Читалка филолога Лидии Колобаевой: книги Алексея Иванова и другая современная проза

Лидия Колобаева

Салман Рушди, «Джозеф Антон. Мемуары»

Книгу замечательного британского писателя индийского происхождения Салмана Рушди я еще продолжаю читать (в ней более 800 страниц). Автор пишет на английском языке и принадлежит двум «родинам» — Индии и Великобритании: в первой стране он родился, а во второй учился и жил с мальчишеских лет. Кстати, у него есть ещё два имени, и одно из них русское. Салман — имя, данное при рождении, а два других — литературные, которые он взял себе в годы скитаний и гонений: Джозеф (имеется в виду Джозеф Конрад) и Антон (имеется в виду Антон Чехов). И это живое свидетельство его любви к мировой литературе, в том числе к русской.

Его книжку мне посоветовала подруга, тоже когда-то связанная с филологическим факультетом. Я начала читать и увлеклась. Произведение автобиографическое, мемуарное и публицистическое одновременно. Что в нем необычайно интересно? «Мемуары» рассказывают историю преследования автора за его предыдущую книгу, появившееся в 1989 году, роман «Шайтанские аяты» (в другом переводе — «Сатанинские стихи»). В той книге было ярко выражено критическое отношение автора к исламу. Родившись в Индии, в Бомбее, Салман Рушди принадлежал семье с мусульманской религиозной традицией, которая была им, в конце концов, глубоко переосмыслена и переоценена. В книге «Шайтанские аяты» писатель критически осветил историю и некоторые догмы Корана, то есть посягнул на священную для ислама книгу. Как только вышла книга, Хомейни (Рухолла Мусави Хомейни — религиозный и политический деятель, лидер исламской революции 1979 года в Иране — «ТД») объявил, что Салман Рушди за религиозное отступничество приговорен к смерти и должен подвергнуться мести всех мусульман.

После этого началась история длительного преследования не просто имени, но и личности Салмана Рушди. Он вынужден был прятаться от людей, не встречаться с родными и близкими, с писателями и издателями, постоянно меняя места проживания, став известным и неуловимым человеком-невидимкой Великобритании. Ему помогали друзья, его спасала английская полиция, к нему были приставлены лучшие телохранители. Это продолжалось много лет. Обо всем этом он и рассказывает в книге. Жанр произведения отчасти можно определить как детектив, однако книга не претендует на роль собственно художественной. Это прежде всего воспоминания о переживаниях и действиях, которые связаны с событиями тех лет. Рушди, конечно, понимал значимость и опасность обрушившегося на него преследования, но при этом не потерял смелости, независимости и свободы духа в отстаивании своих убеждений. Хотя он был крайне ограничен в человеческом и профессиональном общении, в издании своих произведений, писатель продолжал в этих условиях работать, оставаясь верным себе.

Судя даже по одной этой книге, можно понять, что перед нами писатель значительный, необычайно сложный и интересный. Самое главное, что меня привлекает в нем, это стремление защитить культуру от предрассудков. Салман Рушди исходит, естественно, из принципа свободы вероисповедания, но одновременно и из идеи о свободе слова.

В «Мемуарах» встречаются очень глубокие и самобытные суждения и оценки процессов, происходящих в современном мире. Например, мне представляется значимым наблюдение о том, что, если в XX веке события мировой истории измерялись ходом «соревнования» капитализма и социализма, ролью социально-экономических формаций с приматом экономики и политики в обществе, то в наше время в качестве первичной силы оказывается культура. Это мнение может показаться спорным, но над ним стоит задуматься.

Эта книжка представляется мне необычайно смелой, сильной. Она связана с одним из острейших конфликтов мирового существования.

Наталья Стеркина, «Посланцы будущей зимы»

Книжка Натальи Стеркиной («е» произносится как «э») «Посланцы будущей зимы» — это сборник рассказов, изданный в 2020 году в Москве. Он мне интересен прежде всего потому, что когда-то Наталья Стеркина была студенткой филологического факультета. Она училась в моем семинаре в начале моей работы на факультете, когда я занималась современной литературой. Я до сих пор продолжаю интересоваться современностью, хотя теперь круг моих главных научных проблем — это Серебряный век, символизм, поэзия Бродского и вопрос о литературе и философии.

