Живы люди — жива и поэзия

При университетской церкви продолжается выставка «Двоесловие/Диалог», и пришедшие на встречу теснились между экспозицией и свечным ящиком. Отец Сергий оценил обстановку, пошутив, что среди рассыпанных яблок, парящих под потолком византийских орлов и висящих ангельских риз он сам исполняет роль инсталляции.

О своих отношениях со слушателями священник говорит просто: «Самая главная святыня Москвы - это москвичи». Без читателя поэзия теряет свой смысл, и пока живы люди, будет появляться и она. На взгляд отца Сергия, фраза Честертона, что «в Средневековье искусство прославляло Бога, во время Ренессанса - человека, в ХХ веке искусства нет, и слава Богу», справедлива, но неполна. Ведь поэзия - Божий дар: её можно было бы отрицать, если бы не Псалтирь и Песнь Песней. Когда человек отпал от Бога, вместо гимнографии появилась лирика с её печалью и одиночеством, но и она может быть посвящена Творцу. «Дар - понятие Евангельское, - подчеркнул поэт. - Стесняться его нечего, гордиться им тоже не следует, потому что дар - не твой. С ним нужно работать».

Может ли «работа над даром» привести человека к вере? Люди, подчеркнул отец Сергий, приходят в храм «благодаря всему». В этом смысле попытка «воцерковить литературу» естественна и понятна, но избыточна: архиепископ Иоанн (Шаховской), сам писавший стихи, отмечал, что не бывает литературы христианской и не христианской, бывает лишь хорошая и плохая. Для христианина всё хорошее в мире, в том числе и искусство - от Бога.

Стихи Круглова - сочетание сильного религиозного чувства и бытовой интонации: зачастую низкой, иногда грубоватой,  порой насмешливой. Отец Сергий, высоко ценящий гимнографию, сам гимнографом быть не пытается: его творчество лишено всякой патетики. Но всегда угадывается, что эти строки написал священник - поэт, отстранённый от Церкви, просто не смог бы сказать так.

Молодой дьякон, вбегле хиротонисан,
С плачем просыпается: приснилось ему,
Что служил он лихорадочно, среди каких-то кулис,
И пахло мышами, а сцена ползла во тьму.

Что служил он с потным позором, в одних трусах,
В ораре, прилепленном скотчем к плечу, бледный, как мел,
И голос дрожал, а в уничтожающий ответ
Хор незримый «анаксиос» гремел...

И Господь присел, утешая: «Клирик ты луковый, опять не спишь!
Ну не плачь ты, милый, ну прости ты их.
Что ж ни силы, ни славы не можешь ты удержать!..
Ох, руки твои дырявые - вроде Моих.

Ну содрали стихарь, ну подрясник с бородой,
Ну тело, душу, - ну что? всё равно не твоё.
Это - Моё. А сердцевинка-то луковки - гляди! - цела,
Вот она! И уж никто не дерзнёт её.

Се, чтоб родилось дитятко, сдирают с него послед,
И мать снимают с него; и - чист, грязи грязней.
Так, слой за слоем, за любовью любовь - тебя
Одену Я светом, луковка, яко ризой Моей».

Когда после этого стихотворения зал захлопал, отец Сергий довольно улыбнулся, и, выдержав паузу, прокомментировал: «Замечательно. Когда читаешь в храме проповедь, никто не хлопает!»

Боль, горечь, житейская суета у Круглова всегда «компенсированы» живым присутствием Бога. Серьёзность, с которой священник говорит о духовном мире, подправлена мягкой иронией - иногда едкой, но никогда не уничтожающей. «Есть популярная фраза: священники тоже люди. Они не просто люди - ещё какие!», - настаивает отец Сергий.

перед тем как дать начальный возглас
последний взгляд
в алтарное зеркальце
(не забыл ли подровнять бороду? - все в порядке
прыщик? - еще не созрел
глаза? - глаза еще светят
ровным невозмутимым
светом выгорания)

«Блааагословееен...»
вечеренка
журчит обиходом
как всегда как вчера
как завтра

голос за левым плечом
убаюкивающе хрюкает:
«тааак...тааак... хороший поп - это
профессиональный поп»)

Строчку о «ровном свете выгорания» автор пояснил отдельно: «Я когда-то думал, что эффекта выгорания у священников не бывает. Оказывается, тоже бывает, и оказывается, эффект выгорания ничего не значит, он не страшен. Ты должен делать то, что должен, несмотря на здоровье, эффект выгорания или наполнения, есть ли у тебя чувства или нет никаких чувств». Своих собратьев отец Сергий изображает с такой же любовью и мягким юмором, как и остальных героев. Единственная особенность цикла «Поповская лирика» - он написан полностью «изнутри», и потому, наверное, вообще не имеет аналога в русской поэзии.

