Имя собственное
 |
Среди российских читателей, кто отнесся к труду Иллариона и этому учению с большим уважением, были (помимо главного адепта этого учения иеросхимонаха Антония (Булатовича) вел. княгиня Елизавета Федоровна, епископ Феофан (Быстров), будущий митр. Вениамин (Федченков), богослов М. Новоселов (чьи имена, что примечательно, не раз встречались на станицах этой книги в качестве противников Распутина), а также преп. Варсонофий Оптинский, преп. Кукша (Величко), митрополит Киевский Флавиан, епископы Феодор (Поздеевский), Трифон (Туркестанов) - также занимавший крайне антираспутинскую позицию, священник Павел Флоренский, богослов С. Булгаков, философы А. Ф. Лосев, В. Н. Лосский, математики проф. Д. В. Егоров и Н. М. Соловьёв и др.
Однако были у нового движения и противники, причем весьма влиятельные: будущий глава Русской Зарубежной Церкви митрополит Антоний (Храповицкий), епископ Сергий (Страгородский), будущий священномученник митрополит Санкт-Петербургский Владимир (Богоявленский) и другие члены Синода, а кроме того "имяборцев" (так называли "имяславцы" своих оппонентов) поддержали константинопольский патриарх Михаил III, совет настоятелей афонских монастырей, греческие светские и духовные власти и русское посольство.
Это была не просто богословская дискуссия, но доходившая до исступления борьба. Достаточно сказать, что такой сдержанный и в целом осмотрительный человек, как епископ Сергий Финляндский проявил себя в этой дискуссии тем, что, написав на бумаге слово Бог, топтал ее ногами. Тем самым будущий патриарх хотел показать, что имя Божье к самому Богу отношения не имеет. Но вопрос этот касался не только и даже не столько богословской стороны дела. Греки стремились ослабить русское влияние на Афоне и предприняли попытку использовать в этих целях "афонскую смуту". Весной 1913 года началась блокада имяславцев греческими властями, одновременно с этим в России Государь наложил на всеподданнейшем докладе обер-прокурора Саблера резолюцию: "Преосвященному Никону моим именем запретить эту распрю", что послужило основанием для миссии архиепископа Никона (Рождественского) на Афон. В контексте книге о Григории Распутине примечательно и то, что когда новое (или, точнее, старое, связанное с традициями исихазма) учение разбиралось в Синоде, то оно было охарактеризовано одним из выступавших не больше не меньше как хлыстовство.
"К сожалению, наше время есть время исключительного увлечения хлыстовством и русского народа и русского общества. Полное неверие отжило свой срок. Людям жутко стало жить вне общения с небом, но приближаться к нему путем узким, путем Христовым: "аще хощеши внити в живот, соблюди заповеди", - это тоже для них, развращенных и расслабленных, кажется не под силу. И вот они измышляют новые пути к Божеству: сектантства, магнетизма, необуддизма, а наипаче хлыстовщины. <...> Мало верующие в действительные чудеса люди, готовы верить всяким измышленным чудесам мошенников-аферистов, лишь бы ослабить значение заповедей Божиих о молитве, послушании и воздержании. Они с жадностью набрасываются на все, что идет врозь со строгим учением Церкви, на все, что обещает приближение Божества помимо церковного благочестия и без напряжения нравственного. Вот почему и за учение Илариона ухватились столь многие: одни по слепой ревности и упрямству, а другие по лености, сладостно предвкушая, как они скоро дойдут до такой степени совершенства, когда им можно будет и служб церковных не выстаивать, и никаких молитв не читать, а только "носить в своем сердце имя Иисуса",. - говорил митрополит Антоний (Храповицкий), знакомый с учением имяславцев, впрочем, весьма приблизительно.
Вслед за этим в ход пошли аргументы иного рода. В июне 1913 года на Афон прибыл русский военный корабль "Херсон" и после неудачных переговоров с монахами 3 июля имяславцев загнали на борт и вывезли в Россию. По свидетельству источников, сочувствовавших "бунтовщикам", делалось это все в крайне грубой форме: монахов обливали из шлангов холодной водой, избивали прикладами и хватали за волосы. По воспоминаниям архиепископа Никона, посланного Синодом для усмирения монахов, имяславцы сами провоцировали матросов на грубость, хотя в данном случае доверия больше потерпевшим. Но не менее тяжелые испытания ждали монахов впереди: на родине их рассылали по дальним монастырям, расстригали, преследовали, заставляли подписывать в унизительной форме отречение, а в некоторых случаях отказывали в причастии перед смертью.
