Идол Петра и правда о «слабом» Царе. Размышления в День памяти мученической кончины Царской семьи

Личность Петра – кумир потомков, личность первого императора, при всей ее небезупречности, для потомков «неоспорима»! Что ж? Тем самым (мы видим фрагмент экспозиции восковых фигур в музее Ливадийского дворца) как бы и оправдан упрек, обращенный Петром  к царственному потомку, отеческий, но и горчайший: «Я поднял Россию, а ты что сделал??» – «Что ж я мог?» отвечает жестом восковой Государь. Но экскурсовод солидарен с Петром, и нет прощения – за «слабость и нерешительность» – Царю-мученику.

Так заново и заново идеализируется («идолизируется») образ Петра Великого и утверждается набившая оскомину ложь о «слабом» Царе Николае.

Государь-большевик

Это у Максимилиана Волошина, в его горькой, сумбурно-емкой поэме «Россия»  (1924) написано: «Великий Петр был первый большевик». В другом месте поэмы Волошин скажет о «гении Петра», но здесь, вслед за ключевой для нас строкой, пишет:

Замысливший Россию перебросить,
Склонениям и нравам вопреки,
За сотни лет к её грядущим далям.
Он, как и мы, не знал иных путей,
Опричь указа, казни и застенка,
К осуществленью правды на земле.
Не то мясник, а может быть, ваятель —
Не в мраморе, а в мясе высекал
Он топором живую Галатею.

Всем известны жесткость, а порой и крайняя жестокость мер Петра. Но в большевизме главное – не сама жестокость, а исходная установка: право знать за других, право на антиномию «насильного блага». Как показано Николаем Бердяевым в его книге «Истоки русского коммунизма», большевизм нам (нашей душе) не чужд, он базируется на следующих «китах»: максимализме, мечтательности и категоричности. Вместе с яркими чертами характера – в котором главное: бескорыстие, жертвенность – это дало нам на века запечатлевшийся образ Всадника. 

Взгляд Пушкина, по Валентину Непомнящему

К созданию поэмы «Медный всадник» Пушкин пришел, работая над «Историей Петра». Приведем отрывок из интервью пушкиниста Валентина Непомнящего, не раз обращавшегося к размышлениям о последней поэме Пушкина.

— Валентин Семенович, кажется, поначалу Пушкин, будучи либералом по убеждениям, относился к петровским преобразованиям одобрительно? 

— Ну, либералом зрелый Пушкин вовсе не был, разве лишь «либеральным консерватором» (как называл его Вяземский). А великим Петра признавали все, не только либералы. Петр — это был тот случай, который у французов называется le grand terrible, «ужасное величие».

Для Пушкина вначале главным было «величие»: реформатор, победил шведов, создал империю… Он буквально вцепился в петровскую тему. Стал изучать материал, конспектировал огромный труд Голикова «Деяния Петра Великого», делая по ходу свои замечания. Но чем дальше, тем больше охватывало его смятение: столько разного, взаимоисключающего, часто устрашающего оказалось наворочено в этой истории. И оставался вопрос о человеческой цене, которую платила тогда и продолжает платить за это величие Россия. Поставлен он был — прямо и крупно — в «Медном всаднике», но не в политическом плане, не в державном или еще каком, а в эсхатологическом — если не апокалиптическом. В известнейшем двадцать втором псалме Давида (псалмы Пушкин знал прекрасно) говорится, что Бог на морях основал землю, а тут, в поэме, город «под морем… основался», замысел Бога поставлен на голову. Есть там и другое место — о «державце полумира», знаменитое, страшное:

И озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несется всадник медный
На звонко скачущем коне.

Слушайте теперь: «И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя “смерть”; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли…» (Откровение Иоанна Богослова, то есть Апокалипсис, 6:8,). Словесно-звуково-смысловые совпадения никогда не бывают у Пушкина случайными, здесь намеренное соотнесение с пророчеством о конце мира. Поэтому «Медный всадник» — ультрасовременное произведение. Самое животрепещущее в поэме сегодня, мне кажется, — проблема того, что называется прогрессом: техническим, индустриальным, научным. Проблема цивилизации как проявления могущества и самонадеянности человека, стремящегося весь мир приспособить к своим целям, нуждам, удобствам и прихотям. В «идеале» мы стремимся к тому, чтобы из природы, из мира, из Творения сделать тряпку для вытирания ног».

