Страх перед жизнью. О творчестве Петера Хандке

Петер Хандке. Фото: Theglobeandmail.com

Пьеса «Оскорбление публики» того же года упрочила его славу enfant terrible: в ней Хандке отрицал театр, драматургию, социальные роли и общественные отношения вообще. Вышедшая четыре года спустя повесть «Страх вратаря перед одиннадцатиметровым» принесла автору мировую известность и долго оставалась в списке бестселлеров.

Петер Хандке родился в 1942 году в австрийской провинции Каринтия на границе со Словенией. Его мать, словенка, вышла замуж за немца, служившего в войсках вермахта, и после войны поехала за мужем в Берлин. Несколько лет семья жила в «зоне советской оккупации», затем вернулась на родину.

С Австрией отношения у писателя сложные. Неуверенность, несвобода, неприятие себя — многие герои Хандке возводят этот комплекс ощущений к нищему детству, проведенному в австрийской деревне.

Его мать, покончившая с собой в 51 год, страдала, по мнению писателя, от того же — бесправности, ненужности, ущербности. После смерти матери Хандке напишет эссе-размышление «Нет желаний — нет счастья», где попытается объяснить трагедию ее жизни логикой социальности: «Всё началось с того, что пятьдесят с лишним лет назад моя мать родилась в той самой деревне, в которой и умерла. <…> Фактически здесь сохранялось положение, существовавшее до 1848 года, когда формально было отменено крепостное право. Мой дед плотничал и наряду с этим возделывал с помощью жены землю, косил луга, за что вносил владельцу ежегодную арендную плату. Он был словенец по происхождению и родился вне брака, как и большинство детей бедняков в то время; достигнув половой зрелости, они не имели средств для женитьбы и дома для семьи <…> Многие поколения неимущих батраков рождались и умирали в чужих домах. <…> Женщина, родившаяся в таких условиях, была заранее обречена».

После окончания университета Хандке прожил в Австрии восемь лет, затем уехал в Германию, потом во Францию, где живет и сейчас. Диалог писателя с западным миром стал продолжением разговора со своей страной. В Австрии детства и в современной Европе и Америке он видит одинаковые проблемы: желание жить по шаблонам и инструкциям, неумение гармонично взаимодействовать с природой, отсутствие человечности и глубоких связей между людьми.

Творчество Хандке оказалось близко русскому читателю. В 1980 году книга его повестей вышла с большой вводной статьей академика Дмитрия Затонского, специалиста по германоязычной литературе. Алексей Михеев, писатель и литературный критик, главный редактор журнала «Иностранная литература» (2005-2008 гг.), вспоминает, что повесть Хандке «Страх вратаря перед одиннадцатиметровым» (1970) в свое время была воспринята как новая эстетика, фиксирующая «абсурд и алогичность реальности как она есть». Сегодня такой способ повествования — фиксация элементов быта при отсутствии рефлексии героя — выглядит привычно, но книга по-прежнему впечатляет.

Повесть начинается схоже с произведениями Франца Кафки: «Монтеру Йозефу Блоху, в прошлом известному вратарю, когда он в обед явился на работу, объявили, что он уволен». Кафка и Хандке — соотечественники по несчастью, жертвы монархического мифа Австро-Венгерской империи, крушение которого «было одним из первых свидетельств того, что старый мир приближается к пропасти». Хандке родился через 18 лет после смерти Кафки, но чувство «бездомности» у них общее.

Милена Есенская писала о Кафке: «Человек, бойко печатающий на машинке, и человек, имеющий четырех любовниц, для него равным образом непостижимы». То же чувство определяет мироощущение героев Хандке. Они удивляются привычному: словам, которые люди говорят, не придавая значения смыслу; ритуалам, которые ежедневно совершают, чтобы быть социально пригодными; отношениям, в которые вступают, как в игру по правилам.

Недаром название повести, создавшей Хандке имя в мировой литературе, связано с футболом, и ее главный герой — вратарь. Футбол, популярная игра по правилам, — символ шаблонности западного мира, где искусственное возбуждение создает иллюзию волнения, а спонтанность заменяет расчет: «Вратарь соображает, в какой угол будут бить. Если о знает, того, кто бьет, он знает и какой угол тот, как правило, выбирает. Но, возможно, и бьющий одиннадцатиметровый рассчитывает на то, что вратарь это сообразил. Поэтому, соображает вратарь дальше, сегодня мяч в порядке исключения может полететь и в другой угол. Ну а что если игрок, выполняющий пенальти, продолжая думать одинаково с вратарем, все-таки пробьет как обычно? И так далее, и так далее».

