«День, равный целой жизни»

Я даже начала ломать голову, как бы свои фараоновы планы осуществить. (Прилагательное «фараоновы», кстати, не ошибка, но лично моя нарочитая калька с французского языка. Ведь, что парадоксально, именно во французском языке нету выражения «наполеоновские планы». А в русском я вижу в нем отголосок нездорового общественного увлечения личностью человека, побежденного нами на полях брани, но взявшего моральный реванш в многочисленных Раскольниковых. Право, «фараоновы планы» много лучше! Какой план может быть у фараона? Пирамиду построить, чтоб стояла тысячелетия. Это вам не Европу кровью залить…) Итак, планы я начала строить. И поняла, что они в этом году решительно несбыточны. А там закрутили летние дела, о зароке своем я вздохнула и думать перестала. Тут-то, в конце августа, и прилетела неожиданная весть, что меня срочно-срочно-срочно приглашают в Тель-Авив. На два дня.

Тель-Авив

Повод, надо сказать, был не из веселых. Намечалась одна из премьер документального фильма Владимира Синельникова «Третья мировая началась». Это фильм об исламском терроризме. Вернее сказать – это цикл фильмов, последний из которых состоит из четырех, объединенных подназванием «Мечеть Парижской Богоматери». Его и представляют в этом году. Фильм посвящен процессу исламизации Европы. Как-то не очень ловко повествовать о ленте, в коей выступаешь в качестве ключевой фигуры, но дело отнюдь не во мне. Дело хотя бы в том, что выход фильма совпал с чередою зловещих годовщин: Беслан, Нью-Йорк, Тель-Авив. Про Беслан и Нью-Йорк пояснять излишне, в Тель-Авиве же отмечали память гибели подростков в дискотеке «Дельфинариум». Уточню – эту дискотеку посещали дети от 12 до 15 лет, не старше. Собственно, это была даже не совсем дискотека, скорее детский досуговый центр.

Еще одну премьеру, помимо московской, кинематографисты предполагали в Беслане. Она не была разрешена – местные власти сочли такое событие нежелательным и неполиткорректным. Оставим это на их совести. Так или иначе – а премьеры идут по местам трагических событий. Так я и оказалась в Тель-Авиве.

Но Тель-Авив – это отнюдь не Иерусалим! Об этом думала я, собирая легкий чемодан в Москве (с чего б чемодану на два дня в лето быть тяжелым), об этом думала, любуясь в вечер прилета городом. Своеобразным городом, застроенным преимущественно в английские времена и сохранивший английский стиль даже в гостиничном убранстве. Уютный город, теплое дыхание моря. Но слишком уж новый. Обидно побывать и притом не побывать. А мне так нужен Иерусалим!

Иерусалим

Но премьера, встречи с журналистами и общественностью – все уложилось в один донельзя напряженный день. Самолет отбывал в полночь дня следующего. Рискнуть? Рискнуть! И уж на всю катушку!

В шесть утра автобус уже мчал меня в Палестину.

Пересечение границы (на которой пересаживаешься из израильского автобуса в арабский) – процедура не самая приятная. И вот уже тянутся раскаленные пустоши вместо цветущих садов, а по улицам не спешат больше девушки в легких летних платьях, но темными тенями скользят фигуры в никабах…

Прибыли. Вифлеем. В самом деле Вифлеем? Этого просто не может быть, я в это не верю!

Вифлеем

Экскурсии по Вифлеему водят преимущественно русские. У вышедшей навстречу молодой женщины в руке … Не может быть! Цветок белой лилии. «Я буду его высоко нести, чтобы никто не потерялся!» – весело сообщает она. Вот так привет мне от короля Людовика, святого крестоносца. С этого мгновения я действительно верю в то, что нахожусь в Вифлееме, что поднимаюсь по стертым камням древней лестницы к храму Рождества. Честное слово, никогда не выброшу туфель, что касаются сейчас этих камней! А камни такие, как и снились мне с юности: желтоватые, светлые, добрые.

Вифлеем. Базилика Рождества Христова

Вот она, дверь. Сто тридцать сантиметров высотою. Только дети могут войти в нее не согнувшись. Нам же, грешным взрослым, приходится склонять не только выю, но и плечи.

