«Парижская почта»: В саду Тюильри
• Текст: Константин Сутягин.
• Фото: Светлана Сутягина.
Парижская почта: Неудобная жизнь в Париже
Парижская почта: Сальвадор Дали. Взгляд с близкого расстояния
***
В саду Тюильри пусто. Возле Лувра толпятся люди, а дальше стоп, пустырем не идут.
Со стороны Конкорд — тоже ходят группами, а в Тюильри пусто, как на пляже в межсезонье. Воздух серый, мягкий, очень живописный, хоть намазывай его на холст. Кричат чайки, и впечатление, что Париж стоит на берегу моря, а розовый мелкий гравий под ногами — как песок на пляже. Но моря нет, только чайки.
Если уж нельзя любоваться морским простором, то можно посмотреть на бассейн с потухшим фонтаном, вознаградить себя зрелищем воды.
Холодные зеленые стулья вокруг — много свободных, мерзнуть дураков нет.
Вверх влево по пандусу — музей «Оранжери», там тоже почему-то всегда мало народу, хоть это один из лучших парижских музеев: прекрасная коллекция и всё компактно, не рябит в глазах, как на курорте в августе.
...
Бывает, спрашивают — какая живопись хорошая, какая хуже, какая картина самая прекрасная? И я всегда начинаю советовать — ну, потому что художник, типа, разбираюсь.
Сходил в музей «Оранжери» и теперь уже и не знаю — имею ли право давать людям советы про живопись? Очень уж перпендикулярное впечатление вынес из музея наружу.
...
Совершенно не понравился Ренуар. Пока он работал вместе с Моне — очень хорошо. А потом... Почти всё, написанное им после 1880-85 гг., пошловатое, мелкое, непонятно зачем. Или наоборот, слишком понятно зачем: художник — вот и пишу девушек и цветы (это, кстати, хорошо продается, чего не писать). Ставил он себе какие-то другие задачи, рисуя миленькие головки и букетики? Особенно заметна пустота, когда он висит рядом с Сезанном — бьющая по глазам пустота. Говорят, он видеть стал хуже... Не знаю. Напоминает штангиста, который давно ничего не может поднять, но зачем-то выходит и выходит на помост, каждый раз тщательно пудрит себе подмышки...
...
Дерен... Больше, чем Ренуар — но есть что-то общее в поздних работах (после 1920-го года). В «Оранжери» несколько его крупных работ — и нет уверенности, что этот крупный формат нужен ему, а не заказчику.
Музей «Оранжери» — это коллекция галериста Поля Гийома, одного из последних великих, тех, для кого искусство было не просто бизнес, а жизнь. Который сам ел то, что продавал другим. Интересно посмотреть интерьер его комнат, увешанных любимыми картинами. (Так бы жили галеристы, торгующие актуальным искусством).
В музее висит портрет Гийома в исполнении Дерена. А на старом плане видно, что главным, на самом почетном месте у него висел гениальный портрет работы Модильяни.
И еще один гениальный портрет Поля Гийома написал Матисс, он сейчас в Помпиду.
...
У Матисса, кстати, в «Оранжери» — роскошные вещи, даже поздние, 20-х годов.
И Пикассо — да, большой художник. Но не люблю.
Самое главное разочарование — это Сутин. Какая-то на удивление разоблачительная подборка его работ в «Оранжери», сразу всё ясно про него — что вздернутый и истеричный кривляка, обиженный на всех.
Чудесный Руссо...
...
Моне: в «Оранжери» выставлены его «Нимфеи», т.е. весь музей специально под них был выстроен. Очень большой художник. Но, глядя на его огромные картины (написанные, кстати, тоже в старческом возрасте, когда была проблема со зрением, как у Ренуара) — главная мысль крутилась в голове, глядя на его «Нимфеи»: какие же все-таки рачительные люди, эти французы! Как они бережно, экономно обращаются со всем, с людьми в том числе: хотят взять от художника максимум. Попробовать его в разных формах, ничем не бросаются — а, дескать, слабо вам, господин Моне, сделать восемь картин 2х10? Ну хоть попробуйте, вдруг получится?
Прекрасное время! Пикассо, Матисс — художникам предлагали попробовать себя в скульптуре, в керамике, в книжной иллюстрации, только работай! Дизайн интерьеров, мебели, настенная роспись, витражи, архитектура, постановка балетов, костюмы, роспись храма... Только стреляй, а мы будем подносить патроны!
И стреляли. Много стреляли — поэтому и попадали часто.
Клод Моне. Нимфеи (Кувшинки).
...
Очень трудно заставить себя сделать что-то еще, новое — когда до этого нового никому нет дела. Когда никому ничего уже больше не нужно, потому что хватает своих забот, и «всё, в принципе, есть». Великие произведения рождаются от голода, благодаря зрителям, когда они чего-то ждут.
Прочитал у Анри де Монтерлана: «...Когда писатель достигает определенного возраста, он не видит пользы в записях, которые не сможет использовать в будущем». Вот! Может, не только в возрасте дело, а «зачем?» Все труднее заставить себя что-то записывать, какую-то мысль, наблюдение — нет уверенности, что это кому-то действительно надо, и жалко тратить время-силы на нерентабельные проекты. Надо зарабатывать деньги. Писать букеты, портреты девушек, Ренуар был всё-таки не дурак.
…
Да, всё-таки про арт-рекомендации: главный художник, который меня потрясает каждый раз в «Оранжери», так, что час хожу по его залу, наслаждаюсь и радуюсь (кстати, самая гениальная картина этого художника именно там), художник, который мне никогда не надоедает, не утомляет, у которого глубина идет рука об руку с простотой — хм... Похоже, он совсем не так сильно нравится остальным. Во всяком случае, в книжной лавке при музее нет ни одного его альбома, ни книжечки, ни постера, ни открытки, даже магнита на холодильник, ничего. Как будто он и не в их коллекции — гениальный Морис Утрилло.
…
Помню, разговаривал тут с одним художником, он сказал такую вещь: серьезные мастера — это те, кто оставил после себя школу, заложил направление в искусстве. Рубенс серьезный. Большие заказы, большие объекты, великие ученики, которым он передал свое мастерство... Только так.
Всё правильно. Поэтому грош цена моим рекомендациям, потому что больше всего в искусстве меня волнует не школа, не преемственность, даже не мастерство... Не устаешь смотреть на чудо, которое вдруг получилось у художника, а он сам не понял этого... Какая тут школа!
Одинокий пьяненький Морис Утрилло, идущий через пустой Тюильри к Монмартру.