Отметим соединение образа Петра с образом смерти. Он и нес нам смерть – катастрофу 1917 года.   

Взгляд Владимира Махнача

По Владимиру Леонидовичу, итог деятельности Петра – «тиранический удар и прямая дорога, длинная, двухвековая, но прямая дорога к разрушению исторической России, с чем нам приходится справляться теперь». Так сказано в подведении итогов беседы «Эпоха Петра Первого». Та же мысль и в самом ее начале: «всё, что привело к революции, началось с Петра».

Укажем важнейшие черты из того губительного, что несла с собой неуемная деятельность Петра:

- начало крайнего закабаления крестьянства:

- вестернизация дворянства и тем самым создание предпосылок к расколу, к неизбежным духовным нестроениям в обществе;

- уничтожение низового демократического начала в жизни страны;

- небывалая степень бюрократизации;

- попытка превращения Церкви в «ведомство духовных дел», в придаток государства.

По Махначу, Петр был тираном и этатистом («этатизм» - примат государства в жизни нации, неоспоримое право государства вмешиваться во все сферы жизни). Для него не существовало ни понятия «народа», ни понятия «общества», ни понимания Церкви как Тела Христова. Только государство и человек, призванный к беззаветной верности… Левиафану!

Воля ко благу

Упомянутая поэма Волошина «Россия» сумбурна не столько по обилию образов, сколько по беспросветности взгляда: едкая циничная горечь затопляет у поэта все пространство нашей истории, и в этом плане поэма прямо отрицает пушкинские строки в письме к Чаадаеву («ни за что в мире я не хотел бы переменить Родину, или иметь иную историю, чем история наших предков, как её нам дал Бог»). Никого из наших Государей Волошин, как говорится, не жалует, пишет о них хлестко и скверно, однако более всего достается, быть может, Николаю II: по Волошину, он … пуст! Такое отношение было, впрочем, в начале ХХ века просто клише: так и Зинаида Гиппиус считала: «царь – пустое место». Читаем у Волошина:

Закон самодержавия таков:
Чем царь добрей, тем больше льётся крови.
А всех добрей был Николай Второй,
Зиявший непристойной пустотою
В сосредоточьи гения Петра.

Вот и здесь мы встречаемся с тем сопоставлением, которое служит темой настоящей статьи. (Правда, в чем же «гений»? если упомянут один «топор»). Что ж, весьма изощренно  —  через измышленный, сомнительный «закон »  —  кроткий Царь обозначен «кровавым». Однако, к выраженью «всех добрей» необходим определенный комментарий. 

У Государыни Александры Федоровны были две близких подруги – Анна Александровна Танеева-Вырубова и Юлия Александровна Ден («Лили», как все ее звали). Последняя написала в эмиграции книгу воспоминаний «Подлинная царица».   В ней приводится такой эпизод: « Николая II упрекали за слабоволие, но люди были далеки от истины. Ее Величество, которая была в курсе всего, что говорится о Государе и Ей самой, как-то заметила в разговоре со мной, как же плохо знают подданные своего Императора.

—  Его обвиняют в слабоволии,  —  проговорила Она с горечью.  —  Он самый сильный, а не самый слабый. Уверяю Вас, Лили, какого громадного напряжения воли стоит Ему подавлять в себе вспышки гнева, присущие всем Романовым. Он преодолел непреодолимое  —  научился владеть Собой,  —  и за это Его называют слабовольным. Люди забывают, что самый великий победитель  —  это тот, кто побеждает самого себя». И есть воспоминания учителя английского языка Карла Осиповича Хиса о детских годах будущего Царя, свидетельствующие о том, как трудился над своей душой Цесаревич: «Бывало во время крупной ссоры с братьями или товарищами детских игр, Николай Александрович, чтобы удержаться от резкого слова или движения, молча уходил в другую комнату, брался за книгу, и только успокоившись, возвращался к обидчикам и снова брался за игру, как будто ничего не было». Да, Государь Николай II с младенческих лет был по характеру спокоен, доброжелателен, приветлив. Но мы видим, что в сознательном возрасте это перестало быть врожденной «мягкостью», а стало – сознательным выбором, волей ко благу. То же с пресловутой  «замкнутостью» Царя, не означавшей ни скрытности, ни хитрости («византиец» мол), но означавшей рабочую возможность оставлять за собой свободу собственного решения без необходимости утверждать его страстно.

