Дмитрий Воденников: Поэт - это очень позорная кличка(Ч.1)
От редакции: Дмитрия Воденникова называют одним из ярчайших современных поэтов, лидером направления «новой искренности». Он пишет стихи и прозу, печатается в популярных журналах (например, ведет рубрику в журнале «Русская жизнь»), проводит поэтические вечера (почти на грани шоу), где под светомузыкальное сопровождение читает свои стихи.
Естественно, такая фигура и такое творчество (смотрите, например, нашу подборку стихотворений) вызывают резонанс, реакции: от бурного восторга до полнейшего неприятия. Это естественно. В интервью «Татьяниному Дню» поэт сказал: «я могу говорить с миром только на своих условиях». Это можно понять как слабость - действительно, часто ли мир готов принять твои условия, и что с тобой будет, если он их не примет? Но Воденников заставляет с собой считаться. Причем - не унижая и не принуждая. Что тем более удивительно.
1. Поэт - это очень позорная кличка...
- Если бы Вам надо было представиться людям, которые Ваших стихов не читали, Вы бы в трёх словах смогли это сделать?
- Представиться вообще или представиться именно как поэт?
- Давайте сначала вообще, а потом и как поэт.
- Тогда, смотрите, это же разные ситуации. Я прихожу в незнакомое общество, и мне надо представиться. Либо я, условно говоря, прихожу в общество, где знают, что я поэт, и какой-нибудь дурак скажет: «А какие стихи Вы пишете?» Я не хочу его сразу послать на три буквы и вынужден подобрать другие три слова. Второй вариант или первый?
- Мне было бы интересно так. Вот когда спрашивают: «Вы кто?», что-то внутри отвечает «на автомате». Можно с испуга сказать: «Я Маша», а потом уже начинаешь думать, кто же ты во вторую очередь: студент, прихожанин такого-то храма. Это не всегда зависит от ситуации.
- Я не могу себе представить вариант, чтобы мне задали вопрос «ты кто?», и я бы вообще стал на него отвечать. Это вопрос детский, идиотский. Скорее всего, если бы меня так спросили, то я бы ответил: а ты-то кто? Что-то типа этого. Шучу, конечно, но в принципе близко к этому. По крайней мере я ответил бы раздражённо. Знаете, как по телефону в советское время бывало, любили позвонить и спросить «а это кто?» вместо «здравствуйте» или «до свиданья». Вот на это «кто?» вопрос только один: «А Вы-то кто?» Но если бы меня спросили об этом нормально: «А чем Вы занимаетесь, кто Вы?», то я сначала не стал бы говорить, что я поэт. Поэт - это очень позорная кличка, наподобие... я даже затрудняюсь провести параллель. Это, наверное, то же самое, что сказать: «А я чародей». Или: «Вы знаете, я волшебник». Или: «Небесная лисица». По меньшей мере, это звучит...
-... пафосно.
- Да, представьте себе, сказать: «Здравствуйте, я небесная лисица». Понимаете, это звучит странно, потому что сама кличка уже позорная, она была позорной всегда. Я недавно наблюдал по ТНТ «Камеди клаб», там выступала какая-то женская команда. Было несколько игровых ролей, которые они на себя брали. А одна девушка изображала поэтессу. В принципе, я могу не говорить, что она делала, Вам уже становится ясно, что она изображала. Она говорила в рифму, она была вся такая нервная, изломанная, алкоголичка... В сознании людей всегда, даже в пушкинские времена, «поэт» - это было всегда клишированное, по большому счёту травестированное понятие.
Я не знаю, как в иностранной традиции, но в русской это потрясающе интересно. С одной стороны поэт - это самое позорное, что только можно придумать, самое бессмысленное жалкое существо, которое смешно изначально, и на другом полюсе у любого человека - такова русская традиция - он при всём при этом священнослужитель. И вот где-то между этими двумя точками, собственно говоря, любой - хороший или нехороший, настоящий или ненастоящий - поэт носится и бегает, будь то Ахматова, будь то Пендюшкина, будь то Воденников или будь то Митюшкин. То есть, независимо от масштаба нашего дара мы носимся между этими двумя точками - позорной и какой-то совершенно альпийской, поэтому бы я не представлялся.
С другой стороны это очень хороший вопрос, потому что меня бы ломало представиться любым другим способом тоже, поскольку если ты предаёшь свою основную сущность, независимо от того позорная она или высокая или одновременно позорная и высокая, в тебе начинается внутренняя изжога. Поэтому, естественно, я не могу представиться как автор личных программ на радио «Россия», как человек, который является экспертом телевизионных программ, потому что это всё несравнимо ни с этой позорностью, ни с этой альпийскостью.
