И целого мира мало. Ольга Токарчук

Ольга Токарчук. Фото: Twnews.ru

В нобелевской речи писательница говорит о чувстве трансцендентного «я» вне времени и пространства, которое посетило ее в детстве. Ее жизнь стала продолжением этого ощущения, а творчество — поиском ответа на вопрос, что же такое «я»: «Если я скажу: "я не существую", то на первом месте все равно будет "я" — самое главное и самое странное слово в мире». Ответить на вопрос о том, что есть «я», невозможно: «Ведь познать можно лишь то, что не является нами» («Последние истории»).

«Я» — это тело? Токарчук сосредотачивается на том, как тело устроено, как работают внутренние органы, можно ли сохранить его в вечности. Нет, констатирует она в романе «Бегуны», стабильность не приводит к обретению «я», сберегание тела «превращает оригинал в копию».

Может, «я» — это мир? Пространство, которое отражает и воплощает меня? Об этом роман «Правек и другие времена» (1996). оман РоПравек —«место, которое лежит в центре вселенной», а по факту — маленькая польская деревушка. Мы видим жизнь ее обитателей на протяжении ХХ века (и даже раньше: Prаwiek, с польского, — пра-век) и узнаем, что каждый из них живет в своем пространстве. Для кого-то Правек — это мельница и река. Для кого-то — заколдованное место, откуда не выйти. Самый многогранный Правек у ведуньи Колоски: для неё он сопряжение многих миров — мира растений, мира животных, мира духов и мира людей. А еще сам себе организм: Колоска знает место, где он зарождается, и место, где «действительность сворачивается, уходит из мира, как воздух из шарика». Это второе место, появившееся после войны, всё увеличивается и увеличивается. И Правеку приходит конец. Люди покидают его или умирают.

Как книги Ирины Богатыревой и Дарьи Бобылевой, «Правек…» связывает литературу со славянской фольклорной традицией, до сих пор живой. А что живо, то не умрет. В связи с присуждением Ольге Токарчук Нобелевской премии мэрия Кракова приняла решение посадить в окрестностях города лес, который будет называться Правек.

В книгах Токарчук есть славянская обрядовость: «Я дважды делала кутью. <…> подкладывала сено под скатерть и раз — бросала на пол» («Последние истории»).

Есть современный анимизм: «Солнце вырвалось из плена горизонта и начало освобождать души из мертвых тел солдат. Души выбирались из тел одурелые и растерянные. <…> Какое-то время они колебались в потоках утреннего ветра, а потом, словно отпущенные шарики, взвивались вверх и где-то исчезали» («Правек…»).

Есть извод христианского догмата о Теле Христовом: «Бог — в животных, Он так близко, что мы Его и не замечаем. Он ежедневно жертвует Собой ради нас, умирает вновь и вновь, питает нас Своим Телом, согревает Своей кожей, позволяет тестировать на Себе лекарства, чтобы мы могли жить дольше и лучше. Так он проявляет Свою милость, дарит нам дружбу и любовь» («Бегуны»).

«Рваные» скульптуры Бруно Каталано

Есть метафора Бога как существа, на лице Которого ранами проступают войны и преступления человечества: «Она видела Его лицо — оно было черное, страшное, все в шрамах» («Правек…»). И метафора Бога, Которого люди каждый год забивают камнями, чтобы видеть, как Он возрождается («Календарь человеческих празднеств»).

Есть сравнение звездного неба с брюхом живого, дышащего существа. «Мир живой, мир дышит так же, как лошади, как собака, как он сам, а небо — брюхо мира, мерно вздымающееся в такт этому неспешному дыханию» («Путь Людей Книги»)/

Но Ольга Токарчук не магический реалист. Магический реализм — это про реальность с элементами чудесного. У Токарчук чудесного не происходит, да и реальность условна: это переплетение знаков и символов, вместо историй — метафоры, вместо характеров — психологические конструкты. Ибо Токарчук отражает не мир, а воспринимающее его сознание.

Это сознание современного человека, отошедшего и от религии, и от научного материализма. Ближе всего оно к анимизму с его склонностью к мифологизации, верой в существование души и одушевление природы. Так в нашем сознании сосуществуют Великий и Ужасный Путин и домовой, заигравший ключи. В сознании героев Токарчук — дикие и опасные русские, которые не лучше фашистов, и опора на славянский фольклор. То, что славянская «душа» у нас одна, не мешает рассказчику воспринимать русских как других: «Отправляясь в Испанию, вы ничем не рискуете. Это вам не Россия» («Путь Людей Книги»).

Смерть — главный феномен бытия для современного сознания. «Последние истории» (2004) рассказывают о трех женщинах одного рода, каждая из которых встречается со смертью. Бабушка предает жизнь, выходя замуж за нелюбимого, и бежит от людей и себя через границы пространства. В итоге она окажется с мертвым мужем одна, на горе, в засыпанном снегом домишке. Когда ее дочь решит навестить дом родителей, то попадает в аварию и погибнет. Но этого не поймет. И ее душа будет существовать как во сне, между жизнью и смертью. А внучка и при жизни мертва, хотя активно перемещается в пространстве, путешествуя: «Ее тело вырабатывает один только холод». Это будущая героиня «Бегунов». Убегающая от принятия границ, боящаяся упоминания о смерти, но тем самым лишающая себя и жизни.