Действия Синода вызывали несогласие у части иерархов и мирян. В частности, у экзарха Грузии Алексия (Молчанова), у епископа Полтавского Феофана (Быстрова), у находящегося в Жировецком монастыре епископа Гермогена (Долганева), а также у мирян Михаила Александровича Новоселова и Григория Ефимовича Распутина-Нового. При этом роль Новоселова в поддержке имяславия была особенно велика. "В "имяборчестве" Новоселов видел глубочайшее отступление от Православия, а революцию и то, что за ней последовало, он считал карой за отступление от достойного почитания Имени Божия и хулу на Него", - говорится в одной из современных книг, Новоселову посвященных, и вот при каких обстоятельствах вновь заочно соединились эти непримиримые по отношению друг к другу люди, хотя конечно ни о каких личных контактах между Распутиным и его противниками, неожиданно оказавшимися в этом вопросе союзниками, речи не было. Но с точки зрения практической пользы Распутин оказался в этом деле полезнее всех - и Новоселова, и Феофана, и Гермогена, ибо он сделал то, чего они сделать не могли и сделал с помощью того, за что они его осуждали и с ним боролись. Влияния на Государя.
17 июля 1913 года император Николай Александрович провел две встречи: первую с Обер-прокурором Синода Саблером, а вторую с Григорием Распутиным. Говорили о Святой горе, и Распутин за имяславцев вступился. Опять же вопрос - почему?
Едва ли Распутин разбирался в подоплеке того сложного богословского спора, который велся между архиереями русской Церкви и монахами Пантелеимоновского монастыря и который по сей день можно считать до конца нерешенным. Но, скорее всего, он просто сочувствовал потерпевшей стороне, тем более, что общий пункт обвинения - хлыстовство - сближал его с ними. Да и плюс еще личность митрополита Антония, наиболее одиозно по отношению к афонским монахам настроенного, и одновременно с этим одного из самых яростных распутинских врагов, которому еще Илиодор приписал такую фразу, в адрес Распутина, якобы, произнесенную: "Не верьте ему, он обманщик, он в Казани на бабе ездил; такой человек не может быть праведником". Помимо этого имеются и более надежные свидетельства неприязни владыки Антония к Распутину. В "Жизнеописание блаженнейшаго Антония, Митрополита Киевскаго и Галицкаго", написанном епископом Никоном (Рклицким), сказано: "Что же касается самого Распутина, то владыка Антоний (Храповицкий) относился к нему резко отрицательно. В письме митрополиту Флавиану от 18 августа 1911 года владыка отозвался о Распутине, что он "хлыст и участвует в радениях, как братцы и иоанниты"; да и позднее в письме от 6 июня 1915 года Антоний риторически вопрошал: "не пришел ли конец и сему мерзавцу?" и следующим образом развивал свою мысль: «Я сам вырос в деревне среди помещиков средней руки и в близости к народной среде и разделяю все почетные отзывы о народном разуме и народной честности и благочестии, но утверждаюсь на том убеждении, что "мужик" достоин всякого уважения, но пока он остается мужиком, а войдя в среду господ, он неизменно портится: изолжется и сопьется с кругу...» - версия, к слову сказать, совпадающая с мнением и Феофана, и Вениамина, хотя и выраженная несколько более грубо.
Однако помимо конфликта с владыкой Антонием была и другая, чисто личная причина распутинского интереса к имяславцам, о которой ни среди историков Церкви, ни биографов Распутина, кажется, никто не говорил. Дело в том, что среди высланных с Афона был товарищ и спутник Распутина в паломничествах по святым местам Дмитрий Иванович Печеркин, с которым Распутин в 1913-м году встречался. Мы не знаем, был Печеркин сам имяславцем или нет, но о том, как происходила "зачистка", рассказать Распутину и побудить в его сердце сочувствие вполне мог.
