Михаил Бабкин: Священство и Царство в начале XX века
История Русской Православной Церкви первой четверти XX века при всей ее трагической яркости и актуальности для современности — крайне острая и во многом опасная тема для исследователей. Во многом это связано с предельно политизированным и весьма непростым характером взаимоотношений церковно-иерархической и императорской властей, сложившимся к данному периоду и во многом ставшим одной из предпосылок революционной смуты.
До сих пор полноценных академических церковно-исторических исследований, касающихся данного периода, крайне мало. На протяжении последних двух десятилетий эту лакуну частично заполнили работы профессоров С.Л. Фирсова и М.А. Бабкина. Но если основные труды первого появились уже около десяти лет назад и, к сожалению, практически не вызвали оживленной научной дискуссии, то публикации профессора Бабкина при всей их академической безупречности вполне можно назвать «скандальными».
Последнее во многом касается специфического авторского отношения к священноначалию рассматриваемого периода, лишенного традиционного для церковных историков протокольного пиетета. Именно поэтому в многочисленных работах этого исследователя мы впервые после советского периода сталкиваемся с академической критикой церковной иерархии начала XX столетия. Только, если судить в общественно-политических категориях, это — критика не «слева», а «справа».
По нашему твердому убеждению, было бы неправильным замалчивать сам факт подобных исследований, но, напротив, необходимо способствовать активной научной дискуссии вокруг озвученной проблемы. Мы решили дать слово самому профессору Михаилу Бабкину, который ответил на ряд наших вопросов, а также автору предисловия к последней книге профессора - протоиерею Валентину Асмусу.
***
Соотношение священства и царства – одна из главнейших, основных тем церковной истории. Большая часть христианской истории прошла под сенью христианской империи – от св. Константина I до св. Николая II.
До Константина с царством связывались оптимистические предчувствия и даже к царям-язычникам отношение было позитивное: «Бога бойтесь, царя чтите» (1 Петр. 2, 17); «прошу совершать молитвы ... за царей» (1 Тим. 2, 1-2). А Исаия даже назвал языческого царя помазанником Божиим (Ис. 45, 1). Совсем по-другому стали относиться к государям с началом апостасии. Католичество откликнулось на переход многих государей в протестантство иезуитской доктриной тираноборчества.
Благодаря обращению Константина церковь и государство составили единое тело, где власть государя простиралась и на церковную сферу. Было бы неправильно думать, что так было только в Византии. То же самое оставалось и на Западе, даже когда он отмежевался от Константинополя. «Светской власти в нашем теперешнем смысле в средние века вообще не было, а германская империя менее всякого другого учреждения могла соответствовать такому понятию» (Вл. С. Соловьев. Собр. Соч. т. 12 Брюссель 1970, с. 352). «В Германии и в Италии [в XI-XII вв. ] король и император может править своим царством лишь в качестве венчанного святителя – главы иерархии» (Кн. Е.Н. Трубецкой. Религиозно-обществ. идеал зап. христианства в XI в. – Идея Божеского царства в творениях Григория VII и публицистов его современников. Киев, 1897. с. 94).
В России эти средневековые взгляды подтачивались демократическим славянофильством с его представлением о монархии в духе теории «социального контракта» и, с другой стороны, клерикализмом западного стиля. В исследовании М.А. Бабкина драматическое столкновение идей показано на материале событий революционной катастрофы.
Протоиерей Валентин Асмус
***
В своих работах, посвященных исследованию истории взаимоотношений синодальной и императорской властей в начале XX века, Вы вскрываете проблему «цареотступничества» и даже «цареборчества» абсолютного большинства церковных иерархов в 1917 году. Насколько, по-вашему, этот факт судьбоносен в дальнейшей истории Русской Церкви и нашей страны?
Во-первых, хотя термины «цареотступничество», «вероотступничество», «богоотступничество» и т. п. неоднократно встречаются на страницах моей книги «Священство и Царство (Россия, начало XX века – 1918 год). Исследования и материалы», но они звучат лишь в цитатах: главным образом – церковных иерархов различных юрисдикций. Термины эти – явно не исторического, а богословского содержания. А то, что на основании материалов исторических исследований тема «Февраля 1917 года» весьма активно начинает рассматриваться с богословской стороны – можно лишь приветствовать. Это свидетельствует об интересе читателей к проделанной мною работе и о её актуальности.
