Иешуа Михаила Булгакова: нестрашный Христос

Одна из главных особенностей романа М. Булгакова – сознательное противопоставление откровения художественного откровению евангельскому, церковному, как бы «официальному». Евангелия, мол, представляют собой недостоверный текст («ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет…»); и только художник, писатель, Мастер –  все «угадал»!

Таким образом, Булгаков создает свое «Евангелие», только не евангелие Сына Божия, а евангелие, так скажем, человеческого достоинства. Роман «Мастер и Маргарита» - это весть о том, что каждому воздастся по вере его и по верности его – собственной совести, своему достоинству. В каждой линии романа, серьезной или гротескной, основной является именно эта тема. Главы же о Понтии Пилате цементируют все произведение. Вот в каком смысле. Если и вправду был человек, исполненный любви ко всем людям, столь невинно и столь полноценно пострадавший за нравственную истину, то эта истина – вечна. И весть о Христе, о Его историчности звучит (для советского читателя это было просто разительным), как гром среди ясного неба: «И доказательств никаких не требуется. … Все просто: в белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана…»

В уникальной «походке» булгаковской прозы заключена какая-то своя убедительность. Читая, веришь: «Так все и было». А для читателя, чуждого Церкви, это чувство подтверждается также и тем, как мол далек роман о Пилате от «официальной церковности». Нетрудно представить соображения такого читателя: «Да, да, нагородили религию, а на самом деле все было не так, но с простым, понятным, нравственным смыслом. Предал Иуда, струсил Пилат. Вечные темы: предательства, трусости, высоты и низости человеческой». Христа такой читатель, воспитанный на русской литературе, воспринимает как высочайший пример человечности, и в образе Иешуа видит, прежде всего, попытку освободить идеал от «церковных пут». Для него это нестрашный Христос, Христос, перед которым не нужно вставать на колени, который принимает тебя таким, какой ты есть, сострадает тебе (и ты сострадаешь ему, это твой брат, а не Царь) и ничего от тебя не требует. Христос российской интеллигенции.

Однако есть в романе деталь, неожиданно повреждающая ту убедительность, о которой мы говорили. Перед казнью, по Булгакову, Иешуа… заглядывал людям в глаза. Так не могло быть. Христос не стал бы заглядывать. Но ведь и «добрым человеком» Он не стал бы никого называть! Более того, Христос прямо говорит об общей наклонности ко злу. Призывая к неотступности и усердию в молитве – «Просите, и дано будет вам, ищите и найдете, стучите и отворят вам» - Он замечает: «Итак, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него» (Мф. 7.11). Мимоходом сказано: «будучи злы» - как само собой разумеющееся. Женщине, которую хотели побить камнями, Христос не только говорит: «И Я не осуждаю тебя», но также: «Иди и больше не греши» (Ин.8.11). Исцеленного расслабленного предупреждает: «не греши больше, чтобы не случилось с тобой чего хуже» (Ин.5.14). А можно ли представить, чтобы Иешуа Михаила Булгакова говорил о чьем-либо грехе? Слово «грех» не из его лексикона, Иешуа – Христос интеллигенции. Христос же евангельский говорит Пилату: «ты не имел бы надо Мной никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал Меня тебе» (Ин. 19.11) – строгость, невозможная в устах булгаковского героя. Евангельский Пилат после этих слов «искал отпустить» Иисуса (Ин.19.12), он… трепетал перед Христом! Ибо Понтий Пилат был не только жестоким (и в итоге смещенным из-за жалоб на него) правителем, но и суеверным римским гражданином: ему не хотелось вредить человеку, который держал себя столь необычно и мог оказаться воплощением неизвестного римлянам божества… Тем более, что жена прислала сказать ему: «не делай ничего Праведнику Тому, ибо я во сне много пострадала за Него» (Мф.27.19). Так что Пилат настойчиво противостоит иудеям и совсем не сразу соглашается предать Христа на распятие. Когда иудеи сказали наместнику, что Иисус должен умереть, «потому что сделал Себя Сыном Божиим» (Ин.19.7), то, как мы читаем дальше в Евангелии, «Пилат, услышав это слово, больше убоялся. И опять вошел в преторию и сказал Иисусу: откуда Ты? Но Иисус не дал ему ответа» (Ин.19.8-9,  выделено мною – А.М.). В других  Евангелиях рассказывается, как Пилат ждал от Христа ответа на обвинения, но Тот «не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился» (Мф. 27.14). Можно ли представить, чтобы Иешуа Михаила Булгакова проявлял такую, прямо скажем, невежливость! Даже после того, как иудеи стали кричать: «если отпустишь Его, ты не друг кесарю, всякий, делающий себя царем, противник кесарю» (Ин. 19.12), Пилат не соглашается казнить Иисуса и говорит: «се, Царь ваш» (Ин. 19.14). И лишь услышав от первосвященников «нет у нас царя, кроме кесаря» (Ин. 19.15), наместник принимает свое решение. Что и говорить, после таких заверений со стороны иудейской власти Понтий Пилат мог подумать: «А донесут ведь и вправду» - пренебрегая тем, что и в случае теперешнего согласия с иудеями, он не будет избавлен от их доносов в дальнейшем… Итак, мотивировка решения Пилата была, вероятно, подобна той, что дана у Булгакова, но мы видим, что евангельское повествование неизмеримо глубже и драматичнее того, что «угадано» Мастером.