Под бурю, клонящу основы,
Под ропот российских берёз,
Священник священной коровы
Встречь ветра идёт, нетверёз:

«Коль сам о себе не спою я -
Пиита о мне не споёт,
И, правды небесной взыскуя,
Ко мне Богожаждец нейдёт;

На каждой дрожащей осине,
На каждой прогонной версте
Склоняет меня разночинец,
Что вот де уты, утолсте;

Эстетик корит фофудьёю,
Руки либерал не даёт,
Богач уязвляет пятою,
И пахарь за плугом клянёт, -

О сколь бы ты, буря, ни длилась,
Одно только ведаю я:
Лишь только б корова доилась,
Корова б доилась моя».

Иногда отец Сергий комментировал стихи прямо по ходу чтения, разрывая строчки «примечаниями». Так он исполнил два стихотворения цикла «Новомученики и исповедники Российские XXI века» - страшный, парадоксальный и очень смелый для сегодняшнего дня текст. Самую пронзительную, третью часть поэт зачитывать не стал - возможно, из-за того, что в зале были дети.

1

К этой иконе в храме почти никто не подходит,
Поводив над огнём плавким кончиком, в латунное гнездо
Свечу не утверждает.
На иконе - инокиня,
Средних лет, недавно ещё - учительница начальных классов,
Бухгалтер, фельдшер.
Апостольник - земляного цвета,
Нимб - грязноватая охра,
Надписания не разобрать.
Уставленных, по канону, благословляющих ладоней не видно -
Руки сведены за спину, в локтях стянуты крепко.
Сжатый рот заклеен упаковочным скотчем.
На груди гвоздями
Приколочен белый картонный ящик
С надписью красным полууставом: «На монастырь».
По бокам её - аллегорические уветливые фигуры Поста и Молитвы,
Взведшие бельма горè. Выше их -
Одутловатое крылатое Послушанье.
В распахнутых глазах изображённой -
Всё низкое, отреченное, дымное, больное небо
Нашей жизни.
Я глядел в эти глаза две секунды,
Больше не смог. И, как и другие,
Ушёл, не поставив свечи.

2

Антирелигиозный плакат:
«Мракобесы, щупальца прочь от школы!»
На плакате - черная тень многолапого паука
С тенью митры на голове,
Серенький утлый прямоугольничек средней школы
В правом нижнем углу - беззащитен.

Возьми свечечку, брате,
Самую дешевую, за четыре рубля,
Затепли, поднеси к плакату: видишь,
При свете ясно -
Тот, кто казался пауком, всего лишь обыкновенный
Приходской тягловый поп,
Правда, и в самом деле многорукий:
В одной руке - Чаша, в другой - крестильный ящик,
В третьей - венцы, в четвертой - кадило,
В пятой, шестой и прочих - многочисленные послушанья:
Отчеты, рапорты, сметы, счета, налоги,
В последней - семья и шестеро ребятишек.
Тень от митры обернулась
Недостроенным зданием краснокирпичного храма,
Зияющим проемами безглазо,
На согбенный горб взгромоздившимся прочно.
Многорукий, балансирует над пустотой
На острие жизни вечной,
Видно, как дрожат под подрясником напряженные ноги,
Прищуренные очи, слезящиеся от высокогорных ветров, исполнены
Стального вышеестественного смиренья,
На изможденном лбу капли пота его как кровь.

Средняя школа, правда, так и остается
Маленькой средней школой,
На которую у попа рук уже не хватает,
Школой, по-прежнему беззащитной.

3

На иконе строгого режима -
Двенадцать мучеников начертанных
В серых робах,
Стопы упирают в охряные и багровые горки голгофы,
На световидных челах - наколки:
«Причащались с опущенными».
Как положено по канону,
Каждый держит в шуйце орудие своего мученья:
Выточенную из напильника заточку,
Древко швабры,
С помощью коего, вбивая его в задний проход, «делают ведьму»,
Кусок бетонного пола,
На который с размаху, за руки-ноги приподнявши,
Бросают, насмерть внутренности отшибая,
В деснице - маленькое мягкое слепенькое Евангелие
(Издание «Гедеоновых братьев»,
С нацарапанным самодельно на ледериновой обложке
Чернильным восьмиконечным крестом).

Казавшаяся вековечной,
Статистика предательства сими препобеждена ныне:
Среди двенадцати - ни одного Иуды.
Нимбы сияют златом. В ликах -
Новый закон: «Верь, бойся, проси!»
Из сих трёх боязнь пока еще особенно заметна,
Еще боязнь, но направленная к Небу, постепенно
Переходящая в невероятную радость.

К разговору о священниках отец Сергий вернулся, когда читал «Егория из Скотопригоньевска» - анекдот о современном семинаристе, приехавшем домой после первого курса. Студенты из провинции часто с презрением начинают смотреть на родной город - об этом писал ещё Гоголь, которому и принадлежит эпиграф: «А поворотись-ка, сынку!».

И вот наш алтарник вырос,
Уехал от нас в большой город
И, закончив там первый курс семинарии, на вакации прибыл.

