Читалка биолога Петра Петрова: историческая драма, мемуары и Владимир Набоков

Петр Петров

Модест Мусоргский, «Хованщина» (либретто)

Эта опера – одна из моих любимых. В Москве она идет сейчас только в театре им. Станиславского и Немировича-Данченко, где я уже два раза смотрел ее. Очень неплохая, по-моему, постановка.

Рихард Вагнер, современник Мусоргского, называл то, к чему стремился в опере, «Gesamtkunstwerk» – объединенным произведением искусства. Ему хотелось, чтобы то, что он делает, было выразительно, что-то давало людям и как произведение литературное, и как музыкальное, и как спектакль через искусство актерской игры, и как изобразительное искусство через декорации, костюмы. Мусоргский, я думаю, тоже стремился к такому эффекту, даже если не теоретизировал на эту тему.

«Хованщина», наверное, – наиболее оригинальное из его либретто (в отличие от «Бориса Годунова» или «Сорочинской ярмарки»). Оно производит большое впечатление на человека, который готов слушать довольно сложную и самобытную музыку Мусоргского.

Я приобрел буклетик, содержащий полный текст либретто этой оперы, и уже не в первый раз от корки до корки прочел его (вообще, литературное наследие Мусоргского публиковалось: есть издание начала 70-х годов, по которому и печатается и этот театральный буклетик). Это не очень длинный текст, но, по-моему, очень глубокое произведение. Интересно, что оно сильно перекликается с нынешними временами, хотя действие происходит в конце XVII века.

Мусоргский опирался на исторические факты, но несколько видоизменил судьбы персонажей и, подобно тому, как в своих исторических пьесах это делали Шекспир или Пушкин, сжал в более узкий промежуток времени события, которые на самом деле происходили в разные годы.

В начале своего правления Петр I царствовал вместе со своим братом Иваном, но пока он был малолетним, правительницей, как известно, была царевна Софья. Речь в либретто идет о том, как глава стрельцов Иван Хованский пытался захватить власть в стране, что закончилось для него плачевно – казнью. У Мусоргского с ним расправляется наемный убийца, подосланный, по-видимому, одним из приближенных Софьи.

Существует несколько редакций этого произведения. На сцене его почти всегда ставят в сокращении: боятся, видимо, что оригинал публике покажется слишком сложным и долгим. Например, у Мусоргского в опере есть сцена общения князя Голицына с лютеранским пастором, которой в постановке театра имени Станиславского нет. К тому же Мусоргский не доделал оперу: он закончил либретто и клавир, но не успел дописать последнюю сцену. Поэтому во всех постановках «Хованщины» последняя сцена ставится или в варианте Римского-Корсакова, который первым закончил оперу после смерти Мусоргского, или в варианте Шостаковича, сделанном в середине XX века, или в варианте Стравинского. В театре Станиславского идет версия Шостаковича, но представлена еще одна интерпретация концовки: современного композитора Владимира Кобекина.

Мусоргский не успел оркестровать оперу, он написал почти полный клавир, но оркестровки принадлежат другим композиторам.

Я советовал бы читать это произведение в полной версии (ее нетрудно найти в сети). Ну и, конечно, оперу нужно слушать. Есть классический фильм Веры Строевой пятидесятых годов, где слова и музыка немного сокращены, но зато там прекрасные артисты: например, в сцене танца персидских рабынь роль главной рабыни исполняет Майя Плисецкая – это прекрасно! Кстати, фильм выдвигался на «Оскар» за лучшую музыку (если бы он получил его, то премию дали бы Шостаковичу, потому что именно он оркестровал оперу Мусоргского). Есть и много других записей, постановок.

Не так давно я был в Зале Чайковского на концертном исполнении этой оперы певцами и оркестром из петербургского Мариинского театра. Это тоже было прекрасно.

Владимир Набоков, «Bend Sinister»

В одном из русских переводов это произведение называется «Под знаком незаконнорожденных», но, на мой взгляд, это неудачный перевод, хотя бы потому, что ни о каких незаконнорожденных в этом романе речи не идет, это недоразумение. Дело в том, что «bend sinister» – это англоязычный термин из геральдики, который означает на гербах перевязь налево. Обычно такая косая полоса идет направо, но в некоторых случаях она идет налево, причем нередко действительно такой вариант герба был знаком незаконнорожденных. Я не думаю, что Набоков подразумевал, прежде всего, такое значение, потому что в английском языке слово «sinister» имеет много смыслов, в основном какие-нибудь зловещие (например, «коварный»). Исходно слово означает «левый»: “dexter” – «правый», “sinister” – «левый».

