Лествица современной горожанки

Трудно удержаться от соблазна назвать нашу родимую «постперестройку» «вторым крещением Руси». Уж очень масштабны процессы вхождения Церкви в жизнь общества, отчетливо ощущается ее присутствие в повседневности даже людей, хвастающих своей атеистичностью. За несколько лет… Не просто прогресс — прыжок через пропасть…

Из памяти еще не стерлось время, когда появление духовного лица на телеэкране вызывало шок. То, что произошло, не поддается логическим объяснениям: не было процесса накопления — мы вдруг оказались в качественно новой ситуации. Конечно, культурная, конечно, генетическая память… Наверное, объяснения в этом…

Между тем, у всех живших на «закате застоя» были одинаковые стартовые условия. Это время отличала атмосфера редкого единодушия: всех охватило чувство нервного томления. Неправда окружающего мира, строя стала очевидно непереносимой. Спасались тем, что сбивались в стайки, отсюда многочасовые сидения на кухне, хмельные разговоры, песни Окуджавы или Высоцкого с честной тоской и растерянностью. Как жить — спрашивали друг у друга. Во что бы то ни стало надо было найти форму существования — достойного ухода от действительности. В ходу было слово «нравственность». Его прилаживали и к общественному, и к частному поведению. И оно, как испанский сапог, было то велико, то мало и ничего не проясняло…

Было томительное чувство, что истина, которая позволит оценить все очевидные неправды мира, где-то здесь, рядом, совсем близко, но, как в дурном сне, радостно выбранное направление оказывалось очередным обманом. Такое чувство бывает, когда долго не можешь попасть ниткой в иголку. Все видишь и вроде правильно делаешь, а все мимо.

Это чувство томления и силой погашенного исступления от постоянных ударов мимо цели точно зафиксировано в фильмах В. Абдрашитова или К. Муратовой. Свидетельство психологического состояния целого поколения.

Конечно, совершенно естественно задать вопрос: а что мешало прочесть Евангелие, зайти в храм? А ничего не мешало. Заходили. Вот у меня, например, было Евангелие, изданное в Бонне. Миниатюрная книжечка с папиросными страничками. Ее можно было накрыть ладонью. Я лет пять носила ее, перекладывая из сумки в сумку. Не выходила из дома без этой книги. Конечно, пыталась читать. И не понимала ни единого слова. Недоступен был смысл двух рядом стоящих фраз. Совершенно закрытый, не впускающий в себя текст.

Заходила я и на богослужения. И долгое время была убеждена, что вижу совершенно разные действа. Потом определилось, как казалось, единственное общее место — Символ веры, после которого, по моему убеждению, следовало идти домой. Что я и делала, недоумевая, зачем еще оставались в храме люди. Полюбопытствовала — осталась. И обнаружила, что, оказывается, есть еще одно постоянное место — «Отче наш». Почему не попросила помощи?.. А у кого? Воцерковленных знакомых не было, а незнакомых тревожить своими проблемами казалось невозможным. 

Вот так и сбылось на мне: «Но как призывать Того, в Кого не уверовали? Как веровать в Того, о Ком не слышали? Как слышать без проповедующего?» (Рим. 10, 14). Как ни странно, слова священника на проповеди не доходили до сознания, казались частностью.

И вдруг озарение: «Ах, вот как! Церковь — это Тело Христово, ах, вот, что значит Евхаристия…» Удалось расслышать слово «благодать». И все мгновенно встало на свои места. Вывихнутый мир обрел твердое основание. Наверное, это открытие растянулось на годы, но все же это было открытием. Постепенно надо было научиться видеть внутренний строй Литургии, расслышать псалмы, обрести потребность читать Отцов. И обнаружить, что стоишь перед неисчерпаемым океаном, который, оказывается, омывает весь мир, и твой в частности.

