Берег памяти: в российских кинотеатрах прошла премьера новой пьесы Тома Стоппарда о Холокосте

«Леопольдштадт», поставленный на сцене лондонского Национального театра в традициях добротного английского реализма, связан с той правдой, которую Том Стоппард начал постепенно открывать о своей семье уже в 1990-е годы. Маленьким мальчиком он с родителями попал из Чехословакии в Сингапур. Владелец обувной фабрики, где те работали, решился спасти рабочих евреев и отослать их в 1939 году в Сингапур, где находился филиал обувного производства.

Но на Сингапур надвигались японцы. Отец драматурга погиб, мать с двумя сыновьями бежала в Индию и позже вышла замуж за майора Стоппарда, члена британской дипломатической миссии. Так началась безоблачная с виду жизнь в Британии: хорошие школы, счастливая литературная карьера... О прошлом говорили мало, и только позже Том Стоппард стал исследовать прошлое семьи своей матери. Кроме неё и двух мальчиков никто из живших в Чехии не спасся, — страшная математика, которую Стоппард превратил в живую историю, пусть и с выдуманными персонажами. 

Действие пьесы перенесено из Чехии в столицу Австрии Вену (Леопольдштадтом назывался венский еврейский квартал) и начинается на пороге XX века, в 1899 году. На сцене — состоятельные евреи, учёные, предприниматели, их жёны и дети. Главного героя в этом спектакле Стоппарда нет, как и в «Береге утопии» и «Аркадии». Постоянно звучит полифония: герои перебивают друг друга, спорят о Малере и Климте, об ассимиляции и родине и, пожалуй, слишком поздно начинают говорить о надвигающейся катастрофе.

Это один из главных вопросов, которые ставит пьеса: где поворотный момент, точка невозврата? В императорской Вене, где евреям открыты многие двери, но почти кожей чувствуется неприязнь богатых и наделённых властью? Или в период между войнами, когда в Австрии обостряются националистические настроения? Сколько времени проходит от запрета евреям работать в учреждениях культуры до газовых камер Аушвица?

Постоянно гложет мысль: вот сейчас, сейчас герои должны понять всю серьёзность ситуации, бежать, просить о визах... Но реальность — другая, старшее поколение говорит: «Были времена хуже, и эти пройдут». И здесь память играет с персонажами пьесы злую шутку: та катастрофа, которой обернулся фашизм, не имела прецедента, но выросла из обычной неприязни, умноженной на опасную мысль «они хуже нас».

Память — сквозная тема пьесы. О ней говорят в самом начале этой семейной саги, когда листают фотоальбом. Вот бабушка и дедушка, а кто это? Когда-то фотографию не подписали, потому что все знали эту тётушку. Теперь она забыта, фотография пожелтела и навсегда останется изображением без имени и истории.

В финале пьесы тема памяти появляется снова. На сцене 1955 год. Прошлое, сам Холокост и смерть близких появляются только в воспоминаниях выживших героев. Иногда память подводит их: этот портрет — как он пропал из квартиры в конце 1930-х годов? Его конфисковали или содрали со стен в роковую «ночь разбитых витрин», когда в нацистской Германии и аннексированной Австрии громили еврейские кварталы?

Но иногда память становится спасительным якорем: ты спасся из ада, избежал газовой камеры, ты знаешь только свою жизнь в безопасности, но где-то в глубинах памяти живы твои близкие, живо — пусть единственное — воспоминание об этой квартире, о гостиной, где спорили о Фрейде, о Вене, где евреи учились в университете, работали, любили и были счастливы. О Вене, куда, несмотря на всю чудовищность произошедшего, многие вернулись — чтобы жить.


Фотографии Марка Бреннера, взяты с сайта theatrehd.com