Первый российский парламент: новорожденный страдал романтизмом

Открытия  I-й Думы ждали с воодушевлением. Санкт-Петербургская табачная фабрика выпустила папиросы «Народные представители». В столичных кондитерских продавались шоколадные плитки с портретами членов Государственной Думы. День открытия, 27 апреля (ст.ст.), стал в Петербурге общенародным праздником. Школы и присутствия были закрыты, магазины также, большинство заводов не работало. Всюду флаги, радостные лица. Утром вереницы экипажей и извозчиков направились в Зимний дворец. Здесь в Георгиевском зале, после краткого молебна, Государь, обращаясь к членам Государственной Думы, в самой торжественной обстановке, произнес приветственное слово к «лучшим людям». Затем пароход с депутатами (около 450 человек) отплыл в сторону Троицкого моста, запруженного, как и набережные, восторженной толпой. Недалеко от Смольного института депутаты сошли на землю.

Таврический дворец в Санкт-Петербурге

Их ждал Таврический дворец, специально приготовленный, по распоряжению царя,  для Думы — и в смысле продуманного распределения помещений, и в смысле технической оснащенности. Зал заседаний был электрифицирован, депутаты голосовали нажатием кнопки. Дворец назывался Таврическим, поскольку был подарен Екатериной II ее фавориту Потемкину Таврическому. В этом дворце, в конце февраля 1791 года, князь Григорий Потемкин праздновал взятие Измаила и чествовал Екатерину. Через 115 лет, во второй половине дня 27 апреля, после краткого молебна, здесь начались заседания Государственной Думы.

Тронная речь Царя перед открытием Думы

На молебне присутствовали далеко не все депутаты, ибо, возбужденные только что слышанными криками толпы, многие из них считали необходимым сейчас же, безотлагательно обсудить, каким образом следует выразить «требование народа». По воспоминаниям участника событий, обычно спокойные люди бегали, размахивали руками. «Амнистия» — вот что это было за требование. «Амнистия! Амнистия!» — кричали депутатам с мостов и набережных. Когда же пароход проплывал мимо большой тюрьмы «Кресты», из окон всех камер им махали платками арестанты. Толпы, стоявшие живыми шпалерами на пути от пристани до Таврического дворца, также приветствовали депутатов криками об амнистии…

В ожидании проезда думцев

Иван Петрункевич

Председатель Думы, Сергей Муромцев, дал первое слово Ивану Петрункевичу, одному из лидеров победившей на выборах в Думу партии кадетов. Петрункевич был краток: «Долг чести, долг совести, — возгласил он, — требует, чтобы первое свободное слово, сказанное с этой трибуны, было посвящено тем, кто свою жизнь и свободу пожертвовал делу завоевания русских политических свобод… Свободная  Россия требует освобождения всех, кто пострадал за свободу».

Так, в первый же день, была вырыта пропасть между «народными представителями» и традиционной властью. Дума начинала свою деятельность с требования, неприемлемого для правительства, и проявляла оскорбительное равнодушие к услышанным только что словам Государя. Между тем Государь сформулировал и то, что должно было стать главным содержанием думской работы, и то, что, для жизни отечества, является первоочередным. Мы приведем хорошо известную (ее привлекают многие авторы) цитату из речи Государя: «Трудная и сложная работа предстоит вам. — сказал он депутатам. — Верю, что любовь к Родине и горячее желание послужить ей воодушевят и сплотят вас. / Я же буду охранять непоколебимыми установления, Мною дарованные, с твердой уверенностью, что Вы отдадите все свои силы на самоотверженное служение отечеству для выяснения нужд столь близкого Моему сердцу крестьянства, просвещения народа и развития его благосостояния, памятуя, что для духовного величия и благоденствия государства нужна не одна свобода — необходим порядок на основе права».

Даже славившиеся красноречием кадеты оценили достоинства царского слова. «Хорошо написанная, — вспоминал потом о речи Федор Родичев (один из лидеров партии кадетов, известный оратор, автор выражения «столыпинский галстук») — она была еще лучше произнесена, с правильными ударениями, с полным пониманием каждой фразы, ясно и искренне...» «Государь — настоящий оратор, — говорил Сергей Муромцев, — у него отлично поставлен голос».