Во-вторых, меру того, насколько факт «цареотступничества» (выражаясь приведенной Вами терминологией) был судьбоносен для России – конкретно не скажет никто. С учётом же того, что Красный Октябрь есть, по существу, следствие Февраля 1917 года, то, говоря по большому счёту, цена «цареотступничества» – «большевистский зигзаг» российской истории со всеми его известными «издержками», включая распад СССР.
Соответственно, на членах Святейшего правительствующего синода РПЦ состава зимней сессии 1916/1917 годов, как сыгравших одну из ведущих и определяющих ролей в свержении монархии как института (не путать со свержением Николая II), лежит, на мой взгляд, немалая доля ответственности за исторические перипетии России в XX веке.
У читателей Вашей новой книги «Священство и Царство (Россия, начало XX в. - 1918 г.). Исследования и материалы» может сложиться впечатление, что светскую (хотя и, безусловно, богоустановленную) царскую власть Вы ставите несколько выше церковной. Так ли это?
Во-первых, немного уточнимся. Царскую власть можно называть «светской» лишь с известной долей условности. Как известно, власть священства состоит, скажем так, из трёх «составляющих»: 1) власти священнодействия, 2) власти учительства и 3) власти церковного управления.
Соответственно, на 1-ю «составляющую» императоры не претендовали. 2-й – хотя и не в России, но в Византии весьма активно пользовались. Однако если в силу различных причин всероссийские императоры не проповедовали в церкви – вовсе не означает, что они не обладали священнической «властью учительства». Ведь уж точно – миряне – профессора духовных академий имели «власть учительства», поскольку официально имели право (и им активно пользовались!) проповедовать с амвонов. Теперь о 3-й составляющей: православные императоры в исторической практике как Византии, так и России имели такую власть церковного управления, которую не имел ни патриарх, и ни даже все епископы вместе взятые… Причём эти священнические, даже архиерейские права императоров самими церковными иерархами фактически, если не говорить о весьма редких исключениях, не оспаривались. Известно достаточно примеров именования и восточными патриархами, и римскими папами православных василевсов «архиереями и императорами», «священниками и императорами».
Т. о., 2-е и 3-е даёт полное основание для того, чтобы рассматривать императоров не как мирян, а как «внешних епископов» Церкви, как носителей «священного сана». Кстати сказать, в «Полном собрании законов Российской империи» всероссийский монарх так и назывался – обладателем «Священного Императорского Сана». Об этом говорится в «Высочайше утверждённом Установлении о российских императорских орденах», увидевшем свет 5 апреля 1797 г. Иначе говоря, царская власть содержала в себе и светскую (государственную), и духовную (церковную) составляющие. И если кто говорит о ней как только о светской (отрицая её церковную сторону) – тот грубо упрощает соответствующие исторические явления и рассматриваемые процессы.
Во-вторых, я на самом деле считаю вопрос о том, что выше – «священство» или «царство», теоретически, неразрешимым. И спорить здесь, на мой взгляд, нечего. По данному вопросу на каждый «кубометр» доводов существует «тонна» контрдоводов.
Вместе с тем в исторической практике как России, так Византии православные самодержцы фактически возглавляли иерархию земных властей. Царская власть являлась не только государственным (политическим), но одновременно и церковным институтом. Это становится понятным с учётом, например, того, что Российская империя и Православная церковь составляли единое церковно-политическое тело, единый организм. И государство (Империя), и Церковь, по существу, являлись двумя ипостасями этого нераздельного тела, находившегося под скипетром православного самодержца. Императоры занимали особое место в самом центре церковной власти и первое – в иерархии посредников между царством земным и Царством Небесным.
