«Люди, вышедшие из Либана»: ученики о самом свободном профессоре Университета

Сто лет назад родился Николай Либан – старейший лектор филологического факультета МГУ, прочитавший «все курсы по русской литературе, которые только возможно». Не защитившего даже кандидатской диссертации, но воспитавшего поколения студентов, посошника патриарха Тихона, исследователя быта туземцев Алтая, побывавшего на шаманском камлании, христианина и «чудака» вспоминали в Центральном доме литераторов его ученики – писатели, публицисты, профессора.

Александра Кузьмичёва (Сопова)

На вечере памяти Николая Либана в ЦДЛ был представлен том «Избранного», куда вошли труды самого Николая Ивановича (лекции по древнерусской литературе, исследование «Становление личности в русской литературе XVIII века», материалы о литературе XIX века, где особо выделяется неизданная монография о Помяловском и работа о Лескове, мемуары и очерки профессора Либана), воспоминания учеников, подборки фотографий. В книге Николай Либан «предстает и как лучший из возможных лектор, и как ученый», – сказал профессор филологического факультета МГУ Сергей Кормилов.

Центральным событием вечера стал показ записанного на видео рассказа Николая Ивановича Либана о временах его учебы, об экспедиции на Алтай, о принципах его преподавательской работы.

Демонстрация видеозаписи рассказа Николая Либана

«Я не думаю, что университетский преподаватель – тот, кто формирует сознание студента. Молодой человек уже сам всё сознает и формирует свой мир идей. Воспитание относится к школе, когда человек только перестал быть подростком», – говорил Николай Либан. Профессор призывал следить за языком, помнить его, воспитывать на нем, как раньше детей воспитывали, прививая язык вместе с молитвой.

«Я увлекался комментированием текстов со студентами – мы доводили текст до полного понимания», – профессор описывал инструментарий своей преподавательской работы.

Собственный интерес Николая Либана к древнерусской литературе, как он рассказывает в фильме, начинался со школы. Он родился в 1910 году, и к началу его отрочества гимназическая система была уничтожена, а вместо того введена единая трудовая школа. «Но у нас всегда не без исключения» – и Коля Либан попал в «интеллектуально-показательную школу» для детей научных работников, куда «контрабандой протащили и сохранили гимназическую систему». Там у мальчика появился интерес к древности. Словесники довольно много времени уделяли истории, которая в обычной школе тогда не преподавалась вовсе. «Потом мне захотелось не только читать, но и видеть, и отсюда моя тяга к путешествиям. Я ездил к древним местам, всю феодальную Русь я проходил – я чуть не сказал "проездил" – но именно проходил, расцеловал ее ногами», – вспоминает Николай Либан.

Приключенческая прелюдия: океан и шаман

Мальчишкой-подростком Николай Либан сбежал юнгой на корабль – «мальчикам нужно мужество» – и дошел на научно-исследовательском судне до Шпицбергена. В студенческие годы Либан поехал в экспедицию на Алтай, откуда привез знание обычаев народности ойротов и туберкулез брюшины. Часть воспоминаний об этой поездке вошла даже в лекции по древнерусской литературе: «Академик А.Е.Ферсман отправил нас, группу студентов, занимающихся этнографией, на Алтай к малоизученной народности - ойротам. Надо было составить карту и описать край. Я жил с ойротами в чуме, подружился с ними и просил об одном: чтобы они взяли меня на камлание. Долго молча отказывали. Наконец меня стал испытывать шаман. Первым его вопросом было: "Феноменологию духа" читал?" Я не читал этой работы Гегеля. "Что ты читал Канта? "Пролегомены", говоришь? Как там расположены логические посылки?" ("Боже мой, - пронеслось у меня в голове, - куда я попал?") "Ну вот что, мальчик. Что-то из тебя со временем, может, и выйдет, но сейчас тягаться со мной ты не можешь". - "Могу", - говорю. - "Хорошо". Он берет нож (как сейчас вижу его лезвие, длинное и острое), кладет левую руку на пенек и с размаху бьет по ней ножом. Никакой крови. "А теперь ты попробуй". - "Не хочу". - "Не хочешь, а знаешь, как это называется?" - "Благоразумие". - "Нет. Трусость! Я владею тобой, а ты ничем не владеешь". И ушел из чума. "Ну, - думаю, - все. Не бывать мне на камлании..."