Об отношении Распутина к имяславцам известно также из письменных показаний С. П. Белецкого следственной комиссии Временного правительства: «На одном из ближайших обедов у кн. Андроникова с Распутиным я навел разговор на тему об имябожцах и восстановил в воспоминании Распутина некоторые тяжелые картины гонений на них в связи с поездкой ревизии Св. Синода, члена Государственного Совета архиепископа Никона, которые мне были известны... кроме того, меня самого лично интересовала точка зрения на имябожцев Распутина; мне хотелось выяснить, не было ли каких-либо влияний на Распутина со стороны какого-либо кружка, занимающегося церковными вопросами, или интриги против Саблера, говорило ли в нем чувство жалости, когда он лично видел прибывших тайно в Петроград этих монахов преклонного возраста (многие из них были в схиме) с обрезанными бородами и надетом на них штатском платье и когда он отвозил их в таком виде на показ во дворец. <...> Затронутая мною на обеде у Андроникова тема об имябожниках оживила Распутина, и из его слов объяснения мне существа разномыслия, происшедшего на Афоне, и из его горячей поддержки их мнения мне было очевидно, что он сам был сторонником этого течения в монашеской среде; при этом, когда я ему поставил вопрос, верует ли он так же, как и они, он мне прямо ответил утвердительно и добавил, что не только на Афоне монахи придерживаются этого толкования Имени Божьего, но и в других старых монастырях, которые он посещал, и что спор этот давний. Затем впоследствии, как я уже говорил, Распутин все время отстаивал имябожцев".
И, как заметил в другом месте Белецкий, отстаивал по "вполне бескорыстным побуждениям".
Таким образом именно Распутин оказался организатором встречи Николая с самими имяславцами, которая состоялась 13 февраля 1914 года, и была своеобразным ответом на встречу Николая же с имяборцами - наместником афонского Пантелеимонова монастыря иеромонахом Иакинфом и духовником братии Мелитоном в сентябре 1913 года в Ливадии. На той встрече Государя благодарили "за спасение обители от разорения", но благодарить было рано. Позиция Николая в вопросе об имяславцах отличалась от позиции Синода. Достаточно сказать, что архиепископа Никона, осуществившего по воле императора "эвакуацию" монахов, царь не принял, и в Синоде к этому факту отнеслись очень болезненно. К имяславцам Государь был гораздо милостливее, чем к их оппонентам. Он с волнением выслушав историю их изгнания с Афона, обласкал, позволил им лицезреть Наследника, а вскоре после того повелел Синоду покончить дело миром в связи с приближающейся Пасхой.
«В этот Праздник Праздников, когда сердца верующих стремятся любовью к Богу и ближним, душа моя скорбит об афонских иноках, у которых отнята радость приобщения Святых Таин и утешение пребывания в храме. Забудем распрю: не нам судить о величайшей святыне - Имени Божием, и тем навлекать гнев Господень на Родину; суд следует отменить и всех иноков, по примеру митрополита Флавиана, разместить по монастырям, возвратить монашеский сан и разрешить священнослужение».
Следовать этому повелению членам Синода, ох, как не хотелось, но воля Государя была превыше всего, и вся эта история стала какой-то странной калькой, повтором того, что произошло ровно за три года до этого во время столкновения Государя и Синода по поводу Илиодора (и тогда в резолюции Государя также фигурировала Пасха в качестве причины уступить Илиодору), и хотя между взбунтовавшимся монахом и непокорными имяславцами было мало общего, обе стороны - Царь и Синод - наступали на больную мозоль, а кредит взаимного доверия таял на глазах. Связь между делом Илиодора и делом имяславцев, во главе которых стоял иеросхимонах Антоний (Булатович), отмечал и архиепископ Антоний (Храповицкий). "Конечно, зело скорбел об усилии ереси, точнее шайки сумасшедших, предводимых честолюбивым гусаром, желающим подражать Илиодору и наследующим в скором будущем его участь, - обращался он к афонскому монаху-имяборцу Денасию, а в письме к игумену Андреевского скита архимандриту Иерониму в декабре 1913 года писал о том, что "во главе движения был человек, очевидно, ни во что не верующий, озлобленный хулиган Булатович, подобный русскому безобразнику Илиодору".
Это сравнение звучало весьма несправедливо по отношению к Антонию (Булатовичу), но разражительность владыки Антония была тем сильнее, что все снова упиралось в "Гришку", вставшего, как и тогда, между царем и Синодом и заставившего Императора диктовать русским архиереям мужицкую, да к тому же в их восприятии хлыстовскую волю. В своем заступничестве за имяславцев Распутин был на редкость последователен и действовал через императрицу, которая предпочитала своего крестьянского наставника всему Святейшему Синоду.