В России, как и в Византии, православные самодержцы выполняли функции по «обеспечению» религиозного спасения душ своих подданных. В управлении Православной церковью цари, повторюсь, имели более широкие полномочия, чем даже патриархи. Сосредотачивая в своих руках светскую и духовную власть, они обладали высшим сакральным авторитетом. Патриархи же играли второстепенные по сравнению с царями роли. Патриархи, как и прочие архиереи, являлись подданными царя. То есть они были слугами Бога и царя. Цари же – слугами только Христа, и более никого.
В историографии существует множество работ, в которых подробно описывается что, как и почему царство (в лице в первую очередь Петра I и Екатерины II) делало в отношении священства (точнее – РПЦ). Однако следует знать что, как и почему делало само священство в отношении царства: в первую очередь – в февральско-мартовские дни 1917 года. Причём и в первом, и во втором случаях ответы на вопрос «почему?», по сути, одинаковы. Объяснение – в мотивах, обусловленных известной историко-богословской проблемой «священства-царства».
В своих работах я, действительно, так или иначе критикую тех, кто проповедует, что «священство выше царства». Однако обратного утверждения, по выше названной причине, Вы у меня не встретите.
В работах неоднократно цитируемого Вами профессора Бориса Успенского четко прослеживается трансформация чинопоследования Венчания на царство. Согласно Успенскому, сугубая сакрализация царской власти, в частности, выраженная в Чине Помазания, когда монарх уподобляется не только Царям Израиля, но и Самому Христу, началась лишь во второй половине XVI века и обрела окончательную форму в XVIII веке, будучи закрепленной «анти-антимонархическими» анафематизмами 1766 года. Оспариваете ли Вы этот тезис?
Я не считаю нужным и возможным каким-либо образом оспаривать выводы многоуважаемого Бориса Андреевича Успенского, сделанные по чинопоследованиям венчаний на царство. Его выводы убедительны и, как я считаю, исчерпывающи. Более того, я их разделяю.
Другое дело, что в рассматриваемый мною промежуток времени я анализирую проводившиеся в России с прямым участием высшего духовенства РПЦ хотя и несколько схожие, но иные по характеру исторические процессы. Например, процессы десакрализации царской власти и «сокращения» внутрицерковной власти императора, а также расширения архиерейских полномочий и увеличения внутрицерковного статуса иерархов. Однако сделанные мною выводы ни в коей мере не противоречат заключениям профессора Успенского.
Раскрытие каких, помимо уже названных, проблем церковной истории Вы считаете приоритетным в своих уже опубликованных работах? Как бы Вы сами охарактеризовали, в чём заключается научная новизна Ваших исследований и какова их практическая значимость?
Существует, по большому счёту, две парадигмы, в которых работают историки РПЦ, занимающиеся исследованием взаимоотношений царской и церковно-иерархической властей. Эти парадигмы условно можно назвать «клерикально-патриархической» и «имперско-монархической». (Обосновывать формулировки, с Вашего позволения, не буду, чтобы не удалиться в далёкие экскурсы.) Первая из них сегодня явно господствует в церковно-исторической науке. Едва ли не все (за редчайшими исключениями) российские церковные историки, занимающиеся XVIII–XX веками, пишут свои работы именно в её ключе. Их версия исторических событий и процессов общеизвестна, широко растиражирована, и фактически стала церковно-официальной, т. е. зафиксированной в церковной учебной литературе (не говоря уж о научных монографиях и статьях), в церковных энциклопедических изданиях и даже, что, пожалуй, главное – так или иначе отражённой в святцах РПЦ.
Я же придерживаюсь другой, второй парадигмы, научное основание которой в конце XIX века было положено профессором церковного права Императорского Московского университета Николаем Семёновичем Суворовым († 1909 г.).
Чтобы понять разницу между первой и второй названными мною парадигмами в изучении проблем взаимоотношений царской и церковно-иерархической властей, достаточно сравнить дореволюционный «Учебник церковного права» профессора Суворова и современный (1990-х годов) учебник «Церковное право» протоиерея Владислава Цыпина. Разница в содержащихся в них главах о церковном управлении и, в частности, в оценках места православных императоров в Церкви – едва ли не самая кардинальная.