Я когда-то переводил популярные и научные книги на русский и на английский с русского, и думаю, что, если бы я переводил этот роман, я бы так его и назвал: «Перевязь налево». Здесь есть намек на ультралевизну многих тоталитарных режимов, плюс в русском языке слово «левый» тоже имеет некоторые отрицательные коннотации. Я думаю, что имеется в виду искажение жизни в сторону чего-то мрачного, неправильного, неправого.

В этом произведении рассказывается о вымышленном государстве, которое не называется, но предполагается, что это некая европейская страна, чем-то, видимо, близкая к России и другим славянским странам, а также к Германии. То и дело фигурирующие в романе Набокова иностранные слова из языка этой страны либо просто взяты из русского или немецкого, либо определенным образом переработаны.

Это достаточно прозрачные аллюзии на сталинский Советский союз и на гитлеровскую Германию. Написан этот роман был по горячим следам Второй мировой войны, и Набоков описал весь ужас жизни в тоталитарном режиме – безжалостно по отношению к тем, кто сделал государство таким, и, я бы сказал, по отношению к читателю, потому что роман страшный. Это одно из самых мрачных произведений автора.

В центре повествования судьба вымышленного Набоковым философа, которого зовут Адам Круг. У него явно есть что-то общее с автором и в характере, и в судьбе. У героя в самом начале романа умирает жена, и он остается с маленьким сыном. Видимо, для Набокова, который очень любил свою жену, Веру Евсеевну, одним из таких воображаемых кошмаров могла бы стать ее смерть, а, кроме того, потеря любимого сына, чего больше всего боится его персонаж. В том государстве, которое установилось в его родной стране, это становится все более возможным. Правительство во главе с его школьным знакомым, Падуком, оказывает на него давление, чтобы добиться публичной поддержки нового режима.

Поначалу главный герой смело противостоит тем, кто пытается на него давить, но по мере того, как окружающих его людей начинают арестовывать, понимает, что жить спокойно здесь ему больше не дадут.

Набоков сам перевел на русский язык «Лолиту» и участвовал как редактор в переводах ряда других своих книг, над которыми работал, в частности, его сын Дмитрий, но это произведение при жизни автора не было переведено на русский, и он не участвовал в подготовке русского варианта (может быть, потому, что ему было тяжело возвращаться к страшным воспоминаниям о своей собственной жизни при тоталитаризме). Ему удалось уехать из Советской России в начале двадцатых и затем из гитлеровской Германии в конце тридцатых, а потом уже и из Франции, которая вскоре была оккупирована.

Набоков особенно интересен мне отчасти и тем, что он был не только писателем и литературоведом, но и энтомологом. Во многих его произведениях обыгрывается тема бабочек. В «Bend Sinister» тоже это есть. В одном из переводов совсем неудачно была переведена последняя фраза книги: «A good night for mothing». Переводчик написал: «Добрая ночь, чтобы бражничать» вместо «Хорошая ночь для охоты на бабочек». Бражник – это ночная бабочка. Получилось, что автор собирается напиться, а не пойти за бабочками. Но в книге здесь не идет речи об употреблении алкогольных напитков.

Еще, например, в «Лолите» есть сцена, где Гумберт говорит, что ночью видел колибри. Это явный намек на то, что рассказчик, в отличие от автора, плохо разбирается в биологии и не знает, что колибри ночью не летают, и что, очевидно, он видел все тех же похожих на колибри бражников. Набоков тем самым «подмигивает» читателю: «Нет, не я автор этого текста, верьте Гумберту с большой осторожностью». Главный герой пытается представить себя человеком достойным, но, если читать внимательнее, мы видим, что он жесток, нечестен, эгоистичен. При том, что светлые стороны у него тоже есть, человек он, конечно, ужасный.