Но меня взяли. Посадили на лошадь, завязали глаза и везли. На третьи сутки мы прибыли на огромное плато. Масса конников-ойротов наполняли его. Они, как и мы, приехали на камлание. Середина плато очищена. На нее вывели лошадь и стали гнать ее по кругу множество раз. Потом внезапно с безукоризненной точностью одновременно набросили ей арканы на четыре ноги и перевернули на спину. Шаман в пестром одеянии, красном, черном, синем, бросился к лошади с ножом, вспорол ее от груди до паха, в мгновение ока выхватил кровоточащее трепещущее сердце и пустился с ним в пляску, которая длилась несколько часов. Я впервые понял, что такое экстаз. Когда у него пошла изо рта пена и он в изнеможении упал, ойроты в исступлении начали разделывать тушу, варили мясо в котлах, каждый получил по маленькому кусочку (мне не дали). Некоторые из них подползали к распластанному шаману, прикасались к нему и вслушивались в то, что он бормотал. Пророческое слово.

Через день-другой все разъехались. Когда мы уезжали, шаман так и оставался лежать. Что было с ним дальше, не знаю". В фильме это воспоминания о молодости, а в лекциях – какое отношение имеет шаман ойротов к древнерусской литературе? – рассказ из главы о Стефане Пермском, обращавшем язычников в христианство.

Николай Иванович Либан с благодарностью вспоминал своих профессоров – Александра Ревякина, Михаила Сперанского, Валериана Переверзева. От них он многое заимствовал – в том числе и черты стиля общения со студентами.

Продолжающиеся уроки Либана

Писатель и поэт Лариса Васильева училась у Либана, сразу после поступления решив, что будет ходить в семинар по древнерусской литературе. «Наверное, это он мне когда-то подсказал, но я считала своим изобретением: есть так называемые вечные люди, они могут жить при любом режиме, принимают ли они его или не принимают, но режим течет сам по себе, а они живут сами по себе и занимаются только тем, что хотят», – говорит Лариса Васильева. Николай Либан – такой «вечный человек». Он хотел преподавать литературу и общаться со студентами – и «он был свободен во всем во время жуткой несвободы». «Люди, вышедшие из Либана, каким-то удивительным образом несли на себе печать его гениальности, даже если они сами не были гениальными. Кроме Либана – у меня учителей нет», – заявила Лариса Васильева.

Профессор Сергей Кормилов и поэт Лариса Васильева

Профессор МГУ Сергей Кормилов и поэт Лариса Васильева

Литературовед Станислав Лисневский признался: «Я один из очень многих учеников Либана, но и учеником я вряд ли могу себя назвать, потому что я не унаследовал от него никакой темы, никакого направления». Либан, по словам Лисневского, «все знал, все ведал, все понимал». В то время, когда письменное слово было окружено цепью надзирателей, исказителей и цензоров, Николай Иванович избрал устное слово, которое гораздо труднее было обуздать, и в памяти студентов остался как очень свободный человек. «Либан был олицетворением русскости нашей культуры, ее национальной свободы, ее слитности с природой и со стихией», – сказал Лисневский.

Литературовед Станислав Лисневский

Завкафедрой русской словесности и международной коммуникации Института русского языка им. Пушкина Владимир Аннушкин рассказал о том, как использует изданные работы Либана на занятиях со своими студентами, призвал изучать его стиль: «Он мыслил во время своей речи, и потому говорил вразумительно, как никто более».

Одна из главных идей Николая Либана для Владимира Аннушкина – идея неповторимости человеческой личности. Это идея христианская: человек как образ Божий. Либан остался в памяти крепче, чем «эффективные личности» – сильные мира, жившие в его время. «Продолжающиеся уроки Либана», – назвал Аннушкин свое выступление.

Дар трансляции личности

Поэт, литературный критик, главный редактор журнала «Наш современник» Станислав Куняев попросился в семинар к Либану, получил для курсовой тему «Ода на смерть князя Мещерского» Державина, но так замучился над первой курсовой, что решил сменить семинар. «А надо было потерпеть и все четыре курса просить тему и писать у Либана», – оглядывается Куняев.

Станислав Куняев

Доктор филологических наук, специалист по истории русской религиозной философии Анастасия Гачева разоблачает миф о том, что Николай Либан ничего не писал. Он вступил в литературу, в том числе художественную, сохранилась его монография по Помяловскому, мы видим в «Избранном» его рассказ «Рассчитали». Он написал не одну диссертацию, «но система не дала ему защититься. Это была, наверное, его драма, но он не пошел на компромисс, эту драму он как верующий человек сумел преодолеть, ушел в стихию устного слова», – рассуждает Гачева. Свои идеи и находки он щедро дарил всем ученикам, и «из его спецсеминара вышло тридцатитомное собрание Лескова» .

