Какая польза государству от философа?

Фото: Depositphotos

Два корабля

Как известно, Стагирит выделял четыре причины всякого совершающегося в мире действия: материальную, формальную, движущую и телеологическую (целевую)[1]. Соответственно, необходимыми предпосылками космического полета являются:

Аристотель полагал, что четвертая причина всегда предпослана трем остальным. И действительно, поскольку наука является социальным феноменом, почти всякий, хоть сколько-нибудь серьезный научный проект осуществляется не столько благодаря технической возможности, возникшей в ходе эволюционного развития науки, сколько по требованию политической необходимости, целиком определенной поставленными государственными целями.

Сначала всегда формируется цель (например, построение высокоорганизованного технократического общества), определяющая характер политической необходимости (защищать социалистическую модель от агрессии «империалистических хищников»). Так задаются инерция и направление научного поиска и технического творчества. В результате появляются новые технологии, например управляемая ядерная реакция или космический полет.

Составляя собой действенную причину, ученые и философы совместными усилиями готовят ракету к космическому полету. Первые производят формальную и материальную причины (технологии и материалы), а вторые — целевую. Образно говоря, космическая ракета заправляется дважды: в первый раз задолго до старта и даже задолго до сборки — телеологическим «топливом», которое соперничает с ракетным по своим «октановым» показателям. Целевая зарядка научных исследований, войн, а также прочих государственных проектов — это и есть важнейшая государственная функция философа.

Можно предположить, что Аристотель, понимая значение целевой причины, заповедал своему ученику Александру в делах государственного управления более всего остерегаться телеологического дефицита. И потому Македонский, рискуя быть непонятым приближенными, провел жизнь в завоевании все новых и новых земель. Имея такого учителя, он лучше своих советников понимал государственную ценность сверхидеи.

Опасения древнегреческого философа подтвердились в ходе нашей новейшей истории. Сегодня мы более, чем кто-либо, можем оценить значение целевой причины. У нас есть все — ресурсы, люди, идеи. Нет только смысла всему этому. Символом времени стали мощные боевые корабли, ржавеющие у причала. Ситуация отразилась в современном искусстве, и всеобщее настроение выразилось болезненно-тоскливым голосом солиста группы «Агата Кристи»: 

Когда-то от нас требовалось только внятное объяснение функции философа. Теперь этого недостаточно — нужны активные действия в обозначенном направлении. Да и цена вопроса несколько изменилась: речь идет о сохранении русского государства. Итак, с чего начать? Как произвести достаточно мощную целевую причину, способную сдвинуть «два военных корабля» с места их вынужденной стоянки?

Фото: Reporter63.ru

Говорить со львом

Ситуация телеологического дефицита определяет характер требований, предъявляемых обществом главе государства. Ожидается, что он укажет целевую причину нашего бытия. Для военных это недвусмысленно обозначенный враг, для деятелей искусства — определенный образ идеального, для ученых — критерий полезного знания и т. п. Отсюда характерное разочарование в действующем Президенте — разочарование в нем как в вожде. Казалось, у него есть характер, чтобы сказать нужные слова. Но выяснилось, что сказать ему не о чем, кроме как об удвоении ВВП.

Однако для специалистов очевидно, что взывать сегодня к исторической случайности о ниспослании вождя не только смешно, но и преждевременно, ибо в самом обществе еще не сложились необходимые предпосылки его появления.

Важнейшей предпосылкой появления национального лидера должен стать единый язык ценностей, в котором можно было бы сформулировать те или иные национальные сверхидеи и придать политический смысл нашему существованию в качестве граждан конкретного государства.

Известно, что язык как средство коммуникации имеет аксиологическое измерение. Это означает, что в каждой культуре существует система понятий, которые переживаются как ценности. Так, например, в европейской культуре это такие слова-символы как «свобода», «права человека», «международное сообщество»; в американской — «частная собственность», «суд», «договор»; в китайской — «ритуал», «отец», «долг» и т. д.