Вообще, Вы знаете, даже в шутку, при всём при этом я очень серьёзно это делаю, мне легче всего представиться - я звезда. Потому что, во-первых, у людей сразу отъезжает челюсть, во-вторых, действительно я звезда, это правда. И дальше мне уже легче с ними разговаривать, типа а где это, а в чём это? Я говорю: ну как - во всём. Дальше я как бы включаю некий свой трагический карнавал, то есть, мне уже легко с ними играть, мне легко играть с людьми. Помните как у Мандельштама: «Ещё пожить и поиграть с людьми»? Да, нелегко с ними, но когда я играю по своим законам, то общаться с ними мне очень легко. То есть, понимаете: «Ты кто?» или «Вы кто?» «Я звезда». И они уже не могут после этого сказать: «А, ну хорошо, давайте чаю выпьем».
А дальше уже моё дело. Я могу отвечать, могу отшучиваться. Если человек действительно достоин этого, я могу потом спокойно с ним разговаривать, сказать: «Ну, понимаешь, это связано со стихами или просто с моделью мира». Или то, что я работаю на радио, или то, что я работаю на телевидении, или то, что меня публикуют в глянцевых журналах.Я уже могу объяснять.
Я вообще могу общаться с миром только на своих условиях. Есть ещё один вариант: либо с ним не общаться, либо погибнуть, потому что я уверен, что есть такие ситуации, которыми бы я мог быть раздавлен, будь они мне предложены. Например, война. Не та война, на которой рвутся бомбы, город бомбят. В этом смысле я совершенно спокойно погибну физически. Но я думаю, что уничтожить меня можно, если я попаду в ситуацию, которая вообще этому параллельна. Например, эвакуация. Или лагерь. Или тюрьма. Или собаки.
Один раз, когда я был маленьким, мне было 8 лет, меня окружили. Я шёл на лыжах, не отставал, а быстрее уходил от бабушки и сестры, которые шли где-то там. Это было в доме отдыха, роскошные такие леса. Я недавно об этом вспоминал. И вдруг откуда-то тихо и незаметно появилась зимняя собачья стая, которая совершенно профессионально меня окружила. Сейчас я понимаю, что мне повезло, потому что мимо прошёл какой-то мужик. И они также спокойно разбежались и ушли. Ещё до того, как мужик прошёл, я пытался палку притянуть, она просто неудобно стояла, я даже не хотел использовать её как оружие. Я вообще боюсь собак. И в этот момент вожак зарычал. Я весь покрылся липким детским потом, поняв, что если бы там никого не было, то, возможно, мы бы с Вами сейчас тут не разговаривали. Они бы просто меня растерзали. Вот здесь тоже звезда не канает. Собственно, справедливости ради, они и не спрашивали, кто я такой. Я был куском мяса. Когда я буду куском мяса, тогда я погибну.
- Вот в «Школе злословия», насколько я помню, ведущие Вас пытались вернуть на землю со звёздного небосклона...
- Меня не надо возвращать на землю, я нахожусь на земле. Несколько раз я даже матернулся в Вашем присутствии... Возвращать меня на землю - это какая-то пошлость. Если Вы будете оставлять мои слова, слово «пошлость» сохраните. Она Вас никак не задевает, но просто, чтобы следующие люди, которые задавали бы мне вопросы, этот вопрос задать бы не посмели, потому что я нахожусь на земле. Абсолютно нахожусь на земле, поэтому ни в коем случае не надо возвращать меня с «небосклона». А ведущие прекрасные! Татьяну Толстую я вообще люблю, Дуню я полюбил, но к их большому сожалению я вынужден сказать, что в них тоже сработала некая узость.
Под конец, я думаю, мы все-таки вышли на нужную волну, даже если кому-то это было неинтересно. А вначале они пошли по пошлому пути, они пошли по Вашему пути. Они подумали, что есть какой-то небосклон, с которого меня нужно сводить. Они потратили на это совершенно ненужное время - моё, телевидения и, главное, своё. А потом всё случилось. Может быть, это нужно было для того, чтобы мы стали говорить нормально. Люди вообще пугливы, и они в том числе, как бы они ни изображали из себя таких смелых. Они на самом деле прелестные женщины, совершенно пугливые. Они просто не знают, что сделать с цветком, кустом и собакой одновременно. Ну что поделать, пусть учатся.
2. «О, пошлость, ты не подлость, а лишь уют ума» (с)
- У Вас вообще слово «пошлость» довольно частотное.
- Частотное, да.
- Вы «по списку» знаете, что Вы туда относите?
