Духовность категории «Б»

Пётр Мамонов убедителен даже там, где играть особенно нечего

Тут вам и Пётр Мамонов, как всегда, убедительный даже там, где играть особенно нечего, и Пётр Федоров, исполняющий роль деревенского алкаша, который в конце концов воспрял и переродился, и Надежда Маркина, и Дарья Екамасова, и саундтрек от Гребенщикова... Одну только «скрепу» любого хорошего фильма его создатели, к сожалению, забыли: сценарий, в котором сходились бы концы с концами.

Священник Японской Православной Церкви Такуро Накамура, он же отец Николай, отправляется на служение в российскую глубинку. У молчаливого батюшки непростое прошлое — он переступил дорогу целому клану «якудза», когда осадил не в меру зарвавшегося сына их главаря. Но и в России скрыться самураю не дают: здесь он вступает в противодействие с могущественной корпорацией, которая хочет стереть с лица земли вымирающую деревню, поскольку на её территории обнаружено уникальное месторождение «красной глины». Чиновник Нелюбин (его играет сценарист фильма Иван Охлобыстин) от мелких пакостей переходит к реализации масштабного зловещего плана, решив устроить для жителей деревни что-то вроде новой Кущевки...

Кэри-Хироюки Тагава играет роль отца Николая на полном серьёзе и вполне успешно показывает драму человека, который умеет драться, но жаждет смирения

Сам жанр «православного боевика», разрабатываемый авторами, более чем спорен: штампы «доброго» кино про покосы и надои, всё понимающих баб и пьющих, но симпатичных мужиков, которые умеют «любить по-русски», усугубляются всеми возможными клише про японскую мафию из фильмов «категории Б». Тут уж если массово расстреливают людей в токийском офисе, то только в slow-motion. Но и ярославский закат в «Иерее» — ядрён и пылает в сто сорок солнц, с выкрученной до максимума яркостью и контрастностью. Во всём этом можно было бы отыскать приметы типичного охлобыстинского жизнелюбия и противоречивости, если бы не одно «но».

Охлобыстин всегда был мастером парадоксального диалога, иногда двумя репликами выражающего весь абсурд местного быта. Тем обиднее, что в «Иерее» диалоги выполняют исключительно информативную, «разжёвывающую» функцию. Оно и понятно: слишком много разного и аляповатого авторам нужно уместить в полтора часа.

В мотивировках героев царит полный произвол. Так, в кульминационный момент (внимание, спойлер!), когда полдеревни разнесли в щепу и дома пылают в пожарищах, жена нравственно возродившегося алкаша Пети Ерёмина с умилением сообщает мужу о будущем ребенке. Не успели отгоревать по убитому местному блаженному Макарке, а уже свадьбу играют. Избы после побоища будто сами собой отстраиваются заново, а оставшиеся злодеи исчезают, чуть ли не утопившись в болоте... Но особого внимания заслуживает, пожалуй, сцена поединка охотника Шатуна с медведицей. Отечественные кинематографисты, в отличие от Алехандро Гонсалеса Иньярриту, мудрить с 3D-анимацией не стали. Зверь, едва появившись, таинственным образом скрылся — без нанесения герою тяжких увечий. Чудеса.

Отец Иоанн Охлобыстин то сбивается на шутки-прибаутки в стиле «Интернов», то «включает» царского шута Вассиана с его адским смехом, разрушая и без того шаткую жанровую конструкцию фильма

Для Охлобыстина роль мелкого беса Нелюбина — очередной повод разгуляться в амплуа трагикомического шута, и тем губительнее для фильма отсутствие границ, которые актёр сам себе должен был определить (как говорил Достоевский, «широк человек, слишком даже широк, я бы сузил»). Когда мы в начале видим этого ироничного героя за чашкой чая в пасторальном антураже и между ним и отцом Николаем впервые возникает идейный спор, у зрителя появляется интерес, здесь брезжит интрига. Но по ходу действия всё больше заметен не столько сюжетный, сколько стилевой конфликт. Тагава играет роль отца Николая на полном серьёзе и вполне успешно, сколько ему позволяет лубочный жанр, показывает драму человека, который умеет драться, но жаждет смирения. Тем временем Охлобыстин, исполняющий роль его антагониста, то сбивается на шутки-прибаутки в стиле «Интернов», то «включает» царского шута Вассиана с его адским смехом, которого играл когда-то в «Царе» Павла Лунгина, разрушая и без того шаткую жанровую конструкцию фильма.

Финальные титры, в которых говорится о многотысячной православной общине в Японии, существующей с 1861 года, поражают масштабом истории, наверняка полной захватывающих деталей и повседневных чудес. Но авторам «Иерея» важнее было рассказать придуманную историю о мифической России и измышленной Японии, сделать странный микс из восточных боевых искусств и российских клишированных идеологем, — как если бы Такеши Китано вдруг задумал написать святочный рассказ.

Вот и получился то ли суп мисо, то ли окрошка. Увы, довольно безвкусная.