михаил Ефремов в роли Скворцова и Евгений Павлов в роли Долорес (справа) в спектакле «Амстердам». Постановка режиссера Сергея Газарова, театр «Современник»

О зрителе

— Какая аудитория сейчас у театра? Как бы вы охарактеризовали современного зрителя?

— Нынешний зритель для меня непонятен. Я могу сравнивать только с теми спектаклями «Современника», которые были, когда я пришел. Например, раньше не было принято хлопать посреди спектакля. Или спектакль игрался так, что происходящее на сцене до самого конца держало зрительское внимание в напряжении... Но это претензии, скорее, к самому себе как к художнику. Это я должен играть так, чтобы не хлопали каждые десять минут, чтобы не просто поаплодировали и ушли, а что-то вынесли из увиденного. Какой я, такой и зритель. Это в идеале.

— Как сделать театр интересным для молодежи?

— Сложный вопрос! Театр всю жизнь будет бороться. Раньше говорили: кино убьет театр. Нет, не убило. Появился телевизор — но люди все равно идут в театр. Разумеется, потому что это живой процесс! Я, к сожалению, мало посещаю другие театры, но когда посещаю, вижу — у людей все еще горят глаза. Так что все нормально на самом деле, нет такого, что всё испортилось и победили миллионы гаджетов.

— А вот как бы приучить к тому, чтобы люди шли не в джинсах и в футболке, а наряжались?

— То есть, вы думаете, что надо наряжаться?

Это нам надо играть так — мне прежде всего, я буду говорить про себя — чтобы зритель чувствовал себя неудобно в футболке и в джинсах. Хотя главное не то, в чем зритель приходит, а то, что он вынесет из спектакля, то, что даст понять: поход в театр — это нечто не просто развлекательное.

— А что он должен вынести? Как вы думаете, в чем идея театра?

— Не воспитательная, разумеется, а как бы меняющая человека. Все пьесы «Современника» были построены вокруг человека: они про человека, они подсказывают выход из ситуации, говорят о нравственности. Театр напоминает о духовных законах жизни. Репертуар подбирается так, что чисто развлекательных спектаклей нет. Галина Борисовна Волчек всегда направляла спектакли в русло современника и «Современника»: чтобы это был переворот для зрителя, чтобы человек поменялся.

Любой спектакль — это отсылка у тому или иному сюжету из Библии, по большому счету. Вот, например, наш премьерный спектакль — «Девочка Надя, чего тебе надо?» — притча о жертвенности. Ради идеи человек идет до конца, как мученики идут до конца в христианстве, не отступая от своей веры. Здесь вот такая мысль — сделать всех и все лучше. Но возникает сразу столько вопросов! Каким образом поменять человека в лучшую сторону? Имеешь ли ты на это право? Как излечить чужой порок?

— Мне понравился Ваш спич о себе в этом спектакле. Очень трогательно.

— Я всегда стесняюсь говорить что-то личное. Мне сложно быть откровенным, рассказывать зрителю про себя. Самое лучшее — закрыться маской, как в первом акте «Амстердама». А вот второй акт построен на искреннем диалоге со зрителем. В маске — что в колготках, что без колготок, что на каблуках, что без каблуков. А раскрыться перед зрителем — это очень сложно. Да и вообще актер должен оставаться загадкой. Иначе не избежать зрительского «а, вот он какой! Ну, все понятно с ним!»

Спектакль «Девочка Надя, чего тебе надо?», театр «Современник»

— Для вас это решенный вопрос — Надя права или нет?

— Нет, нерешенный.

— Как вы думаете, надо ли вообще в спектакле решать вопрос или в этом суть — перенести обсуждение в зал, чтобы каждый сам решил вопрос для себя?

— Нет, режиссер должен решить его для себя обязательно.

Об актерстве

— Что для актера главное?

— В театре «Современник» три главных актерских ценности. На первом месте — актер как личность. На втором— его гражданская позиция. Почти все мастера старого поколения были великими именно поэтому: они были личностями с четкой гражданской позицией, хорошо знали, что хотели сказать со сцены — и только со сцены, кстати, а не где-то еще. И на третьем месте — ж*** (смеется). Под этим словом подразумевается «выше, легче, веселей», как говорил Станиславский.