Михаил Ардов, «Исподтишка меняются портреты»

Ардов – прекрасный писатель. Может быть, Михаил Викторович сам не согласился бы с определением себя как писателя, потому что по основной своей профессии он священник (запрещённый в священнослужении священноначалием Русской Православной Церкви — «ТД»). Тем не менее, если человек пишет книги, он писатель.

У него есть несколько книг воспоминаний о знаменитых людях, которых он знал. Его отец был близким другом Ахматовой: она была почти что членом семьи для Ардовых, жила много лет в их московской квартире на Ордынке, где сейчас стоит ей памятник.

Через Ахматову Ардов общался со многими другими людьми, которые приходили к ней в гости: с Пастернаком, с Надеждой Мандельштам, был достаточно близко знаком с Иосифом Бродским, дружил с сыном Ахматовой Львом Гумилевым. Воспоминания отца Михаила распределены по десятилетиям, начиная с немногого, что он помнит из сороковых годов, и доходит постепенно до девяностых, хотя иногда в соответствующих разделах он возвращается в более ранние эпохи. Написано это очень живо, совсем без воды, с яркими образами этих людей, честно и искренне. Кстати, воспоминания отца Михаила об Ахматовой очень нравились Бродскому.

«Исподтишка меняются портреты» – это последний вариант воспоминаний Ардова, самый объемный. Причем там есть и отрывки из мемуаров его отца, а также единоутробного брата – актера Алексея Баталова.

Ардов обладает колоритным литературным стилем, у него неплохое чувство юмора, но самое ценное в его книге то, что он был свидетелем жизни нашей страны, в частности, литературной, начиная с тридцатых годов, когда он был ребенком, и заканчивая нашим временем. Он сам сейчас уже немолод – ему под 90 лет.

Так как он стал священником в зрелые годы, получается, что чем более поздние события он описывает, тем больше идет речь о жизни церкви. Особенно же любопытным мне кажется то, что он писал об Ахматовой и ее круге. Например, однажды она отправила молодого Михаила Ардова к литературному чиновнику, который занимался ее делами. В голову юноши пришла шуточная мысль: когда чиновник получит это послание от Ахматовой, то поступит так, как в балладе Алексея Константиновича Толстого Иван Грозный поступил с Шибановым, посланником Курбского, – пронзит ему ногу острым посохом и будет слушать это послание, налегая на посох. Так как отношения между Ахматовой и теми, от кого зависела ее судьба, были непростые, она тоже могла опасаться, что тот чиновник отнесется к ее посланнику по-тирански. Как будто бы чиновнику не понравится сам факт, что от этой «злодейки» пришла очередная весточка. Ахматову, как известно, сильно обижали в некоторые периоды советской власти, в частности, в 1946 году началась ее травля. Но история с посланием произошла уже в «вегетарианские» времена, как она сама их называла.

Ардов с Ахматовой посмеялись над этой придуманной версией возможных событий, и после этого поэтесса то и дело называла Ардова Шибановым. И некоторые из их общих знакомых его так называли, в частности Бродский. Я очень люблю Алексея Константиновича Толстого, – может быть, поэтому мне запомнилась эта история.

«Исподтишка меняются портреты» – цитата из стихотворения Ахматовой. Взяв эти слова в качестве заголовка к своим мемуарам, писатель, как мне кажется, имел в виду, что по мере того, как мы становимся старше и вспоминаем облик людей, которых знали когда-то, наши воспоминания видоизменяются под влиянием жизненного опыта – постепенно, тайком, исподтишка, и мы рассказываем о прежних знакомых немного по-другому. И это неизбежно.

Неизменные на самом деле портреты, когда мы встречаемся с ними снова, кажутся другими. Я думаю, что намек на портрет Дориана Грея тоже здесь есть – конечно, Ахматова интересовалась Уайльдом. Но изменения, естественно, не только в худшую сторону, хотя часто бывает и так. Это, в частности, обсуждается в финале «Лолиты». Гумберт говорит, что, когда мы долго не видим человека, мы ожидаем, что он останется таким же, а тут вдруг он получает от своего старого знакомого письмо, и из этого письма оказывается, что тот совсем по-другому к нему теперь относится.

Я думаю, что отчасти это и имела в виду Ахматова, хотя трудно сказать: стихотворение есть стихотворение, и каждый волен интерпретировать его по-своему.

Подготовили Александра Егорова и Софья Полонская