Знакомый незнакомец, или Пара слов о церковнославянском языке

Самый устойчивый миф про церковнославянский язык состоит в том, что это язык, данный нам святыми Кириллом и Мефодием (заметим в скобках, что святые придумали не кириллицу, а глаголицу – совершенно другой алфавит). На самом деле тот церковнославянский язык, который мы слышим в храмах, сильно отличается от старославянского языка, на котором были написаны первые кириллические тексты. Он существовал всего два века с IX по XI, а потом на его место пришли славянские языки, разделенные по географическому признаку – восточнославянские, западнославянские и южнославянские. Нетрудно догадаться, что древнерусский язык, на котором, например, написаны «Повесть временных лет» или «Житие Феодосия Печерского» относится к восточнославянской группе. В древнерусских текстах мы можем найти такие странные для современного уха имена как «Володимир», хотя на самом деле это древнерусская форма известного нам имени. Таким же русским по происхождению является слово молоко, а его южнославянским вариантом, который напрямую восходит к кирилло-мефодиевской традиции, будет форма мле(через ять)ко. Слово одежа, которое кажется нам сейчас просторечным, на самом деле - русское, а привычная нам одежда - южнославянское (еще одна подобная пара  - надежа и надежда).

Это лишь малая часть изменений, которые произошли со времен учителей словенских до появления такого  знакомого нам церковнославянского языка.

Еще один устойчивый миф связан с тем, что мы читаем Библию на языке Кирилла и Мефодия. На самом же деле тот церковнославянский текст Писания, который мы слышим в храмах, восходит к Елизаветинской Библии 1751 года. Это был перевод, выполненный в XVIII веке с греческих текстов, с которыми сверяли знаменитую Острожскую Библию. Острожская Библия – это первый полный церковнославянский перевод Библии, напечатанный Иваном Федоровым в 1581 году. Иными словами, за богослужением мы читаем славянский текст Библии, написанный лишь в XVIII веке на языке южнославянской группы, который ближе к свв. Кириллу и Мефодию, чем древнерусские тексты. Достаточно посмотреть на текст Жития протопопа Аввакума, чтобы понять, насколько далеко уже в XVII веке разошлись формирующийся русский язык и церковнославянский.

Еще более запутанной кажется ситуация параллельного употребления церковнославянского и древнерусского языков в Древней Руси. Борис Андреевич Успенский предложил рассматривать языковую картину Древней Руси как ситуацию диглоссии, то есть двуязычия. Успенский предположил, что наши предки использовали древнерусский язык в бытовом контексте, а на церковнославянский переходили, когда речь заходила о Боге и сакральных вещах. Теорию Успенского большинство лингвистов не приняли, поскольку у нее нет достаточных доказательств. Кроме того, существует довольно много древнерусских пародий, в которых используется традиционная богослужебная форма. Самый известный  подобный сатирический текст  - «Служба кабаку». Это свидетельствует о том, что в Древней Руси не было понятия сакрального  языка – древнерусские и славянские формулы могли свободно использоваться в одном тексте. Тот же протопоп Аввакум виртуозно использует славянские и греческие слова для грубых нападок на своих противников.

В XVIII веке великий русский ученый Ломоносов предложил рассматривать соотношение русского и славянского в языке с точки зрения трех стилей – высокого, среднего и низкого. По мнению Ломоносова, число славянизмов уменьшается вместе с понижением стиля. В XIX веке славянизмы также  были   признаком более высокого и торжественного стиля, достаточно посмотреть Пушкинское стихотворение «Пророк», где в конце лирический герой должен «глаголом жечь сердца людей». Напомним, что в начале XIX века были споры шишковистов и карамзинистов о роли церковнославянского языка в формировании русского литературного.

 Если же перенестись в наши дни, то нетрудно увидеть, что современный русский язык и язык церковнославянский - это два разных языка. В мире не существует носителей церковнославянского языка. На нем никто не говорит, а фонетические правила чтения древнерусских и старославянских текстов есть результат договоренности ученых. В этом смысле язык нашего богослужения является мертвым языком. Последняя фраза совершенно не означает ущербности церковнославянского. Напротив, он входит в прекрасную семью языков, на которых были написаны творения Гомера и Вергилия, многие святоотеческие и философские тексты. Другое дело, что богослужение на мертвом языке несколько противоречит традициям свв. Кирилла и Мефодия, которые придумали славянскую азбуку и перевели богослужебные тексты для того, чтобы славяне могли молиться Богу на родном языке. Но это несоответствие не означает, что нужно немедленно перевести богослужение на русский язык.

Напротив, церковнославянский язык в современном обществе выполняет очень важную функцию единства славянских народов. В прошлом году автор этих строк лично убедился в этом, посетив Болгарию. Очень многие вещи на болгарском языке становятся понятны человеку, который может читать и понимать церковнославянские или старославянские тексты, поскольку современный болгарский во многом ближе церковнославянскому языку, чем русский. Таким образом, мы можем наблюдать уникальное явление, когда мертвый язык, породив из себя множество современных языков, продолжает объединять народы. Зная язык православного богослужения, человек может достаточно свободно читать сербские или болгарские тексты. Конечно, отдельные слова будут непонятны, но структура языка будет видна.

Несколько иначе сложились судьбы церковнославянского языка в России. На нем сейчас не говорит никто. Конечно, в речи духовенства и воцерковленных людей мы можем услышать готовые клише из церковнославянского языка или использование славянизмов там, где человек нецерковный использует русский аналог. Некоторые священники по привычке произносят в словах е вместо ё или четко артикулируют безударные гласные, но при этом говорят они на русском языке. Особенности же их речи точно такие же, как у любых профессионалов, использующих слова и конструкции, не понятные для посторонних. Так что в современной России можно говорить не об особом языке верующих, а об их особом жаргоне, но это тема для отдельного разговора.