Страх вратаря перед одиннадцатиметровым — метафора страха перед жизнью, из-за которого человек пытается всё предусмотреть и спланировать.

Герой повести, Иозеф Блох, напоминает героя романа Камю «Посторонний». Как и Мерсо, Блох — авторский эксперимент, персонаж, лишенный мотиваций. Связывающие его с обществом нити оборваны. Он действует автоматически, удивляясь тому, что делает, и не понимая, зачем: «Он подметил в себе непонятную страсть узнавать на все цену».

Неразвитый, необученный ничему, кроме игры в футбол, он и в постфутбольной жизни отправляет открытки из каждого населенного пункта, как раньше делала его команда. Кому? Зачем? Неизвестно. Просто повторяет ритуал.

Он удивляется словам и, употребляя общепринятые конструкции, недоумевает: «Как это можно начать говорить и наперед знать, что скажешь в конце фразы». Слова и вещи не соответствуют друг другу. В привычных фразах герой не чувствует жизни.

Собственно, Блох ни в чем не чувствует жизни. И не чувствует себя. «Я» — самая большая загадка для него, а его внутренняя пустота невыносима до тошноты.

Фото: Oner.kz

Проверяя себя на подлинность, он убивает случайную любовницу, ведь даже в соитии почувствовать жизнь не получилось. Завтрак и утренняя болтовня тоже ничего не дали. Лишь мгновения ее смерти принесли вратарю ощущение победы: «Он заметил, что из носу у нее течет какая-то жидкость. Она хрипела. Наконец он услышал, будто что-то хрустнуло. Как будто на тряском проселке снизу в машину ударил камень. На линолеум капала слюна». Он одержал победу, перехитрил противника, поймал мяч, можно сказать.

Человек, ищущий спонтанности ощущений и конгруэнтности с миром — одна из главных тем Хандке.

Его герои-европейцы сосредоточены на себе, на исследовании своего «я». В то время как познать себя можно только через других. Или через природу. Но в «цивилизованном обществе» нет подлинного интереса ни к тому, ни к другому. (Здесь проблематика творчества Хандке пересекается с идеями его солауреата по Нобелевской премии Ольги Токарчук).

Суть творческого метода Хандке в том, чтобы изображать не общество в целом, а его проекцию на жизнь отдельного человека. Смотреть не на того, кто говорит, а на того, кто слушает. Не на нападающего, а на вратаря: «Очень трудно отвести глаза от нападающих и мяча и не сводить глаз с вратаря. Надо оторваться от мяча, а это прямо-таки противоестественно». Через никому не интересного бывшего голкипера Хандке показывает ущербность западного общества, призывает перестать играть в игры и повернуться к природе, где все — всерьез: «Природа — это единственное, что я могу вам обещать, и это единственное надежное обещание. В ней ничего не "кончается", как в обыкновенном мире игры, где постоянно нужно спрашивать: "И что теперь?" <…> И пусть никто не посмеет сказать вам потом, что вы не воспользовались миром для созидания» («По деревням»).

Заканчивать рецензии цитатами нельзя. Но мы с Хандке, который в качестве Нобелевской речи прочитал текст из собственной книги, — против правил и за спонтанность. Потому в завершение — часть его речи:

«…моими устами говорит дух нового века, и вот что он вам скажет. <…> Перестаньте играть в одинокого человека <…> перестаньте размышлять над бытием и не-бытием: бытие будет и дальше мыслиться, а не-бытие и помыслить нельзя, над ним можно только голову ломать. <…> любите хотя бы что-нибудь одно, этого хватит на всё. С любви начинается объективность. Только ты, возлюбленный, что-то значишь, только ты имеешь силу. Любя тебя, я пробуждаюсь к собственной реальности. <…> Не обесценивайте вашу с трудом добытую серьезность разного рода шутками <…> Вы, живущие здесь, — вы здесь ответственные. Вы не жуткие, не страшные, вы непостижимые и неистощимые. Не давайте себе внушить, будто мы — нежизнеспособные и бесплодные представители последних или предпоследних времен. <…> Мы, здешние, ближе всего к истокам, нынче, как никогда, и каждый из нас призван стать покорителем мира. Разве не должно время нашей жизни стать эпизодом триумфа? <…> Люди, живущие сейчас: шагая навстречу, открывайте друг в друге богов».