Приведем из второй главы монографии Сергея Ольденбурга «Царствование Императора Николая II» мнение германского поверенного в делах графа Рекса: «Редко народ имел при восхождении на престол его монарха такое неясное представление о его личности и свойствах характера, как русский народ в наши дни, – докладывал своему правительству германский поверенный в делах граф Рекс. – Данные, по которым можно судить о его свойствах и воззрениях, чрезвычайно скудны. По личному впечатлению и на основании суждения высокопоставленных лиц русского двора я считаю императора Николая человеком духовно одаренным, благородного образа мыслей, осмотрительным и тактичным; его манеры настолько скромны и он так мало проявляет внешней решимости, что легко прийти к выводу об отсутствии у него сильной воли, но люди, его окружающие, заверяют, что у него весьма определенная воля, которую он умеет приводить в жизнь самым спокойным образом». Сергей Ольденбург пишет: «Император Николай II обладал живым умом, быстро схватывавшим существо докладываемых ему вопросов, – все, кто имел с ним деловое общение, в один голос об этом свидетельствуют. У него была исключительная память, в частности на лица. Государь имел также упорную и неутомимую волю в осуществлении своих планов. Он не забывал их, постоянно к ним возвращался и зачастую в конце концов добивался своего. Иное мнение было широко распространено потому, что у государя поверх железной руки была бархатная перчатка».

Ярким примером подтверждения только что приведенных слов служит восстановление флота после Цусимского поражения, бывшее результатом неустанного царского попечения – при общественном презрении в те годы к самому слову «флот».

Нельзя не добавить здесь и размышления современного историка Константина Капкова оцельном характере личности Царя (см. К.Г. Капков «Духовный мир Императора Николая II и его семьи» – здесь можно скачать эту книгу бесплатно), ходившего перед Богом и всегда поступавшего по совести – как во время царствования, так и в течение долгих месяцев заточения. Капков неразрывно связывает эту цельность со смирением Царя, имевшем основание в его неподдельном живом благочестии. И раз уж речь идет у нас о сравнении личностей двух, столь значимых для России, Государей, то нельзя не отослать тут читателя к описанию «Всешутейшего, Сумасброднейшего и Всепьянейшего собора» учрежденного Петром Первым; ссылка скроет его непотребства. 

 О реформах последнего царствования

Государь  Николай II был не менее деятельным, чем Петр I. И был также великим реформатором, при существенном «но» – созидательным! Так он хорошо понимал, что общинный уклад в крестьянстве подлежит ликвидации, но не торопился с его разрушением. Задолго до появления Столыпина он провел огромную подготовительную работу по выявлению ситуации на местах. И решился на отмену общинного землепользования, только убедившись в реальной необходимости этой отмены.

Историк Петр Мультатули пишет в книге «Император Николай  II: трагедия непонятого самодержца»: «При Николае II было осуществлено в общей сложности больше реформ, чем при Петре Великом и Александре II. Достаточно только перечислить главные из них: 1) введение винной монополии; 2) денежная реформа; 3) реформа образования; 4) отмена крестьянской «круговой поруки»; 5) судебная реформа; 6) реформа государственного управления (учреждение Государственной думы, Совета министров и т.д.); 7) закон о веротерпимости; 8) введение гражданских свобод; 9) аграрная реформа 1906 г; 10) военная реформа; 11) реформа здравоохранения. При этом эти реформы прошли практически безболезненно для большей части населения Российской империи, т.к. Государь ставил во главу угла не само преобразование, а народ, во имя которого оно проводилось».