Токарчук очень нравится мысль, что к смерти надо готовиться, она повторяет ее неоднократно: «Все мы умрем и должны к этому готовиться <…> чтобы не ошибиться хоть в этот последний раз». Не будучи готовым к смерти, человек может застрять между небом и землей, как героиня «Последних историй» или крестьянин, ставший водяным в романе «Правек…». Но самый непутевый и при этом наиболее частый вариант — умереть при жизни, оказавшись бессмысленным путешественником по миру — бегуном от себя.

Об этом роман «Бегуны» (2007), который книжные обозреватели назвали романом о преодолении границ и свободе. Но речь там о другом — о необходимости осознания границ между пластами мироздания, где «каждый пласт — часть целого, подчиняющаяся собственным законам». Непонимание законов и разрушение границ приводит к обессмысливанию и пустоте. Больше путешествий! больше внешней свободы! больше разрушения границ! — а на выходе бегун как симулякр личности и западная цивилизация как симулякр эволюции.

То же с категорией времени. Европейское время хронологично, а жизнь человека — малый отрезок на оси координат. Мысль о смерти в конце этого отрезка рождает ужас, на преодолении которого и строится европейская культура. А мифологическое время циклично и равно вечности. Смерть здесь — лишь точка перехода, за которой следует новое рождение.

«Бегуны» — книга про пространство-время-жизнь, построенная на колебаниях, отражениях, противоположных состояниях, где противоречия сосуществуют в динамическом развитии и составляют образ современного мира.

Последняя на данный момент книга Ольги Токарчук — сборник рассказов «Диковинные истории». Её сюжеты фантасмагорически иллюстрируют все те же любимые темы автора: о подготовке к смерти, о границах, о Боге, являющем Себя в природе, и людях, оставляющих шрамы на Его лице.

И хотя темы у Токарчук одни те же, она обладает мастерством бесконечно разнообразного их воплощения. Каждая новая книга по жанру и способу повествования не похожа на предыдущую. Свою главную задачу Токарчук видит не в рассказывании историй, а в создании адекватного современности языка. «Сегодняшняя проблема состоит в том, что у нас нет готовых нарративов не только для будущего, но даже для непосредственного сейчас, для сверхбыстро меняющегося современного мира. Нам недостает языка, точек зрения, в дефиците метафоры, мифы и новые сказки <…> нам недостает новых возможностей описания мира».

Сверхзадача обретения слова была ею поставлена в дебютном романе «Путь Людей Книги» (1993). Это книга жанровая, эзотерически-приключенческая: группа французов XVII века отправляется на поиски Книги, которая всё объяснит. Они погибают, но немой мальчик-слуга находит Книгу и обретает дар речи. А значит, и магию: «Произнося слово — обретаешь власть над вещью. Когда складываешь слова и связываешь их с другими словами, создаются новые системы вещей, создается мир. Когда формируешь слова, окрашивая их чувством, расцвечивая оттенками настроений, придавая им значение, мелодию, ритм, — формируешь все сущее».

После искусственности постмодернизма Ольга Токарчук возвращает литературному языку образность, миметическую полноту, жизненные смыслы и способность творить реальность.

Это не воскрешение модернистской «внутренней тяги», работавшей на подсознательных приемах и суггестии, а движение к ясному, цельному и — многоуровневому образу, где целое состоит из динамических отношений между частями и обретает завершённость в движении. 

«Рваные» скульптуры Бруно Каталано

Benedictus, quivenit^[1]

Апрель на автостраде, полосы красного солнца на асфальте, мир, тщательно глазурованный недавним дождем, — пасхальный кулич. Я еду на машине, страстная пятница, сумерки, то ли Бельгия, то ли Голландия — точно сказать не могу, потому что границы нет: заброшенная, она окончательно стерлась. По радио передают «Реквием». Вторя «Benedictus», вдоль автострады загораются фонари, словно спешат узаконить нечаянно снизошедшее на меня по радио благословение.

На самом деле это могло значить только одно: я уже на территории Бельгии, в которой, на радость путешественникам, все автострады освещаются.

Первый уровень текста — четкие, рождающие настроение детали. Они создают законченный образ: границы нет. Однако синкопой — через упоминание фонарей — тезис опровергается: граница есть. Объединяет эти противоречивые смыслы в многоуровневую метафору заголовок: благословен идущий.

Так работает и современное сознание. Мы не ищем в жизни стабильности. А стараемся понять природу движения и изменения, предугадать синкопы, меняющие радость на печаль и обратно. «Мы признаем, что колебания — естественный миропорядок. Мы должны двигаться вперед и колебаться!»

Вот такой он и есть, метамодернизм.

[1] Цитируется законченная главка из романа «Бегуны», пер. Ирины Адельгейм.