А вообще для актера главное — это жизненный опыт.

— Потому что потом вы выносите его на сцену через своего персонажа?

— Да. Галина Волчек все объясняла только на своих примерах. Да и в театральном институте, где я учился, мастера учили так же. Кто-то вспоминал коммуналку в Питере, кто-то — как учился, свою любовь… У Римаса Туминаса вообще все спектакли про его жизнь, и все это так интересно. Это отличает настоящего художника.

Например, когда во время репетиций «Горя от ума» Римас Туминас стал рассказывать про своего отца, бабушку, я невольно окунулся в свое детство. Моя бабушка была районной медсестрой. В Узбекистане медсестра — это первый человек в районе, уважаемый человек. А я везде с ней. Куда мы с ней только ни ходили на уколы! Каких только персонажей ни видели! И они все у меня засели в голове.

— Бывали случаи, когда личный опыт помогал вам сыграть роль, понять персонажа?

— Конечно, это вообще со всеми моими ролями. Ты копаешься в себе постоянно, откапываешь каких-то персонажей, подглядываешь что-то.

(Девушка-бариста: «Капучино!» (С заигрывающей интонацией))

Как она интересно объявляет: «Капучино!». Вот в театре, если играешь бармена, зрителю это кажется простым. Но для любой роли надо подбирать что-нибудь интересное — это сразу обращает на себя внимание!

В театральном институте есть раздел «Наблюдение». Это когда ты приносишь судьбу, например, чашки — и проживаешь её. Слава Богу, во время нашего обучения не было гаджетов! У нас не было возможности просто посмотреть ролик на YouTube — мы ездили по вокзалам, сидели на остановках, в залах ожидания, искали цирк-шапито, наблюдали за людьми. Это было замечательно.

(Девушка-бариста: «Американо!» (Почти грубо))

«Американо!» (повторяет) Что мы можем предположить? Что к американо она относится презрительно. То ли она ненавидит американцев, то ли просто не любит этот кофе. А капучино она сама пьет, любит. «Капучино» — закинула. «Американо» — отбросила. Вот из этого все и строится.

Спектакль «Горе от ума», театр «Современник»

— Какая роль ваша любимая?

— В «Горе от ума», может быть… Римас Туминас как-то нас обманывает (улыбается). Он так умеет сделать, что сразу возникают образы, и ты уже живешь на сцене, а не исполняешь роль.

И в «Трех сестрах». Такая ролюшка, а ты ее хочешь сыграть как можно интереснее. И мне это нравится!

— Как вы пережили карантин, дистанционку? Как это вообще — театр в эпоху COVID-19?

— Все что ни делается — к лучшему. Нас окунули в Чехова: мы делали проект по чеховским рассказам. Это замечательно. Да и было время проработать некоторые моменты на будущее. Плюс это было необходимой паузой, передышкой. Я смог побыть с сыном побольше.

— А хобби у вас есть?

— Не знаю, может ли быть у актера вообще время на хобби. Наверное, нет. Его остается мало, если ты в работе. Всегда думаешь, что сделать, как. Особенно в репетиционный период.

— Это не приводит к выгоранию? У вас оно, вообще, бывает?

— А у кого его не бывает? Мне помогает природа. С удовольствием бы жил в лесу и приезжал только на спектакли.

— Никогда не думали о смене профессии?

— Каждый Божий день! Если чувствуешь, что роль не получается — это конец! Это такой груз! Мучаешься. То, что ты зависишь от аплодисментов в конце, от того, приняли тебя или нет — это сложно. Конечно, это романтичная профессия, но для меня сложная, честно.

— Посоветуйте, куда сходить в Ярославле.

— Надо обязательно посетить Музей икон: там собраны шедевры! И Художественный музей. По исторической части, разумеется, погулять: посмотреть Кремль, и оставшиеся в большом количестве купеческие дома, и церкви, которые там через каждые 500 метров стоят. Но гулять надо с экскурсией! В обычном просмотре нет особого смысла. Еще за Волгой есть Толгский монастырь с чудотворной иконой Божией Матери. Очень красивое место.

Беседовала Лилия Акбашева