"В частной переписке с Императором Николаем Александровичем Императрица Александра Федоровна называет архиепископа Никона (Рождественского) "злодеем с Афона", на душе которого лежит грех расправы с имяславцами, - читаем мы в посвященной имяславию книге епископа Илариона (Алфеева). - 14 марта 1916 года Александра пишет Николаю: "Никон все еще здесь, это очень жаль". 15 сентября 1916 году Императрица пишет Императору о том, что Друг (имеется в виду Распутин) просил ее поговорить с обер-прокурором Синода Н. П. Раевым "относительно бедных монахов со Ст[арого] Афона, которым еще нельзя служить и которые умирают не причастившись".
Существует также рассказ известного миссионера Скворцова, который видел в действиях Распутина определенный расчет. "Полиции было известно, что незадолго до гибели Распутина в угоду ему В. М. Скворцов, синодальный миссионер и редактор "Колокола", печатал там статью в защиту монашеской секты, - описывал эту коллизию А. М. Эткинд, подразумевая под "монашеской сектой" имяславцев. - Эти статьи Распутин представил во дворец. По-своему рассказывал эту историю сам Скворцов. По его словам, Распутин находился под "большим влиянием" имябожцев и сам оказал на них влияние, вдохновив монахов на борьбу с церковной иерархией, которую еще не вполне контролировал. По этой версии, Распутин познакомился с имябожцами, возвращаясь в Росcию из своего паломничества в Святую Землю и остановившись на Афоне".
Действительно ли Григорий Распутин не просто защищал потерпевших монахов, но использовал их в качестве инструмента политической борьбы с Синодом или же в нем говорило человеческие участие и милосердие и личной выгоды он не искал, то с точки зрения дальнейших событий главное даже не это. Главное то, что - как справедливо заключил уже в наши дни иеромонах Петр (Гайденко) - ""рекомендация" подобного "старца" никак не могла способствовать доверию к рекомендуемому мнению таких иерархов, как, например, архиепископ Антоний (Храповицкий) и Никон (Рождественский), но более возбуждала отвращение и полное неприятие имяславцев, что и нашло свое отражение в деяниях Синода. Вообще создается впечатление, что этих почтенных афонитов просто не хотели понимать, только более плодились и множились всевозможные заблуждения по вопросам об Имени Божием, а сама проблема опошлялась её обсуждением во всевозможных салонных модных беседах в кругу пресыщенных светских дам и их кавалеров, привлекаемых к "духовным беседам" стараниями Григория Распутина. К тому же можно усомниться в том, что Григорий был хорошо осведомлен об "этом давнем споре"".
Очередное вмешательство "старца" и публичное унижение русской иерархии было очевидно и для них русских архиереев, и для Царской семьи, и для всей страны.
"А обер то и делает, что танцует. Ведь помню, как он в бытность свою у меня в прошлом году, во время пребывания у меня Антиохийского Патриарха, когда дело имяславцев только разгоралось, как он метал гром и молнии против "этих" еретиков и все упование возлагал на Никона, которого предположено было послать на Афон для усмирения. А теперь и он уже запел другое. Теперь он сам старается распределить их по российским монастырям, чего прежде так опасался как распространения ереси. Какое дело Карлычу вмешиваться в такие и подобные дела? Почему он вступает в переговоры с нами по такого рода вопросам? Да! Мы сами сдали свои позиции и за нас теперь другие думают и делают что хотят и как хотят. Большего рабства Церкви и представить себе нельзя. Мы спим, бездействуем, а Карлычи и Распутины, пользуясь непонятным влиянием, делают что хотят", - записывал в своем дневнике митрополит Арсений (Стадницкий) именно в связи с пересмотром дела имяславцев. И примечательно, что он же, митрополит Арсений, говорил епископу Никону: "Вы же и некоторые другие собратья создали этого Гришку, принимали у себя, целовались, советовались о спасении Церкви, употребляли его в качестве орудия и т. д.".
Так из-за Распутина в самой иерархии русской Церкви началось деление по признаку, как относится тот или иной архиерей к "проходимцу" Григорию и в какой мере это отношение сказывается на его положении. В полной мере трагическое разделение на распутинцев и антираспутинцев (а также на уклонистов) проявило себя в последние годы жизни Распутина, но началось все еще в начале 10-х годов, когда из-за сибирского мужика одни епископы, начиная с Феофана и Гермогена, теряли высокое положение, а другие его приобретали.