Наталья Стеркина теперь — член Союза писателей. Тем не менее я не могу сказать, что ее рассказы меня вполне удовлетворяют с художественной точки зрения, даже несмотря на несомненное присутствие у автора верного чувства языка, чувства слова, что очень ценно. В сборнике представлена одна мини-пьеса и множество мини-рассказов. Герои произведений — люди неустроенные, подчас одинокие, несчастливые, но люди живой души и добрых стремлений. Они попадают в ситуации неудобные, сложные, конфликтные. Каждый рассказ — фиксация скользящего мгновения чувств: вдруг появившаяся влюблённость, выходящая за рамки уже сложившихся человеческих отношений, неожиданная встреча с недобротой, тупостью, самолюбивым злом. Но здесь не хватает подчас глубины социальной. Она только намечается, но не вполне осуществляется. Я вижу сильные стороны, но отмечаю и слабости. В чём-то, мне думается, Стеркина перекликается с Петрушевской, с ее иронической, насмешливой и доброй интонацией.

Людмила Петрушевская, «Никому не нужна свобода»

Людмила Петрушевская — широко известная, замечательная писательница. Я, конечно, и раньше почитывала ее, но сейчас прочитала ее книгу «Никому не нужна свобода» (поразительное название, кстати!) очень пристально, внимательно и, надо сказать, с восторгом. Сборник открывается повестью «Маленькая девочка из «Метрополя»». В ней повествуется о детстве самой Петрушевской. Я должна заняться этим произведением всерьез как литературовед, а пока у меня несколько сбивчивых суждений. Во-первых, сильнейшее впечатление удивительной внутренней свободы писательницы. Писательницы, которая утверждает, что свобода никому не нужна, — насмешливо, иронически, разумеется.

Это остродраматическая история о том, как девочка оказалась выброшенной из нормальной жизни. Она сирота не потому, что у неё не было отца и матери, а потому, что их не стало. Она из семьи потомственной интеллигенции (в тексте это угадывается) — семьи, которая подверглась репрессии. Одна из родственниц принимает эту девочку и, боясь за нее, держит на привязи, не выпускает на улицу: «Выходить нельзя — там опасные разбойники, там дети нехорошие, мало ли что». В конце концов девочка убегает из дома этого единственного близкого ей человека. Убегает, потому что ей нужна свобода.

Она оказывается на улице и попадает в мир детей, в детский дом. Рассказ об этом исполнен драматизма и жесткой правды. И вот это поразительная история! Дети в ее изображении очень жестоки. Мы редко видим таких детей в нашей литературе. Дети могут быть не менее жестокими, чем взрослые. Она преодолевает многие беды с помощью памяти о том лучшем, что заложили в нее родители. Одинокая, но храбрая девочка, она действует так, как будто слышит некий голос правды, какой бы жестокой, нелепой и вместе с тем смешной она ни казалась. В рассказах развиваются разнообразнейшие ситуации, мелькающие и неожиданные, как удар молнии с раскатами грома.

При этом автор пишет совершенно удивительным языком — таким, на котором говорят на улице. Это, кажется, не соответствует глубине драматизма, который представлен в рассказах. Язык как будто незатейливый, часто неправильный, но одновременно он высок потому, что это язык подлинной жизни, а она часто бывает неприглядной и грубой. По-настоящему поразительное мастерство! Петрушевская сохраняет близость к среде, в которой росла, из которой она потом поднялась на высоту признанной в мире писательницы, драматурга, певицы, разностороннего человека, умеющего заразить своим искусством множество людей.

Петрушевскую часто обвиняют в том, что она пишет о жестокой жизни и жестоко. Она давно перестала соглашаться на личные беседы, но кто-то из друзей попросил ее, и она решила объяснить свою позицию в интервью в этой книге (предисловие к книге дается как альтернатива интервью — «ТД».) Она ссылается на литературу, русскую и мировую, — от Шекспира до Толстого, Чехова и Гончарова. В их творчестве подлинная истина неизбежно соприкасается с болью жизни — драмами Анны Карениной, Обломова, драмами, показанными в рассказах Чехова. И она следует этой живой традиции.

Алексей Иванов, «Тени тевтонов» и другие романы

Этим писателем я заинтересовалась несколько лет назад, довольно быстро освоив его очень широкий круг произведений. Он написал 14 романов, больших по размеру, а кроме того — книги публицистического характера (например,«Ёбург. Город храбрых. Сделано в девяностые»), нон-фикшн («Вилы»),художественные романы об историческом прошлом самых разных времён. Это не только «Тобол», где повествуется об эпохе Петра и о сибирском губернаторе князе Гагарине, но и «Золото бунта, или вниз по реке теснин» — о специфическом сибирском быте, о сибирских сплавщиках — людях, работающих на горных сибирских реках.