Снисходительно пройдясь по храму, ставшему ему тесноватым,
Перво-наперво поразил он
Девчонок из воскресной школы
(На их робкие приветствия кивнув сдержанно, как младой Тихонов-Штирлиц)
Лощеным кроем черной семинарской пары.

Затем довел до свекольного румянца
Молоденькую сей же школы директрису,
Расспросив, не завели ли еще на приходе
Православного молодежного ночного клуба,
А также и сочувственно заметив,
Что не целовать иконы во время критических дней - народное суеверье.

Затем, взойдя на клирос, где шла спевка,
Послушал, вполголоса хмыкнул : «Глас десятый!...
Этот стон у нас песней зовется!» -
И, золочеными очочками блистая,
Прочел наставительным тоном притихшим пенсионеркам
Лекцию о демественном распеве.

Войдя в алтарь, оглядел иконы,
Писанные в синодальное время оно,
На которых упитанные архангелы складчато вздымали
Пучочки белых печеночниц под видом ваий
И газовые горелки с ручками под видом мечей,
Архангелы с ширококостными простодушными важными ликами
(Модели безвестных богомазов, почетные мещане,
Давно упокоились в суглинке, под рябинами местного погоста),
И, скривив губы, молвил:
«Мда!.. Скотопригоньевский стиль, вырожденье!..
И где обратная перпектива?
Архимандрит Зинон был бы в шоке!..»

И, наконец, когда обличительно перстом указал он
На деревянного, крашеного в белый,
Голубя над Царскими вратами
И начал: «Упадочная тенденция! Еще на Большом Московском соборе...»,
А голубь в ответ, не утерпев, метко, смачно капнул
На отутюженный его воротник, попутно
Стеколки очков забрызгав, -
Так он обиделся, такие рдяные, рясные
Навернулись слезы на пушистых русых ресницах,
Что старенький батюшка рассмеялся:
«Жорка-обжорка! Да какой же ты, родненький мой, большой стал!»
И, потянувшись на цыпочках, поцеловал чадо
В непокорную вихрастую макушку.

Непривычной была «гражданская лирика» Круглова - гротескный рассказ о битве десятка сорокалетних толкиенистов с тремя подростками-гопниками. Хулиганов «эльфы» связали, повалили на мокрую траву и стали ждать рассвета, когда солнце превратит троллей, «служителей Тьмы» в драгоценный сердолик.

А последним на вечере прозвучало стихотворение из сборника «Народные песни», который в ближайшее время выпускает издательство «Русский Гулливер». Как и многое у отца Сергия, это - аллюзия на классический текст. Но сказка об утопленной и плачущей матери перемешана с упоминаниями реальных трагедий прошлого века. История меняется, образы остаются теми же.

- Васенька, сынок, выдь на бережок...
Разгреби в ряске оконце:
Тут я, на донце.

Злая мачеха потопила меня за так,
Привязала к ноженькам четвертак:
За чорную волю, за колхозную долю,
За колоски, за ноченьки вдовьей тоски,
За неподнятую горбом целину,
За полюбовника-немца, за суку-войну,
За всю весну.

Ой не спится мне сынок, не лежится, -
Васенька, дай водицы!

- Мамка, мамка, завязывай сниться!
Какой тебе воды, - ты и так под водой.

- Это - мёртвая, Васенька...
Дай - живой.

Помимо «Народных песен», Круглов подготовил к печати «Лазареву весну», но её выпуск в Самаре затягивается. А старые книги священника (в последние годы вышло три сборника - «Зеркальце», «Приношение» и «Переписчик») достать почти невозможно: они вышли небольшими тиражами и давно раскуплены. Сам поэт признаётся, что дома у него лежит по одному экземпляру каждой книжки, и даже те жена заставила подписать ей, чтобы больше автор их никому не отдал.

Об истории своего писательства отец Сергий подробно рассказал, когда отвечал на вопросы из зала. Первые стихи появились двадцать пять лет назад, а в 1996 году наступила пауза - они перестали быть смыслом жизни. Круглов вспоминает: тогда было ощущение, что страус спрятал голову в песок, но оказалось - его видно. Вскоре будущий батюшка крестился, через два года принял сан. Неопубликованные рукописи были уничтожены, хотя что-то осталось у друзей, о чём теперь отец Сергий жалеет, но принимает как часть своей жизни. Перерыв в творчестве закончился спустя восемь лет. Сначала автор сомневался, правильно ли священнику писать стихи, но знакомые собратья советовали продолжать. Новая лирика Круглова резко отличается от прежней, иначе и не могло быть, но именно публикации после 2004 года принесли поэту всероссийское признание.

«Учителей», повлиявших на его творчество, отец Сергий называет не без затруднения. Их очень много: это и Жуковский, и Пушкин, и Мандельштам, и Бродский, и, конечно, зарубежные модернисты - Эзра Паунд, Томас Стернз Элиот. Переводная поэзия для Круглова важна так же, как и русская. Конечно, по сравнению с оригиналом многое теряется, но многое и возникает заново. Перевод - это полифония.