Какое же есть основание не доверять каноническим Евангелиям? Разве то, что они «канонические», «официально признанные» Церковью, а то, что признано официально, уже, мол, не может быть настоящим, подобно тому, как в зарегистрированном браке уже, мол, не может быть настоящей любви, а она обретается только в тайной романтической страсти, как у Мастера и Маргариты… Здесь стоит заметить, что в конце 1980-х годов советская историческая наука, в лице крупнейших историков-востоковедов (атеистов!), признала историчность Иисуса Христа, причем единственным достоверным источником сведений о Нем были признаны канонические Евангелия. Это факт, а «факт – упрямая вещь». Конечно, признание атеистами хоть толики самой насущной для человека истины, сопровождалось многими оговорками, и значение Христа, с помощью различных приемов, умалялось.

Но от того, что кто-то не выходит за рамки «научности», а для кого-то высшим критерием служит его собственная творческая интуиция, Истина не перестает быть - в Иисусе Христе. Тот, кто любуется нравственным законом и его непреложностью, не замечая кощунства в своем панибратском отношении к Иисусу Христу (брат, а не Царь), впадает в особого рода фарисейство, связанное с чувством принадлежности к «лучшим людям», с чувством «трудно быть богом, ведающим добро и зло»…. Наши «законники» (от нравственности) совершали и совершают подмену, выступая от имени Истины и пренебрегая Церковью, как фарисеи евангельские пренебрегали Христом. У нас культура заменила собою Церковь. Восходя, в истоках, к православию, будучи и вправду причастной Истине, она – через претензию на полноту таковой причастности – отвернулась от Истины. И, не забывая о Христе, попыталась… пленить Его! Получились: «Евангелие Толстого», завершающие строки «Двенадцати» Блока, «Иуда Искариот» Леонида Андреева и «Понтий Пилат» Михаила Булгакова.

«О, трижды романтический мастер!» - восклицает Воланд в конце романа, и этим театральным, выбивающимся из общего тона восклицанием выдает своего создателя. Произведение М. Булгакова – это не весть, а мечта. Романтическая мечта об очищающем огне, о неотложном возмездии, о благородном Сатане и понятном Евангелии. Мастерская проза, но – неправда! Ибо, по слову Христову, настоящий сатана – губитель, «человекоубийца от начала» и «лжец, отец всякой лжи» (Ин.8. 44); романтические представления о нем вредоносны, как бы их ни оправдывать. Христос же – Спаситель и Царь, а не предмет умиления. Нам лишь кажется, будто, если мы знаем страдание и со-страдание, то знаем Христа. Нет, как сказано в православном молитвословии, Он есть «Слово несоглядаемое». И подобно тому, как к Аслану-льву, властителю Нарнии, неприложимы мысли о приручении, так и Христос не подлежит человеческому пленению, философскому или художественному.

Обратимся, в заключение, к тому эпизоду романа «Мастер и Маргарита», противоречивость которого показывает, что булгаковскому герою, Иешуа Га-Ноцри, евангельская история не по плечу. Речь идет о разговоре Пилата с Каифой, о том моменте, когда Каифа предлагает Пилату прислушаться к шуму толпы за стенами дворца и спрашивает: «Неужели ты скажешь мне, что все это… вызвал жалкий разбойник Вар-равван?». Сопоставим эти слова со словами Иеуша: «Пришел я в Ершалаим точно через Сузские ворота, но пешком, в сопровождении одного Левия Матвея, и никто мне ничего не кричал, так как никто меня тогда в Ершалаиме не знал». Итак, совершенно безвестный проповедник (ориентированный, заметим, на личную беседу: вспомним, как он мечтает поговорить с Марком Крысобоем) появляется в Иерусалиме перед праздником Пасхи и за несколько дней (!) приводит массы народа в небывалое возбуждение - проповедью о том, что всякий человек является добрым и что настанет царство истины…

Неужели М.А. Булгаков всерьез считал, что – художественным прозрением – нашел правду о евангельских событиях? В это невозможно поверить. Есть даже такая точка зрения, будто роман «Мастер и Маргарита» представляет собой грандиозную условность, обличающую и гибельность связи с cатаной, и ложный взгляд на Христа… Вернее оставить вопрос нерешенным – мы ведь имеем здесь дело с проблемой художественноготворчества. По его неписаным законам, если ты возьмешь в герои сатану, то вместо Христа у тебя получится только Иешуа.

«Распни, распни Его!» - кричали Пилату те же люди, что меньше недели назад кричали Христу: «Осанна!». Они разочаровались в поруганном, избитом, оплеванном Царе. Им нужен был царь, который мог бы постоять за себя, освободил бы их от римлян и дал им вдоволь хлеба. Почему же они поверили, что Христос мог стать таким царем? Потому что Он творил чудеса, которые никто не творил, и говорил, как никто не говорил. «Ибо Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи» (Мф.7.29).  Царственность Иисуса Христа была явственной и для простого народа, и для книжников и фарисеев, именно поэтому ненависть и зависть последних были столь сильными, что они  решились побеспокоить (в праздник!) ненавистного и ненавидящего их наместника цезаря. Христос был им страшен…

Если вы хотите думать о Нем, не обращаясь к Евангелию и считая, что церковное толкование – это так, мол лишь часть «православной идеологии», Ангел не предстанет перед вами с мечем и не скажет: «Ты мыслишь ложно». Христос никому Себя не навязывает. И если вы не верите в Него, никто не заставит вас верить, так же, как никто не заставит любить. Если вы станете предаваться мечтам о Христе или пытаться вписать Его в прокрустово ложе науки, Он не будет противоречить вам и будет молчать, как молчал перед Иродом или Пилатом.

Но если вы верите в Христа хоть на малую толику, Он не отнимет у вас той единственной, неповторимой радости, которая связана лишь с Его именем. Если же вы примете Его, решитесь признать, решитесь встать на путь не мечтательной, но традиционной, нелицемерной, правдивой веры, то не раз на этом пути Он скажет вам (внятно сердцу), как сказал однажды ученикам: «Это Я, не бойтесь» (Мф.14. 27).