Умножение мифа: «Номах» Игоря Малышева

Нестор Иванович Махно. 1919 год. Иллюстрация из журнала «Новый мир»

От автора исторической повести ждёшь нового прочтения известных страниц истории, осмысления фактов или хотя бы личной интерпретации, но повествование идёт в неожиданно консервативном ключе: автор ставит во главе угла мотив классовой вражды на грани ненависти, никак его не оценивая и не осуждая, и описывает военные действия анархистов, которым явно симпатизирует. Его повстанцы — молодые, смелые, яркие и отчаянные; его офицеры — седые, заикающиеся, истеричные, жалующиеся на головную боль.

Хотя некая дань внимания (для равновесия?) достаётся и белому: поэтично замедляя время, Малышев посвящает одну главу описанию самых ярких моментов жизни, которые проносятся в памяти белогвардейца, когда его ранят штыком в сердце. Женитьба не по любви, а «потому что пора», рождение нелюбимого ребёнка, роман с замужней женщиной, затяжная переписка и тяжёлый разрыв — история настолько банальна, что не вызывает сочувствия.

Невинная перестановка букв в именах и топонимах (к тому же не своя, а заимствованная у признанного поэта) переносит нас в пространство беллетристики и художественного вымысла, как бы снимая с автора ответственность за фактические неточности. Вероятно, по этой же причине Игорь Малышев избегает дат. Однако и это не спасает от явных нестыковок — вот, например, рассказ соратника Номаха:

«Слышал я про интересную научную теорию, которая видит историю развития народов как череду таких всплесков энергии, что ли. Это когда народы, прежде тихие и спокойные, вдруг начинают тысячами или даже десятками тысяч рождать людей невиданно деятельных и агрессивных, которые увлекают эти народы на великие свершения. <…> …появление большого количества этих энергичных товарищей теория связывает с активностью солнца».

Здесь, скорее всего, идёт речь о пассионарной теории этногенеза Льва Гумилёва. Она была опубликована в виде монографии только в 1989 году и сегодня ещё остаётся малоизвестной; украинские анархисты времён Гражданской войны просто не могли о ней ничего слышать. Но автор пренебрегает этим фактом — ведь ему нужно создать образ умных и одарённых борцов за справедливость, свободно (хотя и нарочито простым языком) обсуждающих новейшие научные гипотезы и труды Томазо Кампанеллы.

Автор поэтизирует биографию Нестора Махно, не стесняясь штампов и затёртых сравнений: «Атака повстанцев расшвыряла белых, как ветер палую листву», «Бинты раненых белели, словно свежевыпавший снег». Его описания приторно-лиричные, иногда даже проскальзывают рифмы: «Обнимает колесо тележное Землю промокшую, нежную…»

Игорь Малышев играет и на явных отсылках к хрестоматийным текстам: вот Номах ночует в опустевшем дворце князей Остроградских, открывает окна, чувствует аромат цветущих вишен в дворянском саду, выпивает под тост «Человек должен быть свободным!» и планирует следующую атаку на белых «кровососов». В этой главе ветер приносит лепестки цветов вишни чуть ли не в каждом абзаце, и эта навязчивая реминисценция вскоре начинает утомлять.

Или вот рассказ о русской крестьянке, которая ночью родила близнецов, а наутро очистила окна своего дома от снега (ночью была страшная метель), зарезала раненого коня и разделала его. Неправдоподобно, грубо, вычурно — зато вызывает ассоциацию с крылатыми строками.

Неприкрытая поэтизация сопровождает и описания жестокостей махновцев: Номах заслушивается трелью соловья, пока его воины поджигают офицерский танк, в котором заперты люди, и жарят картошку в этом пламени; двадцатитрехлетняя девушка наизусть цитирует Бальмонта, расстреливая «беляков». Описывая поле битвы, Игорь Малышев рисует милую пасторальную картинку:

«У края поля конь его встал над убитым номаховцем лет восемнадцати с прозрачными усиками-перышками, нежной кожей и чем-то похожим на самого Номаха в юности. Батька, прикусив край нижней губы, смотрел на него, скользя взглядом по светло-русому чубу, новенькому френчу-керенке, раскинутым, словно в танце, рукам.

Возле щеки парня что-то шевельнулось.

— Мышь? — пригляделся батька.

Он наклонился и увидел маленького соловья. <…> Батька поднял его, улыбнулся и, словно сбросив вдруг половину прожитых лет, сам стал похож на того парнишку, что лежал перед ним в истоптанной, избитой траве».

И наконец, появляется поэт Сергей Сенин, автор поэмы «Негодяи», который приходит к Номаху и устраивается работать в анархистской газете.

Вообще историческая действительность, похоже, не так уж интересует автора; ему интереснее играть на стереотипах — и, видимо, он рассчитывает на читателя, который мыслит этими стереотипами, зная историю и литературу на уровне школьной программы. Отчасти об этом же говорит выбор формы: текст повести — это череда коротких, всего на несколько страниц, прозаических миниатюр, которые не назвать ни полноценными рассказами, ни главами. Каждой дано своё название, предельно простое, но способное вызвать интерес: «Щусь и Вика», «Как оно бывает», «Земляника и аэроплан», «Вика плачет», «Сладкая смерть», «Немного Бальмонта в Гражданской войне». Разделение текста на маленькие, удобоваримые порции позволяет автору спокойно перескакивать с темы на тему и параллельно вести несколько сюжетных линий, не утомляя ленивого читателя.

Вдумчивый, хорошо образованный читатель вряд ли заинтересуется этой повестью. Тем не менее сейчас, ввиду круглой даты, становится актуальным осмысление исторических событий столетней давности. Автор попал в струю — и даже в шорт-лист премии «Большая книга». В котором, кстати, уже второй год подряд оказывается достаточно много книг, так или иначе обращённых к историческому прошлому. Словом, Малышев умело эксплуатирует актуальную тему. А выдержит ли его повесть проверку временем — другой вопрос.