Сладость неофитства. Наконец-то найдено сопряжение всех оснований жизни. Жизнь стала предельно понятной, даже в деталях. Ведь современная горожанка — дочь, жена, мать. И всюду зоны ответственности. Всем надо помочь, найти баланс часто противоположных интересов. Сколько было по этим поводам самокопаний, разговоров с друзьями, бесконечных обсуждений подробностей фраз и взглядов. Теперь все до того несопрягаемое соединилось. Открылась возможность молитвы. Вдруг опытно открылось — молитва покрывает, исправляет мир. Обнаружилось, что молитвой можно выстраивать пространство вокруг себя. Показалось даже, что молитвой можно аккуратно отодвинуть зло. Лишь потом, спустя, наверное, немалое время, стало ясно, что это было искушение — управлять с помощью молитвы миром.

А поначалу — взахлеб прошения. Конечно, просилось только о самых простых и важных вещах: воцерковление близких, их здоровье, работа. С жалостью смотрела на тех, кто ненасытимо ищет благ. Тем более что это всегда были страдающие люди. Пришло понимание, что страдание их — от удаленности от Бога. И самое прекрасное время — время первых паломничеств. Казалось, ты получаешь мгновенный отклик на каждое твое движение, мысль, прошение. Постоянная радость — тебя пустили в мир Православия. Рядом — все святые, они даже начинают тебя узнавать…

И конечно, это время неистового проповедничества. Церковность декларируется как норма существования везде, где есть слушатели: в рабочем коллективе, в транспорте, среди близких и далеких. «Спасайся сам, и тысячи вокруг тебя спасутся», — фраза Серафима Саровского воспринимается как руководство к действию. Все казалось простым и радостным. Примерно в такой логике — необходимо организовать свою жизнь православно: под иконами, в церковном ритме, и все увидят, что здесь-то и поселяется добро, любовь, покой, и все придут в Церковь. Это время жаркой исповеди. Все грехи, которые можешь осознать, исповеданы.

В это время кажется, что ты понимаешь, что такое благодать, и что это гармоническое сопряжение всех обстоятельств жизни, что начала и концы мыслей и поступков должны соединиться в правильную и красивую цепь церковной и житейской биографии. Формируется представление, что страдание посылается либо по грехам (что логично и правильно), либо избранным (что умонепостигаемо). А поскольку ты не относишь себя ни к той, ни к другой категории (не избрана — точно, а с грехами честно боролась), то тешишь себя надеждой, что тебе удалось найти форму правильного и безболезненного прохождения в мире. Уже есть точное знание, что все происходит только по воле Божией, мало того, есть твердое желание действовать только в соответствии c Его Волей. На этом этапе очень хочется остановиться, замереть.

И конечно, продолжаешь молиться о воле Божией. И вымаливаешь — радость оставляет тебя. В душе воцаряется пустота, молитва сухая. Захлестывает обида, чувство сиротства, даже обманутости. В душе и в мире разлад. Молитва становится тягостной. Стоит зажечь свечу и встать перед иконами, как открывается поток слез. Попытка молиться на улице тоже ни к чему хорошему не приводит. Оказывается, молитва, все равно где, выливается слезами. В это время «Помилуй мя, Боже» означает одно: «За что Ты меня оставил, в чем моя вина, где Ты? Где Ты?». И уже не разбрасываешься восторженными словами о любви к Церкви. Напротив, с тревогой и в молчании наблюдаешь за каждым, вступающим на путь к храму. Им ведь еще предстоит открытие, насколько на этом пути трудно. Конечно, помощь приходит — от тех, кто духовно опытен, из книг и разговоров.

И очень нескоро понимаешь, что твое нынешнее состояние и есть ответ на молитвы. Как навигаторский приказ изменить градус движения. Это совсем не урок, тренировка бескорыстности: бескорыстная любовь — аксиома. И не требование избегать в молитвах прошений о насущных делах — форма существования в мире по-прежнему чрезвычайно важна, жизнь надо организовывать. Но молитва — принципиально не о земном. Начинаешь догадываться, что же это значит — отказаться от мира. Не от злого мира, не от злого в мире, а от мира. При этом прекрасно понимаешь, что мир неотменим, и надо найти правильную внутреннюю дистанцию по отношению к нему. В общем, жизнь неофита-второгодника только начинается. Но и тьма, из которой этот путь начинался, была очень густой. Слава Богу за все!

Впервые опубликовано 19 июня 2005 года