Пользуясь случаем, сердечно благодарю о. Владислава Цыпина за ту его критику концепции профессора Суворова, которая звучит в «Церковном праве»! Много лет назад, заинтересовавшись той, показавшейся мне не слишком убедительной критикой (а Цыпин защищал свою, «первую парадигму» от соответствующей критики Суворова), я обратился к труду самого Суворова, о существовании которого до того не знал. Ну а найдя его и изучив, в «дискуссии Цыпин-Суворов» я встал на сторону последнего. До сих пор на той стороне, во многом благодаря учебнику о. Владислава, и стою.
Среди немногочисленных современных сторонников научной концепции профессора Суворова – профессор-протоиерей Валентин Асмус и доктор юридических наук Алексей Михайлович Величко. Правда, эти почтенные учёные мужи занимаются несколько иной, чем я, хронологией и, в основном, Византией. Я же взялся изучать «дискуссионную» хронологию … И потому, как говорится, «огрёб шишек»… Однако эти «шишки» ждали бы, уверяю Вас, любого исследователя, кто взялся бы предметно за тему «Духовенство РПЦ и свержение монархии». Ведь не зря же историки РПЦ как раньше обходили, так и сейчас обходят эту тему дальней стороной! Ведь, казалось бы: «1917 год»… Узкая хронология… Уж сколько им историки не занимались… Уж какие только общие и частные сюжеты не были в нём рассмотрены! Однако «лежащая на поверхности» тема о политической позиции духовенства РПЦ в период Февраля 1917 г. была и есть зоной умолчания. – Почему? – Да потому, что при первом же поверхностном взгляде на исторические источники сразу становится ясно, что «тема неблагодарная»! Кто её поднимет – тому «шишек не миновать», а церковным историкам по понятным причинам – не миновать и «канонических прещений»… И последнее понятно: ведь напрашивающиеся выводы могут войти в противоречие с «ответами», ранее зафиксированными в святцах!..
Если же отвечать на Ваш вопрос о приоритете, то в своих исследованиях я впервые в историографии предметно рассматриваю события российской истории XIX–XX вв. в свете известной историко-богословской проблемы «священства-царства». В этом заключается и основная новизна моих работ. Назову и другие приоритеты, уже отмеченные рецензентами моих трудов: например, использование в моём сборнике документов «Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году (Материалы и архивные документы по истории Русской православной церкви)» авторского принципа систематизации документов (о чём я с удивлением узнал лишь со страниц журнала «Отечественные архивы»), широкое введение в научный оборот нетрадиционных для историографии источников – богослужебных текстов, введение термина «харизматический конкурент», раскрытие до меня никем не рассмотренных нескольких сюжетов истории России, постановка новых для исторической науки вопросов и т. д. Если говорить о литургических аспектах моих исследований, то среди приоритетов можно отметить проведённый мной анализ эволюции архиерейских богослужебных титулований.
Вы спрашиваете о практической значимости моих работ. Она, главным образом – в разработке в исторической науке нового подхода при исследовании взаимоотношений царской и церковно-иерархической властей в XIX–XX веках: с учётом проблемы «священства-царства».
Подтверждением же тому, что мои работы оказались актуальны и практически значимы, служат соответствующие дискуссии среди духовенства и мирян. В качестве едва ли не самого выразительного их примера можно указать на поднятую в 2008 году епископом Чукотским Диомидом тему о «цареборческой ереси».
Являются ли Ваши исследования сугубо историческими или же Вы преследуете и некоторые общественно-политические цели и задачи?
Я – историк-исследователь, свободный в научном поиске. И свои работы провожу по своей инициативе, без каких-либо политических заказов и без оглядки на какую-либо конъюнктуру. На физическом факультете Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, который я имел честь и счастье окончить, меня учили методам естественнонаучных исследований. В первую очередь – руководствоваться объективными, т. е. проверяемыми фактами, а не идти вослед каких-либо идеологических заказов. Выявленные же в научном поиске факты – связывать причинно-следственными связями и, объясняя обнаруженные явления, показывать соответствующие процессы. Ровно это я и делаю в ходе своих работ.