- Да, я знаю. Не по списку, а по определению, причём не моему. У Беллы Ахмадулиной есть такое стихотворение со словами: «О, пошлость, ты не подлость, а лишь уют ума». Вот на самом деле очень точно, потому что, мне кажется, пошлость - это не злонамерение, не подлость, не желание причинить зло...
- Сон разума, который рождает чудовищ?
- Ну, это тоже пошлость, но в принципе да. Татьяна Толстая - совершенно прекрасный писатель, она моя любимая. Но в этот момент её ум находился в уюте. Вместо того, чтобы жить, наблюдать, слышать, что тебе человек говорит, она некоторое время спит умом. Потом, к её чести, она просыпается. Татьяна Толстая вообще сильный человек, умный, прекрасный, удивительный. И я часто сплю. И я, и Толстая, и Дуня, и Вы, и Пушкин, уже упомянутый. Мы все иногда пребываем в этом уюте ума. И тогда мы говорим, делаем, думаем, живём, проживаем пошлость. Вот, собственно, что это такое дляь. И я это говорю, потому что это имеет ко мне прямое отношение. Во мне эта пошлость тоже есть. Другое дело, что в силу определённой нервной организации я очень сильно раскачиваюсь и не успеваю задержаться в какой-то точке, но в принципе пошлость мне более чем свойственна.
3. Существование в пограничных ситуациях
- А какие ещё из реально существующих вещей, кроме собак, Вас пугают? Экономический кризис, например, пугает?
- Не пугает, потому что я сейчас уронил макаронину себе на брюки, и теперь мне придётся их стирать. Вот это меня пугает. Обидно.
Как ни странно, кризис меня не пугает совершенно. Мне вообще кажется, что это очень интересное обстоятельство. Если бы мы всегда хорошо жили, мы бы заиндевели в этом, люди бы заиндевели. Правда, я никогда особо хорошо не жил, только последнее время. Вообще Россия - это изумительная страна, не проходит и пяти лет, чтобы не было какого-нибудь потрясения. По-моему, это очень здорово. Самое замечательное, что это происходит по всему миру, бежать некуда. Мне вообще нравятся пограничные ситуации, хотя, конечно, я боюсь некоторых вещей. Но я боюсь вещей несколько других. Я вдруг понял, что я проживу и при кризисе. Я, наверное, могу мыть подъезды, если это будет востребовано, если вообще будут подъезды. Ну да, у меня не будет каких-то вещей, к которым я привык, которые мне нравятся. Ну и не будет, я вообще на самом деле очень легко без них обхожусь. Было время, когда у меня были одни джинсы, одна куртка, и все считали, что это очень гламурно, очень красиво. На самом деле просто я умел это носить. Я очень боюсь за свою собаку, потому что у неё плохой желудок. Она питается консервами, а консервы дорого стоят. И дело даже не в том, что они дорого стоят, а в том, что они могут пропасть. Я волнуюсь за людей, которых не то чтобы подкармливаю, но даю им деньги. Есть два замечательных человека в Питере, очень мне близких.
Я всегда считал, что я - человек, которого надо содержать. Государство ли, собес, люди ли должны меня содержать, но я считал, что не могу ничего сделать, не могу работать. И вдруг у меня всё перевернулось. Я вдруг подумал, что реально они, а не я, - люди, которые по-настоящему не могут работать, то есть, им сложнее работать, чем мне. Мне несложно работать каждый день на трёх работах, на съёмках или сидеть вычитывать вёрстку. Да мне и полы мыть будет несложно. А им сложно, потому что они, как ни странно, хотя они меня опекали, более беззащитны, чем я, социально более уязвимы. И вдруг, когда я понял, что просто могу давать им какие-то деньги... Не такие уж большие деньги им нужны, я просто могу их давать. И это было тем поразительнее, что все 39, вот сейчас мне 40 исполнилось, я полагал, что я тот человек, для которого надо что-то делать. Мне не так уж много делали, хотя не так уж и мало, а сейчас оказалось, что как раз я это могу делать. И вот к вопросу о кризисе, я боюсь, что у меня останется 11 000 рублей, на которые только я могу жить и кормить свою собаку, и я просто не смогу давать им эти жалкие 11 000. Естественно, если будет какое-то запустение, я очень боюсь города, который может выйти из-под контроля. Вот этого я боюсь так сильно, что здесь уже мне придётся помогать, потому что у меня сразу такая реакция, что я ложусь и помираю. Если представить, что будут какие-то погромы, будут бродить какие-то банды, то я здесь загнусь. Я просто лягу и спокойненько сдохну с голоду.
- Вы всегда жили в Москве?
- Да, всегда.