Именно в аксиологическом измерении язык более всего подвижен и хрупок. Без «титанических» усилий идеологов, поддерживающих обаяние слов-символов, он легко дробится и раскалывается на отдельные языки отдельных сообществ. Происходит что-то наподобие Вавилонской катастрофы — строители великой башни перестают понимать друг друга. Филолог не заметит возникшего коммуникационного кризиса: все продолжают говорить по-русски. Но при этом одному слово «власть» навевает мысли о порядке, другой слышит в нем «репрессии»; «война» для одних звучит героической «Славянкой», для других отзывается стонами боли; «собственность» для некоторых священное право, а для кого-то — «обязанность по отношению к социальному Целому».

Беседуя с учениками о сущности языка, Людвиг Витгенштейн ставил интересный вопрос: почему человеку невозможно поговорить со львом? Если бы дело было только в незнании чужого языка, как в случае с человеком-иностранцем, коммуникационная проблема решалась бы переводчиком. Однако перевод с львиного языка, будь он каким-то чудесным образом осуществлен, ничуть не способствовал бы пониманию. Мы не смогли бы понять ни язык льва, ни переведенное с него в силу того, что мы люди, существа качественно иные, и не представляем, каков он — мир льва. Отсюда важная мысль: «Границы моего мира — это границы моего языка». Раскол языка означает раскол некогда единого мира и разделение некогда населявших его людей.

Попробуйте поговорить об актуальных социально-политических проблемах с банковским менеджером, и вы поймете, что этот диалог возможен сегодня не более чем витгенштейновская беседа со львом.

Таким образом, главным обстоятельством, препятствующим появлению общенационального лидера, является отсутствие самой общей национальной аудитории, к которой он мог бы обратиться со своим манифестом. Отсюда понятны внутренние трудности Президента: он пока не может говорить о чем-то более конкретном и более подходящем в качестве национальной идеи, нежели удвоение ВВП. Хотя, возможно, и хотел бы.

Отсюда появляется следующее решение телеологической проблемы: «… главной текущей задачей является не абстрактное «взятие власти», но завоевание культурной гегемонии… Предпосылки политической системы находятся в способах мышления людей, в области культурных институтов, стереотипах общественного сознания и т. д. Поэтому бессмысленна привычная для патриотического движения апелляция к «власти», как будто бы власть держит в руках рычаг, которым можно перевернуть мир, или как будто мы сами сделали уже все, что могли. В действительности нужно не взывать к власти, а самим производить ее, заполняя вакуум социального пространства. В частности — трансформируя контекст, язык политического действия, создавая приемлемые для общества и авторитетные эталоны, модели культурной самоидентичности. Как это ни парадоксально прозвучит, новый консерватизм — это консерватизм, который хочет опереться на консервативное гражданское общество» (M. Ремизов).

По сути, речь идет о проекте, аналогичном тому, который был предпринят Конфуцием в качестве первичной меры к управлению государством и назван им «Великим исправлением имен». Особенность его в том, что он позволяет каждому заинтересованному лицу принять в нем деятельное участие. Ведь «исправление имен» только инициируется и методологически снаряжается философами, но отнюдь не ограничивается форматом философского действия. Язык ценностей фундирует практически все сферы человеческой деятельности и потому может развиваться как творческими усилиями писателей, поэтов и режиссеров, научающими нас произносить ключевые слова с надлежащим придыханием, так и в ходе житейской практики далекого от творчества человека. Тот, кто принципиально не «косит» от армии, не клевещет на Церковь и осуждает развод, потому что как ценность научился переживать соответствующие слова-символы, обозначающие системообразующие институты государства, несомненно, делает для него больше, чем высокопоставленный чиновник, научившийся имитировать человеческую речь и со слезой произносящий перед телекамерами слова «патриотизм», «власть» и «государство».

[1] Аристотель. Физика. Книга V. Гл. 2. (195а 25-35).

Впервые опубликовано 23 октября 2005 года