В храме очередь, часа на два, не меньше, озабоченно сообщает экскурсовод Ольга. Но тут же кстати напоминает, что раньше паломники, высадившись на сушу, обували колени в своего рода лапти и шли на них три дня. Да, это я помню, а нам многое дается действительно слишком легко. Что такое два часа ожидания, пустяк! К тому же можно отойти полюбоваться раскопанными фрагментами древнего мозаикового пола. А еще (вот об этом я никогда не знала!) вложить персты в отверстия одной из колонн. Однажды сарацины вломились во храм – осквернять и разрушать. И тут прямо из камня вылетел свирепый пчелиный рой, обративший их в бегство. Отверстия остались после этого: пять дырочек как раз в палец толщиною. Монах показывает паломникам, как надо сложить пальцы, чтобы вложить все одним жестом.

Как пролетело время? Я не заметила. И вот уже я стою перед иконой Божией Матери, той самой, что единственная в мире – улыбается. Улыбается, как объясняют, потому, что еще не ведает уготованных Сыну страданий. Нет, фотографии не передают выражения этой иконы! Как ни странно, оно очень знакомо. Это выражение не раз доводилось мне видеть на лицах юных матерей в первые несколько дней после родов. Уже спустя пару недель его нет. Его ни с чем не спутаешь. Сияющие глаза словно испускают лучи, черты лица размыты, смягчены, а улыбка, эта самая улыбка, скользит по губам бессознательно, просто от ощущения счастья. Иконописец передал все удивительно верно. Или это – просто моя фантазия? Не знаю, да и не важно. Я спускаюсь в пещеру.

Значимость этих минут не осознаешь в полной мере, движешься словно в полусне. В камне сияет серебряная звезда, чьи четырнадцать лучей ежегодно дотягиваются до всех сторон света. Звезда Рождества.

Звезда Рождества

Мгновения, считанные мгновения… Паломников много, что поделаешь.

И снова сорокоградусная «тяжелая» жара, белесое солнце, желтоватый камень. И вот я пересекаю границу в обратном направлении, пересаживаюсь из арабского автобуса в израильский. Впереди – Иерусалим!

Иерусалим

Панорама Иерусалима: раздвоенный холм, воздвигшийся над равниной. Неузнавание-узнавание. Но время не ждет.

Храм Гроба Господня. Вот здесь все уже окончательно становится сновидением. Тяжелый каменный домик, в него забрано место, куда каждую Пасху нисходит Благодатный Огонь. Я смутно осознаю, что действительно зажигаю пучок из тридцати трех тонких свечей, купленный в Вифлееме, затем гашу в особом металлическом колпачке. А вот и овальное оконце, через которое огонь каждый раз передают в пасхальную ночь верующим.

Храм Гроба Господня

А один раз, во времена нестроений, православные не пустили православных же внутрь. Говорят, Огонь проступил тогда снаружи, из колонны при входе. На ней – длинная трещина. Второе чудо – опять почему-то с колонной, мелькает смутная мысль. Говорят (и показывают высокую галерею, окружающую двор перед храмом) в эти часы там скучал дежурный страж-магометанин. Говорят, он спрыгнул, увидев чудо, с этой самой галереи на камни двора, спрыгнул и даже не ушибся. И громко исповедовал истинную веру. Говорят, ему отрубили за это голову.

Рассказы о чудесах на каждом углу. Но, верно для того, чтоб потрясение не было уж слишком сильно, то и дело слышишь рассказы иные – забавные. Совсем недавно одного паломника экскурсоводы еле оттащили от стены – в руке у него обнаружились кусачки. Хотел отломить себе камушек, домой отвезти. Сколь же мы дики иногда даже в нашем благочестии!

Не совсем логично, но так уж получилось: к Голгофе мне довелось подняться уже после того, как я подошла ко Гробу Господню. Неважно. Главное, что я к ней поднялась. Я не навяжу никому своих впечатлений. Каждый должен пережить это сам, слова бессильны.

Очень маленькое – длиною в неполный день – паломничество. Но очень правильное: от Вифлеема ко Гробу Господню, от Рождества к Пасхе.

Я вернулась в Тель-Авив к ночи. Впервые в моей жизни я действительно еле успела на самолет. Перевела дух, только пристегнувшись к своему креслу. Место у окна в темноте оказалось бесполезным, но мне хотелось воображать, что мы пролетаем над увиденным днем. И жарко думалось о восьми десятках лет жизни Иерусалимского королевства. Но довольно, я уже начинаю проговариваться о творческих своих замыслах. Рано, еще рано.

Святая Земля, Сальватерра, благослови!