Расслышать шёпот. «Открывается внутрь» Ксении Букши

Произведения, вошедшие в её новый сборник «Открывается внутрь» (Редакция Елены Шубиной, 2018), трудно назвать рассказами, хоть они и похожи на них. Скорее, это миниатюры, набросанные быстрыми, лёгкими штрихами. Как заметила Татьяна Сохарева, они напоминают отрывки из документального спектакля, который никак не удаётся досмотреть. Краткость здесь ― не от ёмкости фраз, а от обрывочности, намеренной незавершённости, будто каждый герой ― твой попутчик в маршрутке или сосед по больничной палате, и у тебя очень мало времени, чтобы что-то о нём узнать.

В центре каждой такой миниатюры ― одна наспех пересказанная судьба. Она может быть изложена в форме отрывка из дневника, монолога, потока сознания или сцены из повседневности, где осмыслена каждая деталь. Иногда автор, как демиург, приоткрывает завесу бытия, сообщает то, что никто не может знать ― и тут же исчезает, снова оставляя читателя наедине с персонажем: «Единственное, чего не знает Вера… <…> Но этого не знает и Варя, поэтому Вере тем более невозможно знать». В другой истории Букша, напротив, оставляет место для тайны и личного пространства другого человека: «Она думает, что ей хочется плакать из-за этих ссор. А из-за чего на самом деле ― никто не знает. И она сама тоже не знает. И никто ей не скажет, и мы ей тоже не скажем. Потому что не знаем».

Привычное прозаическое полотно периодически распадается на ворох оборванных строчек, напоминающих верлибр, потом возвращается в форму рассказа, сохраняя тот же нервный, сбивчивый ритм, и снова распадается. Отсюда и формальная необходимость в предупреждениях вроде «текст печатается с сохранением авторской орфографии» и «содержит нецензурную брань». Литературные эксперименты здесь ― поиск естественного выражения внутренней речи.

А сама эта речь предельно проста и знакома каждому: «Стас Марков просыпается по утрам и хочет сдохнуть. Надо бы пойти поучиться. Или, может, сходить поработать. Или подготовиться к завтрашнему экзамену. Но делать ничего не хочется. Хочется скорчиться под одеялом и сдохнуть. Или хоть поспать». Нарочитая безыскусность поначалу вызывает ассоциацию с каким-нибудь бульварным романчиком: «Они еще какое-то время прожили вместе, потом драматически расстались, Ася совершенно не переживала, потом еще пару-тройку раз побывала замужем, и эти мужья тоже исчезли в дымке, не потому, что у них не было детей, а по разным другим причинам. Кто-то из них и сам был дитя. И Ася опять не переживала». Ни лиричное название, ни общие слова в аннотации не выдают глубины и серьёзности сборника; всё кажется милым и буднично-безобидным: «В этой книге живут не персонажи и не герои, а именно люди. Странные, заброшенные, усталые, счастливые, несчастные, но всегда настоящие».

Но при последовательном чтении миниатюр начинают постепенно вырисовываться внутренние связи между ними. Загадка одной судьбы неожиданно проясняется в другой главке, через будто бы случайно оброненную фразу. Главный герой одного рассказа едва заметно мелькает в другом, сталкивается с рассказчиком следующей истории, и нити их судеб чуть заметно переплетаются. В заключительной части сборника кажется, что лоскуты начинают сшиваться в роман, но нарратив рассыпается мелким бисером.

Ксения Букша. Фото: Weekend.rambler.ru

Вообще все герои, теоретически, могли бы довольно часто видеться и даже знать друг друга в лицо, потому что постоянно ездят на одной и той же маршрутке № 306. Части сборника соответствуют остановкам «Детдом», «Дурдом», «Конечная», и это композиционное решение не только упорядочивает пространство и время в книге, но и служит универсальной формулой жизни персонажей: сиротство, закономерное сумасшествие и неутешительный конец печальной судьбы.

Каждую из тем Букша расслаивает, показывая разные оттенки: от банального непонимания между отцом и сыном до неблагополучной жизни в детском доме, от слегка девиантного поведения трудного подростка до тяжёлой формы душевной болезни, сводящей в могилу, и всё это описано ровным тоном наблюдателя.

Столь же просто и буднично приходит смерть: «Они так и сказали ― уснула», «А потом уже не было никакой Нади». Один из персонажей, Максим, однажды чуть не попал под поезд и с тех пор периодически совершает мнимую попытку суицида, чтобы снова почувствовать адреналин ― прикоснуться к смерти и почувствовать себя живым. Но большинство героев угроза смерти или смерть кого-то из знакомых не отрезвляет, не заставляет задуматься.

И кажется, что из замкнутого круга маршрута № 306 нет никакого выхода, да никто его и не ищет: «Да, но что, если это будет не моя судьба, возразил было Яков Эмильевич. Вот! ― потряс пустым пластиковым стаканчиком Хрисанфов. Это твоя роковая ошибка. Ты чего-то ждешь от этой жизни. А жизнь ― это вот! ― и он снова потряс пластиковым стаканчиком. Посмотри! ― и он обвел стаканчиком залитые солнцем серые двенадцатиэтажки, пыльные вывески, пыльную дорогу и машины в пробке. Вот этим надо наслаждаться, этим! Потому что, если что-то еще пытаться придумать, получается еще большая пошлость! А надо наслаждаться тем, что есть!»

Что действительно роднит Ксению Букшу с Элис Манро ― это сочувствие обычному человеку, детальное описание повседневной жизни и спокойный, почти безоценочный тон повествования. В этом Букша, несмотря на всю экспериментальность её произведений, близка традиции классической русской литературы с её чутким вниманием к маленькому человеку: «Мы возьмемся за руки, мы уйдем в тень, но уйдем вместе, цепочкой, вереницей человечков, зачерненные, сгоревшие, как головки спичек, как то, что остается от сидящего против света, когда закрываешь глаза».

И на этом бесхитростное писание внешней жизни заканчивается ― чтобы обратить внимание, действительно, куда-то внутрь.