Прыжок из литературы

Всякий побег из заданного статуса критика требует большой смелости. Фото — literratura.org

Всякий побег из этого заданного статуса требует большой смелости. Тем радостнее читать новую книгу литературного критика Валерии Пустовой «Великая лёгкость. Очерки культурного движения». Она написана как бы против правил, составлена не только из журнальных статей последних лет, но и клочков, фрагментов, фейсбучных наблюдений и дневниковых признаний. Автор здесь не раз «подставляется»: он совсем рядом, он слишком уязвим.

Но то, что для критика грозит обернуться «потерей квалификации», оказывается в этом сборнике дерзостью и новизной. Пустовая всегда писала о литературе так, что даже неблестящая, но интересная книжка представала событием, которое кровно её затрагивает. «Если что и смущает тех, кто в критических статьях привык видеть точное зеркало литературы, то это необыкновенная лёгкость, с какою Валерия Пустовая впадает равно в восторг или в негодование», — замечает её старший коллега Сергей Чупринин.

Но в конечном счёте это желание критика выжать из книги что-то жизненно-необходимое передаётся и тебе. Пустовая умеет быть серьезной. «Современному читателю скажешь: "религиозная", "духовная" [литература] — в ответ ироническая мина», — пишет она. И тут же затевает разговор о той самой духовности, используя запрещённые слова, признаваясь в неправильных, наивных, немодных эмоциях: «Дмитрий Быков ушёл с фильма "Аватар" с "холодным носом", ну а я, конечно, со слезами».

Авторы интересуют Пустовую как «волшебные помощники», а книжки и спектакли — как повод навсегда измениться, сигануть выше головы. «По мне, так читать стоит только для этого — расслышать правду и не суметь быть прежним», — пишет она в заглавной статье. Вот и в «Великой лёгкости» автор мало-помалу создаёт панораму трендов современной культуры, встраивая в эту мозаику и Прилепина, и Гришковца, и композитора Мартынова, и режиссёра Богомолова. Но замысел Валерии Пустовой масштабнее. У книги есть тайный сюжет: это своеобразный роман воспитания.

Пустовая всегда писала о литературе так, что даже неблестящая, но интересная книжка представала событием. Фото — ozone.ru

Пустовая пишет о себе прежней: «Романтичная на книжный манер, все детство промечтавшая драться, как Питер Пэн, и умереть, как Гамлет, я самой себе удивительна и забавна в этой страсти к новому слову в культуре. Литературный текст оказался единственным средством связи между мной и современниками...»

Тем более трудным кажется следующий ход повзрослевшего автора: суметь трезво признать, что сейчас не время литературы. Литература нынче — добавка и фон, а вовсе не сверхреальность, замещающая быт, как это было в прошлом: «Жертвовать жизнью литературе — подвижничество прежнего времени. Не жертвовать — новая доблесть».

Как ни странно, в этом смысле поворот Пустовой к автобиографической прозе вполне закономерен. В разговоре о «живой жизни», в погружении в повседневность и бытовые приключения — будь то путешествие на Соловки, день рожденья друга или поездка в волонтерский лагерь — нужно как бы заново научиться говорить. Вот он, настоящий «прыжок веры». Здесь уже нет автора-посредника, за которым можно спрятаться. И с этим связана главная, на мой взгляд, удача «Великой лёгкости»: появился новый писатель.

К примеру, вот одно из размышлений, которые составляют книгу:

«Нет радости более полной, чем внутренняя тишина. И менее нуждающейся в причине». Фото — literratura.org

«Нет радости более полной, чем внутренняя тишина. И менее нуждающейся в причине. В том смысле, что умиротворение не происходит ни от каких внешних поводов, не цепляется, подобно иным, более острым состояниям — воодушевления, восторга, веселости, ликования, триумфа, влюбленности, решимости и неги — за конкретные земные обстоятельства. В то же время тишина требует куда большего, чем повод порадоваться. Она означает, что ты развязался со страстями. Как в толстой книге про уныние, которую я купила себе в церковной лавке, открыла наугад и прочла всего только: не желай, и не будешь печалиться, — и закрыла книгу, усвоив главное: про тишину легко сказать. Она должна бы, наверное, быть основанием каждого поступка и мысленного движения, но переживается всего лишь как мгновенное послабление, передышка от эмоциональной ряби».

Пустовая недаром замечает, как повысилась в последнее время частотность употребления слова «живое» — не только в психологии и гигиене, но и литературных разговорах. Именно этот эпитет применим к этой книге с разветвленной корневой структурой, причудливостью сюжетов и формулировок. Впрочем, кого-то бесит всеядность взгляда, стремление критика «присвоить» себе увиденное и услышанное, говорить об эстетических впечатлениях как о своём счастье или боли. Так, например, Аглая Златова, «литпрозектор» «Литературной газеты», в недавней рецензии на книгу называет Пустовую «эстетствующим мясником». А дальше треплет вырванные из контекста слова, пытаясь иронизировать: «Критика, оказывается, не профессия, а личное дело каждого. Значит, можно как угодно писать о чём угодно. Очень удобно».

Но в конечном счёте самым важным достоинством книги Пустовой является именно то, что она — личностна, о чём бы ни говорили литпрозекторы. Да, стиль критика находится в постоянном формировании, и возможно, ему ещё предстоит обрести «великую лёгкость». И, пожалуй, рядовому читателю стоило делать больше поблажек, не перепрыгивая через промежуточные логические звенья с такой частотой. Может быть, уместным было бы предисловие — эдакая дорожная карта, которая могла бы сориентировать нас в деталях. По кратким заголовкам в «Содержании» книги не всегда можно догадаться, кому посвящена статья (вряд ли тот, кто захочет почитать о писателе Снегиреве, догадается, что речь о нём в тексте «Конфуз фавна»).

Но вчитаешься, раскрыв случайную страницу, — не оторвёшься. «Великая лёгкость» Валерии Пустовой пульсирует разнообразием: каждый раз неизвестно в какую ещё область культуры нырнет автор. Она открыта миру, она принимает его, и эта жажда нового прыжка — всё побеждает.