В современных же реалиях многие историки, занимающиеся историей РПЦ 1-й половины XX века, придерживаются иной методики: они руководствуются концепциями, спускаемыми «сверху», от своего начальства. Под эти концепции они подбирают факты, которые служат подпорками тем идеальным конструкциям. Другие же факты, которые не умещаются в заданные умопостроения – обходятся дальней стороной… Однако лично я никак не могу принять такой «исследовательский» подход.
(К месту заметить, об этих проблемах недавно мною в газете «НГ-религии» опубликована статья – «Больше светскости!» (2011. № 7. 20 апреля).
Если кто не согласен с моей исследовательской концепцией – я с интересом выслушаю аргументированную критику и, если сочту необходимым, отвечу на неё. К сожалению, оппоненты и их публикаторы не всегда дают возможность ответить на критику, что, в общем-то, выходит за рамки формата научных дискуссий. В результате я вынужден публиковать свои ответы несколько «окольными» путями.
А вообще я отношусь к критике как таковой очень спокойно, зная, что «разногласиям среди вас подобает быть, да явятся среди вас искуснейшие». (Прошу прощения, если не точно привёл слова св. апостола Павла…)
Если же говорить о Вашем вопросе о «целях и задачах», то никаких политических целей и задач я не преследую. Мне интересно заниматься исторической наукой, а не политикой. Другое дело, что я сотрудничаю не только с академическими и университетскими изданиями, но и с рядом общественно-политических. Публикуюсь там, чтобы расширить аудиторию своих читателей. И считаю это нормальным. Так поступает едва ли не большинство моих коллег.
Кстати сказать, весьма интересен мой опыт «сотрудничества с церковными изданиями. Меня дважды представители редколлегий разных церковных изданий приглашали, как специалиста, к сотрудничеству. Соответственно, я по их просьбам предоставлял материал. Однако несмотря на приглашения, мои статьи под различными предлогами не пропускались к публикации. В результате те статьи были опубликованы мною в общественно-политических журналах, цели и задачи которых несколько отличаются от целей и задач церковных изданий.
Продолжаете ли Вы начатую работу, и в каких конкретных направлениях в настоящий момент продвигаются Ваши исследования?
Признаться, меня изрядно утомила тема «Духовенство РПЦ и свержение монархии», исследованием которой я занимался приблизительно 15 лет… И года полтора назад практически случайно у меня возник научный интерес к абсолютно иной теме: никак не пересекающейся с предыдущей, даже по хронологии. Начав заниматься ей, я сначала полагал сделать не более, чем небольшую статью. Однако в ходе работы горизонты поиска непрерывно расширялись… И два-три месяца назад я понял, что дело уже не может ограничится и большой статьёй. Судя по всему, будет новая монография. На сегодняшний день её рабочее название таково: «5500 или 5508 лет "от Адама до Христа"? Историко-книговедческий очерк».
Кстати сказать, свои исследования по «Февралю 1917 г.» я начинал практически с того же: с желания написать развёрнутую статью для какого-либо журнала… Однако дело обернулось написанием четырёх книг и защитой кандидатской и докторской диссертаций… Т. ч. история с моей новой темой во многом пошла по схожему «сценарию». Правда, если в первом случае я выбрал тему, то во втором – тема нашла меня.
Вместе с тем времени для занятия наукой с каждым годом, увы, становится всё меньше. Недавно в Российском государственном гуманитарном университете, где я имею честь работать, мне доверили быть координатором создаваемого научно-образовательного интернет-портала «Родная история». И на состоявшейся недавно, 22 июля, встрече президента России с учёными-историками, среди которых был и наш ректор Ефим Иосифович Пивовар, Дмитрий Анатольевич Медведев дважды высказал желание ознакомиться с нашим порталом… Т. ч. в связи с большими объёмами работ по порталу (а я там являюсь и ответственным за рубрику «История Церкви»), ничего не могу сказать о том, когда моя планируемая книга по хронологической проблематике увидит свет.
Всем же исследователям истории Русской православной церкви я, во-первых, желаю свободы научного поиска. И, во-вторых, приглашаю присылать свои материалы на портал «Родная история»: в частности – для рубрики «История Церкви».
Беседовал Михаил Тюренков, главный редактор портала "Правкнига.Ру", специально для "Татьянина Дня"