Завещание святителя

Поэма Максимилиана Волошина «Россия» содержит такие завершающие (их можно назвать антипушкинскими) строки. Произнеся окончательный вердикт:

«И нет истории темней, страшней,
Безумней, чем история России»,

поэт обращает горечь своей хулы горьким упреком – в лицо матери:

И этой ночью с напряжённых плеч
Глухого Киммерийского вулкана
Я вижу изневоленную Русь
В волокнах расходящегося дыма,
Просвеченную заревом лампад —
Страданьями горящих о России…
И чувствую безмерную вину
Всея Руси — пред всеми и пред каждым.

Покаяние перевернуто. Полный мрак.

А нам пристало – в свете Царских Дней – сказать о покаянии. Покаянии в грехе цареубийства. В одном разговоре соответствующего плана молодой журналист воскликнул: «А в чем мне каяться? Я их не убивал!». Признаюсь, я чуть было за него не продолжил: «И имею полное право на безразличие». Дело только в нем. В отношении к Царской семье вместо воздуха – вата безразличия. И покаяние в данном случае означает не какое-то особенной силы раскаяние (как одна женщина сказала: «Что ж? Мы все должны на Красную площадь прийти и на колени встать?»), но отказ от привычного праздномыслия и бесчестного празднословия касательно тех, кто не только желал своим подданным блага, а добросовестно и мирно творил его. Это правда. Возрождение же России – не в силе, а в правде.

О том, что Россия не восстанет, если не покается в цареубийстве, неустанно говорил святитель Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский. Но это требует мысли и душевного труда, а мы готовы только к тому, что не выходит за рамки привычных, наезженных представлений – например, к упреку воскового Петра Царю Николаю II в музее Ливадийского дворца.

В чем же могли бы мы упрекнуть Царя-мученика? В предательстве предавших? В том, что он не желал поднимать Россию «на дыбы» (тем более, на дыбу)? Был «упрям»? Не желал компромиссов с «обществом»? Спрашивается: что Государь не сделал, что мог бы сделать по совести?

Клейкой, цепкой клеветой опутан образ Царя-страстотерпца. Его не то чтобы осуждают, он приговорен («судом истории») априори, и приговорившим лишь остается махнуть рукой: что и говорить, мол, о слабом, нерешительном Царе, доведшем страну… и т.д., и т.п. Правда о последнем Императоре уже более трех десятков лет – доступна! Но требует усилий – праздной мысли держаться проще.

Есть «выход», причем «благочестивый». Признать страдания, добродетельный подвиг, восхищаться «дивной семейственностью» и при этом считать Царя не справившимся, слабым-таки, не состоятельным (памятуя, что Церковь прославила его только в лике страстотерпцев и оное «только» подчеркивая). С таким отношением несложно подладиться к чему угодно.

Государь не был слабым, был решительным (иначе не выиграл бы противостояние смуте 1905-1907 гг – см. Мультатули «Строго посещает Господь нас гневом Своим» М.2003) и как правитель был состоятельным. Последнее проще всего доказывают цифры – см. книгу А.А. Борисюка «История России, которую приказали забыть» М. 2013, 2019).

Но избавиться от лжи невозможно, если не желать такового избавления.

***

Существует легенда о причине смерти Петра I. Согласно ей, в начале ноября 1724 года царь отправился в сторону Сестрорецкой заводи на небольшом судне, но по дороге близ Лахты обнаружил выброшенный бурей на мель бот с солдатами и матросами. Петр бросился в воду и лично принялся спасать людей. От пребывания в ледяной воде он простудился и через несколько месяцев умер. Легенда получила широкое распространение, хотя документального подтверждения не имеет. «Походный журнал» за 1724 год засвидетельствовал: в начале ноября Петр действительно попал в сильную бурю у Дубков. Однако упоминаний о том, что император при этом кого-то спасал, в журнале не содержится. Интересно, что Владимр Махнач верил указанной легенде. Царь умер как христианин, а не как «этатист».

Умирающему Пушкину Государь Николай Павлович послал записку: «Советую умереть христианином». И священник, после продолжительной исповеди, вышел от Пушкина заплаканным со словами, что и сам хотел бы так исповедаться перед смертью. И поэта, и Государя-большевика Господь принял, скажем по-евангельски просто, как «разбойников».

А Царскую семью – как благовестников. Ибо святость Царской семьи – благовестие для России. Пусть пока и не оцененное, но на Царские Дни ощутимое.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции