Патриотизм в свете личного опыта

Андрей Мановцев. Фото: Nashaepoha.ru

Если повод к разговору дают священники

Задним числом даже странно вспомнить собственные «вьюги мыслей» по тому или другому поводу: а кипятился вроде бы из искреннего чувства ответственности. С обретением веры во Христа — успокаиваешься, а с обретением еще и почвы под ногами — успокаиваешься полнее, так что проблема отношения к патриотизму представляется неким «искусственным образованием», кажется странной, измышленной. Забываешь, как сам носился с идеями. Но если повод к разговору о патриотизме дают священники — если от них исходит отрицание патриотизма как добродетели, то, значит, дело тут серьезное, не отмахнешься.

Покойный отец Даниил Сысоев прямо писал о «внутреннем противоречии» между христианством и патриотизмом, опираясь при этом на мысль святителя Феофана Затворника: «Пришлец я на земле — эту мысль всякий должен носить в сердце своем; не имею здесь пребывающего града, но грядущего взыскую; отечество мое не здесь: тут я случайно, на время, странник». Был даже введен им (отцом Даниилом) новый термин: уранополитизм, соотнесенность мол с небом. Обстоятельная (и очень уважительная к новому священномученику) критика воззрений отца Даниила и его последователей в отношении патриотизма дана Тимуром Давлетшиным: см. его статьи «Патриотизм и христианство: мнимое противоречие» (РНЛ 24.08.12) и «Уранополитизм против православного патриотизма» («Православие.ру» 9.05.013).

Совсем недавно вышла книга прот. Андрея Кордочкина «Кесарю кесарево? Должен ли христианин быть патриотом?» («Никея» 2018). Второй вопрос является здесь подзаголовком, но, на мой взгляд, книга, представляющая собой как бы исследование понятия патриотизма, написана только ради отрицательного ответа на этот вопрос. Читатель может познакомиться с развернутой критикой на книгу отца Андрея в моей статье «Патриотизм — это призвание, а не предмет пререканий» («Сегодня.ру» 27.01.19).

В этой статье мне хотелось бы поделиться, главным образом, собственным опытом — в обретении почвы под ногами. Дело даже не в том, что и тут, как в других отношениях, я пережил обращение, «перемену мыслей» — передать хотелось бы не переживания, а то драгоценное чувство нормальности, при котором все встает на свои места. Не мне судить, удалось ли передать.

Но вначале нельзя не напомнить о безоговорочном церковном «да» патриотизму, указав тем самым на заведомую, скажем резкое слово, маргинальность всех попыток христианского и одновременно негативного осмысления этой, повторюсь, добродетели.

Для святых проблемы не было 

Прежде всего, приведем два отрывка из статьи Тимура Давлетшина «Патриотизм свв. Феофана Затворника и Игнатия Брянчанинова».

Можно было и догадаться, что выразительная цитата из св. Феофана, приведенная выше, является вырванной из контекста всего наследия святителя. Но Давлетшин подтверждает догадку документом — он приводит цитату из частного письма святителя, написанного в апреле 1878 года (после заключения мирного договора с Турцией и до Берлинского конгресса): «Что же вы воевать или мириться собираетесь?! У меня воинственное настроение! — Англичан бы поколотить и австрийцев. Жалею, что я не Бова Королевич. — Хоть бы шапку невидимку и коверсамолет достать. — Вот бы погулять по англичанам.»

Николай Николаевич Муравьев-Карский, 1860 г.