Так из-за Распутина в самой иерархии русской Церкви начался раскол по признаку: как относится тот или иной архиерей к "проходимцу" Григорию и в какой мере это отношение сказывается на его положении. В полной мере трагическое разделение на распутинцев и антираспутинцев (а также на уклонистов) проявило себя в последние годы жизни Распутина, но началось все еще в начале 10-х годов, когда из-за сибирского мужика одни епископы, начиная с Феофана, теряли высокое положение, а другие его приобретали.
"...Меня не любят во дворце из-за Распутина, и этим не печалюсь", - писал архиепископ Антоний (Храповицкий) киевскому митрополиту Флавиану в сентябре 1914 года.
Однако нельзя сказать, чтобы среди так называемых "распутинцев" были люди сплошь недостойные. В 1912 году, по слухам, благодаря Распутину московскую кафедру занял один из самых уважаемых архиереев того времени митрополит Макарий (Невский), до этого более 30 лет прослуживший миссионером в Алтайском крае. Насколько распространявшиеся в обществе сведения о поддержке Распутиным его кандидатуры были точны, сказать трудно - во всяком случае до этого Распутин с Макарием знаком не был, но общественное мнение, причем не только светское, но и церковное было в этом уверено.
"Определенно утверждали, что под влиянием Распутина Томский архиепископ Макарий, семинарист по образованию, был назначен Московским Митрополитом", - писал протопресвитер Шавельский.
"Митрополит Макария (Невского) не любили в лавре, да и вообще в интеллигентских кругах - темным пятном падало на него расположение Григория Распутина. Именно благодаря Распутину, после перевода московского митрополита Владимира на кафедру, Макарий чуть ли не единственный из тогдашних архиереев не имевший академического образования, был назначен на московскую митрополию, - вспоминал в своей книге "Последние у Троицы" С. А. Волков. - Сохранилась телеграмма, посланная Распутиным из Сибири Николаю II, в которой безграмотный автор, охаяв других кандидатов - архиепископа Антония (Храповицкого), Арсения (Стадницкого) и Сергия (Страгородского) - с настойчивостью указывал на Макария. Хитрый Распутин сумел обойти простодушного и чуждого политических тонкостей старца, разыграть перед ним благочестивого человека и добиться от некоторого к себе сочувствия. Поэтому он и решил возвести его на московскую митрополию, чтобы иметь опору в Москве и почти приказал царю: "Дай ему метру". Вот это-то "темная сила", как говорилось тогда, и наложила свое пятно на имя Макария, который до того немало и хорошо потрудился в Алтайской миссии и пользовался любовью и уважением тех людей, которые непосредственно встречались с ним и его знали".
Сам Макарий роль Распутина в своем назначении на московскую кафедру отрицал:
"С Распутиным я не имел никакого знакомства до назначения меня на Московскую кафедру, ни личного, ни письменного, ни через каких-либо посредников. Только по назначении на Московскую кафедру я получил в числе других коротенькую поздравительную телеграмму, подписанную неизвестным мне Григорием Новых. По прибытии в Москву подобно другим посетителям, пришел ко мне и Распутин. Это было мое краткое - первое и последнее свидание с ним", - заявлял он в газете "Московские ведомости" в июне 1917 года, когда именно из-за Распутину его лишили московской кафедры.
"Распутин, приехавший впервые на торжества 1912 года, хотя и старался затушевать свой приезд в Москву, но, тем не менее, горел желанием повидать Владыку и собирался к нему явиться, - показывал в том же 1917-м году на допросе в чрезвычайной следственной комиссии Белецкий: - Владыка к этому отнесся спокойно, и, не изменяя ни выражения лица, ни своих глаз, только тихо и тем же голосом ответил: "Говорят, что он дурной человек, но раз он хочет моего благословения, то я в нем никому не отзываю".
"Филерские наблюдения также подтвердили, что Распутин не ездил к Московскому митрополиту, хотя и глубоко почитал последнего: когда однажды зашел разговор о замене владыки Макария более молодым архиереем и о переводе его (правда, митрополитом) в Иркутск, то «Распутин вскочил, изменился в лице и заявил, что до смерти владыки Макария никогда этого не будет и добавил: "Не трошь, он святой"».
Очевидно, почитание Распутиным московского архиерея было достаточным основанием
для того, чтобы владыку Макария признали «распутинцем», - писал С. Л. Фирсов, а другой историк С. В. Фомин, сославшись на статью во "Всероссийском церковно-общественном вестнике" от 15 апреля 1917 года, заявил, что Макарий называл Распутина "святым".
Известно также, что митрополит Макарий бывал в доме у богатой вдовы Анисьи Ивановны Решетниковой, у которой останавливался Распутин, и этого оказалось достаточным для того, чтобы записать Макария в число ненавистных "распутинцев", что впоследствии горько отозвалось в его судьбе. Кроме того, Макарий в вопросе об имяславцах занимал позицию, близкую к позиции Распутина (или если угодно Распутин занимал позицию, близкую к митрополичьей), и именно благодаря Макарию конфликт между имяславцами и Синодом удалось частично разрешить, и в этом тоже видели распутинское влияние.
Помимо Макария "распутинцами" считались будущий священномученник епископ тверской Серафим (Чичагов), архиепископ Владимирский Алексий (Дородницын), епископ Саратовский Палладий (Добронравов) и ряд других.
Независимо от того, насколько оправданы были все эти репутации, авторитету Церкви такое положение дел не прибавляло.
"Перед началом войны Церковь в России была унижена до крайности..." - писал инспектор Московской духовной академии профессор архимандрит Иларион Троицкий.
«Приниженность Церкви, подчиненность ее государственной власти чувствовалась в Синоде очень сильно. Обер-прокурор был членом Совета министров; каждый Совет министров имел свою политику, высшие сферы на нее влияли тоже, и обер-прокурор, не считаясь с голосом Церкви, направлял деятельность Синода в соответствии с теми директивами, которые получал. Синод не имел лица, голоса подать не мог и подавать его отвык. Государственное начало заглушало все. Примат светской власти подавлял свободу Церкви сверху донизу... Эта долгая вынужденная безгласность и подчиненность государству создали и в самом Синоде навыки, искони церковным началам православия не свойственные,- решать дела в духе внешнего, формального церковного авторитета, непререкаемости своих иерархических постановлений», - признавал митрополит Евлогий.
"Господство в Церкви было предоставлено хлыстовству, и Церковью управлял собственно Распутин. Он назначал обер-прокуроров Св. Синода из лиц, лизавших его руки, своих единомышленников он возводил на митрополичьи и архиепископские кафедры. <...> Где и когда была доведена Церковь до такого позора", - писал профессор, протоиерей Т. И. Буткевич.
Это было очевидно не только для русских архиереев и клириков.
"Делаются и готовятся вещи отвратительные. Никогда не падал Синод так низко. Если кто-нибудь хотел бы уничтожить в народе всякое уважение к религии, всякую веру, он лучше не мог бы сделать... Что вскоре останется от Церкви? Когда царизм, почуяв опасность, захочет на нее опереться, вместо Церкви окажется пустое место. Право, я сам порою начинаю верить, что Распутин - антихрист..." - писал сподвижник Столыпина А. В. Кривошеин, и, приводя в своей книге эту цитату, Сергей Фирсов справедливо заключал:
 |
"Наша Церковь попала в плен к иерархии, иерархия попала в плен к государству, а государство попало в плен проходимцам <...> Можно ли при этих условиях говорить о реформе Церкви?.. Нет, господа, сперва освободите государство от плена проходимцев, а иерархию от плена государства и Церковь от плена иерархии и тогда говорите о реформах", - выступал в Думе Милюков, и в тот же день, когда газеты напечатали его речь, в дневнике Л. Тихомирова появилась поразительная запись, которую приводит в своей книге "Последний царский святой" С. Фомин:
"Газеты полны описанием скандального заседания Гос. Думы при обсуждении церковного бюджета. Злополучный Саблер был поражен протестами против его церковной политики с ярыми упоминаниями о Распутине. Милюков прочитал письмо Илиодора, который говорит, что по словам Распутина - Саблер и Даманский на свои места им, Распутиным. Милюков упоминал и об экзархе Алексии, и о епископе Варнаве. Вообще скандал невероятный, тем более, что священник Филоненко говорил не менее резко и даже первый спустил с цепи эту бурю.