Сергей Муромцев

Характерно, однако, что в этих оценках отдано должное лишь красноречию, но никак не содержанию царской речи. В Думе решено было составить «ответный адрес на тронную речь» и включить в этот адрес целую программу, во главе с «полной политической амнистией». О том, что подобный «адрес» является дерзким вызовом в  ответ на благожелательное слово, никому и в голову не приходило. Все выступавшие в прениях по поводу адреса были настроены против власти, отличаясь только большей или меньшей резкостью выпадов. Доказывая, что никакие кары не остановят террора, Федор Родичев воскликнул: «Этих людей можно наказать только прощением». Крайние левые обиделись на это выражение и заявили, что амнистия — «акт элементарной справедливости».

Среди депутатов 1–й Думы были и трезвые, благоразумные люди, не исключая и самой кадетской партии. К ним относились с уважением, их слушали и — не слышали. Террор не прекращался. 1 мая был убит начальник петербургского порта адмирал Кузьмич. Из провинции продолжали приходить сообщения об убийствах городовых... На вечернем заседании 4 мая выступил Михаил Стахович, орловский предводитель дворянства, убежденный монархист и не менее убежденный сторонник народного представительства; в придворных кругах он считался красным, а в оппозиции — «черносотенцем».  «Крестьяне, избравшие меня в Думу, — говорил Стахович, — наказывали мне: «не задевайте Царя, помогите ему замирить землю, поддержите его»... Амнистия — огромный размах доверия и любви. Но почин — это еще не все. Кроме почина существует еще ответственность за последствия, а эта вся ответственность останется на Государе... Он ответит Богу за всякого замученного в застенке, но и за всякого застреленного в переулке. Поэтому я понимаю, что он задумывается, и не так стремительно, как мы, принимает свои решения. Надо помочь ему принять этот ответ». И Стахович предложил включить в адрес слова: «Государственная Дума выражает твердую надежду, что ныне, с установлением конституционного строя, прекратятся политические убийства и другие насильственные деяния, которым Дума выражает самое решительное осуждение, считая их оскорблением нравственного чувства и самой идеи народного представительства». Таким образом, предлагалось осудить только будущие убийства, прошлое покрывалось амнистией. С той же идеей выступил в печати Е.Н. Трубецкой. Но, как пишет С.Ольденбург, «психологическая связь большинства Думы с революцией оказалась слишком глубокой». Стаховичу вышел возражать кадет Федор Родичев: «Это — не церковная кафедра! Наше ли дело выносить нравственное осуждение поступков?» В другом выступлении говорилось: «Не можем мы осуждать тех, кто жизнь свою положил за други своя!..». Тщетно Михаил Стахович доказывал, что если казней за последние месяцы было около 90, то за то же время убито 288 и ранено 338 русских граждан — представителей власти, большей частью простых городовых. «Мало!» — кричали на скамьях крайней левой. Поправка была отклонена.

Адрес Государственной Думы содержал и требования, противоречившие основным законам — ответственное перед Думой министерство, упразднение Государственного Совета; в нем говорилось и о принудительном отчуждении земель. Государь не замедлил выразить свое отношение: он отказался принять президиум Думы, который должен был поднести ему адрес, и лишь сообщил, как передать его. Совету Министров было поручено выработать декларацию с ответом на адрес.  С этой декларацией Министерство выступило в Думе 13 мая; ответ правительства, естественно, был отрицательным по всем пунктам. Дума реагировала резко и, по обыкновению, красноречиво. В. Д. Набоков (отец знаменитого писателя) так закончил свою речь: «Мы должны заявить, что не допустим такого правительства, которое намеревается быть не исполнителем воли народного представительства, а критиком и отрицателем этой воли. Выход может быть только один: власть исполнительная да покорится власти законодательной!» Последняя фраза разлетелась потом по всей стране, ее повторяли с упоением.

Здесь уместно напомнить, что Дума вовсе не обладала полнотой законодательной власти: закон не мог вступить в силу, не будучи принятым в Думе, но он также не мог вступить в силу без утверждения Государственным Советом и без согласия Государя, не говоря уж о праве императора роспуска Думы.

Буквально на следующий день, 14 мая, в Севастополе, на Соборной площади, была брошена бомба (неудавшееся покушение на севастопольского коменданта ген. Неплюева), разорвавшая на куски восемь человек, в том числе двух детей, и переранившая несколько десятков. В Думе об этом заговорили, но только для того, чтобы заступиться за бомбистов: «Уже созван военный суд.. нам необходимо предотвратить пролитие крови (!)» — говорил один депутат.