Писатель и журналист Сергей Жемайтис фактически первым написал очерк о Николае Ивановиче Либане еще в советское время для журнала «Знание – сила». Год очерк пролежал под сукном, а когда его все же напечатали, Либан сказал Сергею Жемайтису: «Сережа, ты сделал меня известным человеком. Меня же на кафедре считают за чудака, ведь диссертацию я не пишу…» Либан и сам смотрел на себя как на чудака, но не грустил на эту тему: «Зато на моих руках нет ни одной капли крови, а для меня это очень важно. Я не выступал ни на одном собрании в осуждение». Незащищенная диссертация «Дневник Печорина и Наполеон» была компенсирована уроками через устное слово – «даром трансляции личности» назвала это Анастасия Гачева.

Очарованный странник литературы

Ольга Остроумова готовила к публикации текст «Избранного» и все остальные книги Либана, кроме самой первой.

Редакторская работа над текстами Либана сводилась к тому, что хотелось сохранить неподражаемые интонации Николая Ивановича. Ольга Остроумова рассказала о том, как готовилось издание, как Либан заново начитывал на диктофон лекции по литературе XIX века, как по студенческим конспектам и отдельным аудиозаписям восстанавливался курс о Лескове.

Ольга Остроумова

«Его книги о главном. Либан обладал даром говорить так, что ни у кого не возникало вопроса: зачем это нужно мне. Он всегда говорил о человеке, причем о каждом, и говорил так, что любое произведение хотелось перечитать», – подчеркнула Остроумова.

Ольга Остроумова заметила курьез: она «все время сталкивалась с тем, что у авторов все мелко, не так, как это выпукло и многозначительно в пересказе Либана».

Вспомнила Ольга Остроумова и несколько разговоров с Николаем Ивановичем: «Я как-то долго решалась и вот спросила его, в чем смысл жизни, а он ответил: "смысл жизни в труде"». В другой раз он ответил на вопрос о трудных временах в жизни: «Что такое уныние – я не знаю. Я рад, что я живу, что я дышу, что солнце встало, что вы пришли, что вечер наступил». И Остроумова вынесла из общения с профессором Либаном принцип: человек будет счастлив – лишь бы он не был скуп. Новая книга «Избранное» дает Николаю Ивановичу возможность поделиться этим счастьем с большим количеством людей.

Прозаик-очеркист и историк литературы Алексей Корнеев общался с Либаном почти сорок лет и рассказал об атмосфере его дома; член Союза писателей России Сергей Небольсин назвал Николая Либана «очарованным странником» литературы. Профессор филологического факультета МГУ Дмитрий Ивинский рассказал, как посещал Николая Либана в больнице после инфаркта: пожилая медсестра не могла отказать профессору в сигарете – потому, что за 50 лет до того слушала его популяризаторскую лекцию о Пушкине.

Посошник патриарха Тихона

В течение своей долгой жизни Николаю Либану довелось встречаться с Федором Шаляпиным, Сергеем Есениным, Всеволодом Мейерхольдом… Юный Коля Либан прислуживал Святейшему Патриарху Московскому и всея России Тихону (Белавину). Николай Либан вспоминал:

– Я был прихожанином Покровского храма в Левшинском переулке. Сегодня этого храма уже нет, его снесли в 20-е годы. Огромная была церковь, три придела. Всегда было очень многолюдно, невзирая на тяжелые времена. Ну а тут патриаршее служение – так и вовсе не пройти.

Патриарх Тихон служил всенощную и литургию. Увы, тогда его постоянно сопровождали лишь два иподиакона – монах и архимандрит. Ни свещеносцев, ни посошника постоянных у Святейшего не было. И вот предложили быть на эти два дня посошником мне. Я, хотя и был еще, можно сказать, ребенком, очень волновался. Но когда увидел ласковый взгляд Патриарха – как-то немного успокоился.

А взгляд у него был особенный – ласковый, но при этом и проницательный – он как-то заглядывал прямо в душу, хотя не пронзал взглядом, а так, знаете ли, по-доброму. Я бы даже сказал - нежно.

Николай Иванович Либан

Ну а потом были службы. Не дольше обычного. Проповедей не было, а вот чаепитие после богослужений было. Я, конечно, по возрасту со Святейшим не разговаривал, но по его общению с другими можно было заметить, что человек это был простой – в лучшем смысле этого слова, невзирая на его блестящее – именно так – знание английского языка – он ведь долгое время служил в Америке. И вид у него тоже был простой, никакой тут позы и в помине не было.

Что еще вспомнить? Помню, что после воскресной службы погладил он меня по голове и сказал: "Не забывай". Да и можно ли было забыть эти два дня?.. Вот только долгое время рассказывать об этом было некому, как вы понимаете.

Конечно, впоследствии я видел Патриарха во время его служений в храме Христа Спасителя, но прислуживать больше уже не пришлось. А вскоре и Святейшего не стало…