Все это страшный удар Церкви в лице ее иерархии. О Саблере и говорить нечего. Самый же тяжкий удар, конечно, тем, о ком не произносилось ни слова. Я думаю, что история Распутина уже непоправима. Без сомнения, этот негодяй сам распускал безмерно преувеличенные слухи о своем влиянии. Разумеется, все враги Престола с радостью эксплуатируют это страшное орудие... Но зачем был Распутин? Как можно было его держать? Как мог Саблер молчать и потакать? Как могли епископы оскорблять Святого Духа хиротиниями вроде Варнавы?
В довершении - Саблер не сделал никакого опровержения против брошенного ему обвинения в том, что его назначил обер-прокурором Гришка. <...>
Сергий Финляндский на упрек в молчании по поводу Распутина казался даже удивлен: "Да ведь история Распутина тянется уже десять лет!" Значит, освящена древностью? Но ведь, выходит, что не освящена, а только приводит к последствиям, какие только и может иметь запущенная гангрена.
Да, заводят такую гангрену, а потом будут жаловаться на каких-нибудь "масонов". Сатана, конечно, не упустит воспользоваться грехом, да зачем же грех культивировать?"
"...в жизни Церкви продолжало ощущаться то влияние, которым было отмечено время В. К. Саблера и источник которого следует искать в кругах, группировавшихся около «старца» Григория Распутина-Новых. Объективных данных об этом периоде крайне мало. Больше дает мемуарная литература, которая, однако, в равной мере очень субъективна, идет ли речь о противниках или о приверженцах «старца»", - писал впоследствии И. К. Смолич, с дневниковыми записями Тихомирова не знакомый, но точно уловивший субъективный и страстный дух практически любых свидетельств (а забегая вперед скажем, и нынешних оценок), к этой теме относящихся. В том числе, и тихомировских.
И тем не менее основания для своих пессимистических прогнозов и у Кривошеина, и у Тихомирова были. К этой поре опытный странник из сибирского села Покровского больше не был безгласным, как зимой 1912-го года, когда о нем писали все подряд, а он не знал, как отбиться от своих врагов и лишь чувствовал, что газеты - это очень грозная сила, с которой трудно спорить. Теперь, набравшись нового житейского опыта, от обороны он перешел к наступлению, сделался публичным человеком, выступал в печати сам, и одной из его мишеней и стал Синод и его члены:
"...я не сектант. Осуждаю духовенство за его нерадивость и малую красоту в церковном обиходе. Но разве в этом суть? Наша Православная Церковь, как воздушное облако, светит и укрепляет каждого человека. В монашестве же нет спокойствия, а есть борьба: то с собственным телом, то с мiрским духом. Разве это праведники что в клобуках, состязаются из-за Патриаршего Престола?.. Антоний Волынский, Сергий Финляндский!.. Разве этого нужно им искать и указывать? Нужно, чтобы Духом прониклись все и сами указали на человека: вот Патриарх. А такого нет, и его не выдумаешь. Подобрать можно по росту, по красноречию, так чтобы подходил к правительству, но чтобы Патриарх своим духом покрывал весь народ и чтобы в него и православные, и иноверцы поверили, - для этого нужно родиться и тихо, незаметно вырасти".
В этой же беседе Распутин изложил свою программу:
"А ты спасай самого себя. И как только ты почувствуешь, что ты в себе, как река в берегах, до краев - вот тогда все покажется ненужным: и слава, и деньги, и карьера. Советую ни на кого не обращать внимания. Никого не наставляй, но никого за ошибки не карай - и думай о спокойствии души. И тогда всё вокруг тебя станет спокойно и ясно, и все прояснятся. Меня как поносили, чего только не писали обо мне, и врагов у меня все-таки нет; кто не знает меня, тот враг. Никому ничего худого не делаю, ни на кого не питаю злобы и весь на виду. Вот, как облака, проходит и злоба на меня, я не боюсь ее; поступай так и ты, и другой, и третий. Вот тебе и спасение в самом мiру...
Болтают обо мне зря, пишут неизвестно что, и больше худое. Но и помочь им я не могу. Слепые света видеть не могут, и Царствие Божие открывается только тем, кто подходит друг к другу, как дети. Другой заповеди я не имею и не ношу. А чтобы тебе было ясно, кто я, я скажу: я - Распутин».