Второй отрывок — из письма святителя Игнатия Брянчанинова выдающемуся военному Н.Н. Муравьеву-Карскому (речь идет о походе в Венгрию 1849 г):

«При предстоящем великом подвиге для Российского войска, подвиге, в котором Вы должны принять столько значащее участие, призываю на вас обильное благословение Божие. Во время мира Вы отложили меч, взялись за плуг; когда ж начала скопляться военная гроза — вы оставили плуг, снова взялись за меч, взялись за него с христианским смиренномудрием, взялись, движимые и руководимые истинною преданностию и любовию к Царю и Отечеству. В благословенной России, по духу благочестивого народа, Царь и Отечество составляют одно, как в семействе составляют одно родители и дети их. Развивайте в русских воинах живущую в них мысль, что они, принося жизнь свою в жертву Отечеству, приносят ее в жертву Богу и сопричисляются к святому сонму мучеников Христовых...»

Не всем известно, что Патриарх Тихон был убежденным монархистом, состоял членом«Союза русского народа». Сочетание трех последних слов вызывает у многих однозначную негативную реакцию. Но защита «Союза» от устоявшегося мнения о нем отвлекла бы нас в сторону — сошлемся лишь на труды Вадима Кожинова.

Невозможно не только представить, чтоб «уранополитизм» получил соборное церковное признание, невозможно привести пример святого, который исповедовал бы такое воззрение.

При отсутствии предпосылок

Так сложилось, что, выросший в естественно-научной атеистической среде, я оказался в юные годы и в годы молодости подвержен сильному влиянию советского диссидентства 1960-х — 1970-х годов. Интеллигенты этого круга соотносили себя с русской интеллигенцией XIX века и воспринимали противостояние своих предков самодержавию в качестве «прообраза» своего противостояния советской власти. Триада «Православие-самодержавие-народность»понималась исключительно как прежний «идеологический колпак», подобный засилью тоталитарной советской идеологии. Тогда мол господствовала государственная религия, а теперь коммунистическая идеология. Правда, с подачи Солженицына и его оценки поведения верующих в сталинских лагерях,вера в Бога пользоваласьуважением, но к «официальной Церкви» относились пренебрежительно. Священников огульно считали возможными доносчиками, мысль об их связи с КГБ усердно муссировалась. Если бы мне кто-нибудь сказал тогда, что я стану церковным человеком, я бы отнесся к этому как к оскорблению, а если бы мне сказали, что я стану монархистом по убеждению, покрутил бы пальцем у виска.

В начале 1980-х годов, после смерти родителей, я обратился в веру. А в середине 1990-х признал святость Царской Семьи. Второе никак не вытекало из первого и далось с огромными внутренними трудностями. В течение многих месяцев, уже зная об оклеветанности Царя, я не мог согласиться с тем, чтоб увидеть в нем святого: «мысленные волки» ревностно сторожили священное понятие свободы. Главной для меня оказалась тогда решимость помолиться Царской Семье, вначале одним только детям...

Андрей Мановцев. Фото: Nashaepoha.ru

И вот, вкусив благодатность почитания Царственных мучеников, я (не сразу) вдруг понял, что теперь у меня есть Отечество, а у отечества есть трагическая, но небессмысленная история! Это явилось для меня величайшим открытием и окончательным, надо сказать, освобождением от фетиша свободы. Бердяев перестал быть идолом, а Иван Ильин выправлял сознание не как новый «властитель дум», а, не побоимся высокопарности выражения, как духовный врач. Это только кажется, будто перемена мировоззрения есть лишь «перестановка знаков»: то, что считалось плохим, считается теперь хорошим, и т.д. Одно дело, однако — идеологическое или философское пленение (чей-то хлесткий язык прозвал Бердяева «холуем свободы») и другое — мировоззренческое здоровье, при котором, снова скажу, все встает на свои места. Получается, что вроде бы хвалишься, что здоров, да нет, я только делюсь самочувствием: не гнетет, не болит.

Надо сказать, обретение веры не избавляет мгновенно от того клубка (или, лучше сказать, узла) представлений, что восприняты с молоком культуры и образуют твой, казалось бы, не только искренний, но и обоснованный взгляд на мир. Отрешиться от привычного взгляда непросто. Можно только, преодолев свои прежние мнения, напоминать самому себе, что ты ведь можешь представить за тех, кто остался при столь хорошо тебе знакомой «системе аксиом», так не суди их и не приставай к ним.

Проблема — в осознании фобий

Из которых главную (если речь идет о патриотизме или его отрицании) просто обозначить двумя словами: долой самодержавие. К ней примыкают и другие (боязнь Церкви, к примеру), и не только фобии, но и «филии». Но мы, и то лишь кратко, поговорим о главной.

На мой взгляд, даже чисто логически, есть только две возможности. Либо история наша — «сплошное недоразумение», в котором нет ни смысла, ни проку. Либо то личностное государственное начало, что именуется словом «самодержавие» и что век за веком служило единству отечества, было благом. Другой вопрос, восстанов Им ли прежний уклад. По видимости, нет, не восстановИм. Но не судить же по видимости.

Задним числом вспоминаешь вполне добродушно свои мучения теперь уже более, чем двадцатилетней давности. А тогда было трудно. Приступали с вопросом друзья по приходу: «Так ты теперь монархистом стал?». Ответить «да» не хватало не только пороху, но и внутренней убежденности. Ответить «нет» уже было неправдой. Говорит мне одна знакомая, верный тогдашний товарищ: «Да чего ты мучаешься? Прочитай Ильина «Монархия и республика» — все станет ясно!». Я последовал совету и все — стало ясно.

Ильин о монархии и республике

К слову сказать, в январе текущего года исполнилось 110 лет, как И.А. Ильин начал работать над книгой «О монархии и республике», над которой трудился затем 46 лет, т.е. просто всю жизнь, и которую не успел закончить. В этом году исполняется также 40 лет, как книга Ильина впервые была издана в Нью-Йорке отдельным изданием.Она входит в 4-й том многотомного («черного») собрания сочинений И.А. Ильина. Современные технологии позволяют читателю познакомиться с этой книгой с помощью интернета.

Иван Ильин

Позволю себе привести две цитаты. «Республика строится на принципиальном недоверии к главе государства, объективированном в виде системы учреждений» (И.А. Ильин. Собр. Соч.т.4, М. «Русская книга», стр.497). Монархия же, по Ильину, предполагает доверие и любовь к монарху: «Монархия держится любовью подданных к монарху и любовью государя к своим подданным. В душе монархиста живет особенное отношение к государю, а в душе у государя живет особенное отношение к его подданным. Есть оно, это отношение, — и настоящая монархия (не по расчету, не из страха, не по инерции!) живет и цветет, государство крепнет... <…> Нет этого отношения — и монархия превращается в пустую видимость <…> начинается неискренность, скрытый протест, разлад, недовольство, неудачи;эти неудачи приписываются монархическому строю, в них обвиняют государя, протесты вырываются наружу, начинается оппозиционное и, далее, революционное движение. Люди думают: вот монархия, и в ней все идет криво и вредно, значит, монархия есть плохой государственный строй; и не понимают, что дух отлетел и что от монархии осталась одна внешняя видимость, пустая оболочка... Главного не стало. Глубокие родники иссякли. Не стало некой таинственной силы, животворящей и драгоценной» (Там же, стр. 500-501, выделено автором цитаты).

Так ведь и было.

Вдруг тихо

Что гудело в сознании, как ветер гудит в печных трубах? Что заставляло носиться с идеями, как будто от твоей как раз к ним приобщенности мир перевернется и встанет на ноги! С какой стати считал ты себя ответственным за судьбы этого мира? Я не мог бы ответить на эти вопросы. Искренность казалась порукой и справедливости, и актуальности того, что «гудело», а категоричность была ей родной сестрой.

Помню, как вдруг я осекся в разговоре о Николае II. «Да он ведь был под пятой у жены!» — восклицаю и слышу, как спокойно-спокойно говорит собеседник: «Это вовсе не так. И очень легко доказать, что это вовсе не так». Не хватило пороху спросить, а как доказать, но хватило благоразумияне спорить с профессиональным историком. Тогда-то эпизод заслонился, но потом вспоминался как «первая ласточка».