Можно ли было надеяться, что такая Дума совершит хоть какую-то содержательную работу? Способные к ярким выступлениям и неспособные к конструктивной благоразумной деятельности, господа депутаты, как пишет А.Н. Боханов, «хотели всего и сразу». Общее настроение, царившее в Думе, нашло живое выражение в воспоминаниях А.В. Тырковой-Вильямс, которая, будучи членом партии кадетов, была в то время талантливой и, как говорится, востребованной журналисткой; в качестве представителя прессы она проводила целые дни в Таврическом дворце. Когда читаешь ее воспоминания, избавляешься от накипи осуждения, неизбежной при знакомстве с безответственностью наших предков-мечтателей. Все-таки все это были живые люди; что же касается диких идей, то разве за собой мы их не знаем? К примеру, Тыркова рассказывает о Родичеве, что, будучи прирожденным оратором, он никогда не играл на мелких или низких чувствах толпы, никогда до нее не опускался, и для себя ничего не искал — ни денег, ни почета. Интересно, как та же Тыркова  описывает и оценивает бескорыстие знакомых ей деятелей 1-й Думы: «Нельзя понять ту эпоху, пишет она, если забыть повальную, безграничную веру в политические формулы, забыть тот энтузиазм, с которым их повторяли, как повторяют колдовской заговор… Одержимость 1906 года была насыщена высокими идеями и добрыми порывами. Это не была эгоистическая борьба за власть людей определенного класса… В толпе депутатов немного было честолюбцев. Даже слишком мало. Честолюбие приучает к осторожности. Осторожности русские общественники не проявили, считали ее такой же вредной, как сговорчивость. О чем раздумывать, о чем сговариваться, когда все ясно, когда вот-вот и мы осуществим великие замыслы и порывы».

Искупить вину перед народом — этот давний «великий порыв» дворянства сказался в кадетской программе отчуждения помещичьей земли в пользу крестьян. Не вдаваясь в подробности, скажем, что, при всех оговорках и возможных видоизменениях такого проекта, главное в нем было — посягательство на собственность. Трудно представить, как — ради формулы «дать землю народу» — не задумывались, не хотели понять, к каким последствиям мог бы привести такой прецедент. А ведь это все были люди образованные, зачастую юристы, признанные авторитеты в области права (С. Муромцев был, к примеру, крупным специалистом по гражданскому праву, в течение многих лет он был товарищем председателя Московского совета присяжных поверенных). Тщетно пытался Н.Н. Львов (саратовский депутат) убедить товарищей по партии, что уменьшение частного дворянского землевладения не увеличит, а уменьшит производительность земли, а мужику не так уж много и даст. Для России, говорил он, выгоднее повысить производительность крестьянского хозяйства. Как рассказывает Тыркова, «фракция слушала его с недоумением, а некоторые депутаты и с негодованием. Тут тоже был (как и в других отношениях — А.М.) своего рода Коран». Н.Н. Львов, как ни жаль ему было, счел необходимым выйти из партии. Интересно, что Саратов выбирал и в дальнейшем Н.Н. Львова как своего депутата — во все последующие три Думы. Вокруг него образовался кружок (включавший Михаила Стаховича  и Е.Н. Трубецкого), который назвал себя партией мирного обновления. Никакого общественного влияния эта партия не имела.

Заседание Думы в Таврическом дворце

Единственный законопроект, единогласно принятый Думой 19 июня 1906 года, был проект об отмене смертной казни. Напрасно министр юстиции Щегловитов напоминал с думской трибуны, что после амнистии 21 октября террористические акты только усилились и что отмена смертной казни при теперешних условиях была бы равносильна отказу государства защищать своих подданных. Его не слушали. А военному прокурору Павлову, вызванному в Думу для объяснений по военно-полевым судам, выступать совсем не дали. Криками «Убийца! Палач!» и т.п. его вынудили сойти с трибуны (вскоре этот человек был убит террористом).

20 июня в газетах появилось правительственное сообщение о возможных мерах по улучшению положения крестьян. Для уменьшения напрасных слухов, в сообщении подчеркивалась недопустимость принудительного отчуждения помещичьих земель. Дума сочла это вызовом, земельной комиссии было поручено выработать ответ. На заседании 4 июля Думой было принято постановление о необходимости обратиться к населению с разъяснением по аграрному вопросу, заявляя, что Дума «от принудительного отчуждения частновладельческих земель не отступит». Вскоре обращение (правда, избавленное от резкостей) было принято 124 голосами против 53-х при 101 воздержавшемся. Тем самым Дума сознательно противопоставила себя правительству, подписавшись под собственной непримиримостью, и роспуск ее был предрешен. В воскресенье 9 июля Государь утвердил манифест о роспуске Думы.