«Золото бунта» — роман, где само географическое пространство (очень важная категория для Алексея Иванова — «большое» время, «большое» пространство) определяет способ жизни. Опасность профессии сплавщиков, когда груз идёт по бурлящей стремительной реке, и определяет существо этих людей — отчаянно смелых, гордых, лихих и независимых.

Но помимо историй, связанных с отдаленными эпохами, у Иванова есть произведения о нашем ближайшем прошлом. Среди них — роман, адресованный взрослым и детям, — «Пищеблок». В нем рассказывается о пионерском лагере восьмидесятых годов, в момент первой Олимпиады в Москве. Перед нами художественный приём, который будет использоваться во многих романах Алексея Иванова — образный мотив ужаса. В пионерском лагере появляются вампиры, причём ими становятся некоторые из обитателей этого лагеря, сами пионеры. Мы начинаем понимать, что это как раз самые правильные пионеры, которые воспитаны по идеологическим шаблонам тех лет, когда пионерия была способом выращивания определенного типа советских людей. Идеология становилась неким требовательным штампом, под который подгонялась личность, требование жестокое, несправедливое и вампирское. Вот суть этой метафоры.

Подходы к истории, к сущности исторического времени требуют обращения к каким-то философским источником. Здесь важнейшие, конечно, отсылки Иванова к феноменологическим источникам: Гуссерлю, Шпету, Алексею Лосеву, — когда явленное заключает в себе сущностное, бытийное. Классическая философия считала явление лишь видимым, небытийным, а феноменология считает его существенным, бытийным началом. Даже нечто единственное, много раз не повторяющееся, может нести в себе очень важный (и опасный, в том числе) смысл. С этой точки зрения рассматриваются многие явления истории. Это требует серьезного размышления. Об этом надо писать, а не только говорить вот так молниеносно.

Мне хотелось бы сказать несколько слов о последнем романе «Тени тевтонов». Я пока не могу утверждать, что вполне уже объяснила для себя суть этого романа. Но сразу возникают замечания критического, к сожалению, характера — хотя я высоко ставлю Алексея Иванова и считаю его одним из очень значимых современных писателей.

Я писала о его творчестве, в частности, о «Тоболе»: о кризисе языка в художественном осмыслении Алексея Иванова. Мне предстоит продолжать эти размышления. О произведении «Тени тевтонов» надо размышлять, но, мне кажется, что в нем как раз обнаруживаются слабости писателя. Я вижу очевидную торопливость автора, хотя его замысел, несомненно, интересен. Эта книжка об ужасах войны, об Отечественной войне как Мировой, ведущейся уже на территории, что находится за пределами наших границ, — Кенигсберг, бывшая Пруссия. И отсюда возникает пространство, в которое, по признанию самого Алексея Иванова, он, как обычно, влюбляется после того, как сам побывал в тех краях. Далее появляется мотив «теней тевтонов», и он закручивает историю, которая дана в фантастическом соединении реальности с ужасами, связанными с древними легендами и мифами об оживших мертвецах, некогда рыцарях и монахах тевтонского ордена.

Фантазии, оживающие суккубы так или иначе подготавливают нас к восприятию ужасов войны. Эти легенды, занимающие огромную часть романа, становятся иногда самоценными и не вполне себя оправдывают, — смысл просвечивает, но не очень внятно. Примечательны звучащие в романе вечные мотивы честичеловека(это мифы о драмах чести рыцаря в повествовании о тевтонах, а сдругойстороны — это сюжетная история трагической любви советского лейтенанта к девушке-немке). В итоге, это представление о чести наших людей, воюющих за родную землю, и представление о чести в оживающей памяти о тевтонах.Эта тема таится в романе, она не очень художественно мотивирована, а какие-то ее моменты даны прямолинейно и торопливо. Замечу, кстати, что в прочитанном мной курсе лекций для магистрантов-филологов «Русская литература ХХ века: проблемы интерпретации» я частично обращаюсь и к литературе ХХI века, вводя в лекции анализ романов Алексея Иванова. И это, разумеется, неслучайно. Творчество этого писателя привлекает все большее внимание критиков и исследователей литературы. Уже есть исследователи, которые пишут о нем диссертации. Я была рецензентом работы нашей аспирантки, которая размышляет о мотиве ужасов у Алексея Иванова. Я полагаю, что на материале романа «Тени тевтонов» можно решать проблему художественного качества произведения, полноты его художественности. И это даст нам возможность оценить творчество Алексея Иванова вполне объективно, во всей его широте, значительности и сложности.

Беседовала Александра Егорова