Царская семья

Как смущала меня тема еврейских погромов начал а ХХ века в России! Конечно, приступали друзья: «А какже мол с этим??». Я тушевался, не знал, что сказать, а когда прочитал Вадима Кожинова, от меня с вопросами уже отступили. Как все еще хотелось винить Царя за то, что отрекся! — и желание это могло уживаться с тем, что ты уже признал его святым и молился ему. Не замечаешь, как уживаются в сердце — и репейник, и смоквы. Так вот вышло своеобразно, что я сначала поверил в святость Царской Семьи, откликнулся на то, что пришло по молитве, а с обоснованиями иного плана разбирался только потом. Узнал и о предательстве, и о заговоре, и о ловушке, в которую загнали Царя. Больше всего меня поразило, что Царь о заговоре — знал! Но откладывал вопрос до победы над немцами, так что все свелось к предательству в армии. Нож в спину он предвидеть не мог.

Вдруг становится тихо, и ничто не «гудит». И убеждать никого не надо — все равно не желающие услышать ничего не услышат. Если уважаемый историк, к 100-летию отрешения Государя от власти, публикует в интернете заметку «Кто кому изменил», то, значит, он укоренен в безлюбовном и осудительном отношении к Царю-мученику, и объяснить ему что-либо невозможно.Если по поводу Государыни женщина восклицает «Как мать ее можно понять», но восклицает только затем, чтобы, начиная со следующей фразы, излить на Царицу-мученицу потоки желчи, то и этой женщине ничего не объяснишь.

Царская Семья говорит сама за себя. Закваска любви к ним, закваска правды о них вскисает очень небыстро, но вскисает. И если смоквы добрых мыслей о Царской Семье (минимально — хоть жалости к детям) уживаются с репейником все той же, что и 100 лет назад, хулы, то это может быть просто агонией той гнусной подспудной темной силы, которая, несмотря на ее невероятную цепкость, подлежит отъятию.

С ними тихо и просто. Восстановлена связь времен.

Проблема культурного плана

Мой одноклассник стал казаком. На своеобразный наш юбилей — 50-летие знакомства (мы учились вместе только в старших классах) — он явился в добротной роскошного серого цвета шинели и с нагайкой; я хоть увидел, что такое нагайка. Вскорости мы снова пересеклись, и я приобщился, благодаря ему, к современному казачьему юмору — был осуществлен просмотр видеороликов, высмеивающих нынешние украинские власти. Трудно передать низкопробность и пошлость этого всплывшего вдруг передо мной материала.

Скверно, конечно, но бескультурье может означать лишь отсутствие вкуса. Ерничество просвещенных ревнителей культуры ничем не лучше пошлости, а скорей даже хуже. Ибо в последней можно порой различить непосредственность, а в ерничестве— один разрушительный выверт. Почему разрушительный? Потому что, вслед за стариком Карамазовым, ерник (если б был столь же честным) мог бы сформулировать: «Я люблю не Россию, а остроумие».

Проблема в том, что если б культурные люди, в своем большинстве, признали патриотизм добродетелью, атмосфера его стала б другой.

Заключение

Как преподаватель математики с большим стажем, я хорошо знакомс одним феноменом позитивного характера. Назовем его феноменом самовразумления. Вот, допустим, сидит перед тобою студент и несет ахинею. Дай договорить ему, не мешай. А потом, не возражая, скажи: «Ну тут тебе что-то показалось». И дай еще подумать. Бывало, и очень часто бывало, что от включенности в сложный (местами и связный) бред студент совершенно отрешался! Сознанье его прояснялось, он успокаивался и начинал говорить по делу. Читатель, верно, догадался, к чему я клоню. Да, надежда на то, что придем в себя, отрешимся от ложного и сложного и обратимся к осмысленному, к прааде.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции