В пользу Церкви: слово к молодому человеку

В истории много примеров, когда будущий великий философ или мыслитель в юности отходил от Церкви, но потом тернистым путем возвращался. Всем известна история митрополита Антония (Блума), обретшего заново веру в Евангельского Христа в молодом сознательном возрасте.Тут главное, конечно, – самостоятельное принятие. Мне не хотелось бы навредить, поучая, – поэтому постараюсь сократить дистанцию, обращаясь к адресату «на ты». Много лет проработав в вузе и в школе, знаю по опыту: для молодых людей часто так проще.

Что написал священник Бердяеву

Великий философ Николай Бердяев был – по-простецки выражаясь – не без «улетов». К примеру, в 1908 году он написал большой труд «Смысл творчества». Там много мыслей, созвучных сердцу каждого, кто не лишен творческого начала, но получается, будто о спасении души можно не беспокоиться, ведь творчеством ты уже оправдан. Спрашивается, а как тогда быть с «багажом» совершенных деяний? Вряд ли можно рассчитывать на то, что в силу творчества этот багаж обнулится.

В эмиграции Бердяев порою подвергался прямо-таки остракизму со стороны Русской Зарубежной Церкви. Такое отношение могло иметь основания, но иногда проявлялось и очень суровым образом. И однажды в 1939 году русский священник Всеволод Шпиллер написал Бердяеву письмо, хоть и не был знаком с ним – просто чтобы поддержать по-человечески. При этом отец Всеволод не преминул обозначить, что он – «во вражеском стане», «консервативном» (читай: где молебны да водосвятия…), почему же так? Да потому, что «нашел здесь святых». Даже с оговоркой: «только здесь и нашел». Вот это горькое и правдивое письмо. К чему я веду? К тому, что Церкви нужно держаться хотя бы потому, что святые ее держались.

Молитва не своими словами

Святые – это те, кто не на шутку принял Христа, а не то чтобы «самые хорошие люди». Они, конечно, хорошие, но бывают, в этическом плане, хорошие и без святости, а святые – прежде всего верят во Христа, неотступно ходят перед Ним, чувствуют Его… Так священномученик Вениамин Петроградский писал из тюрьмы, в ожидании исполнения уже вынесенного ему приговора к расстрелу: «С Ним всегда и везде хорошо». Ему было хорошо. И в этом с древних времен пример для других: не стоицизма, а христианской готовности принять и смерть, избавление от смерти прежде смерти. Святые дышали уже запредельным, «небесным воздухом». А, по справедливому выражению из одной песни, «каждый пишет, как он дышит». И поэтому слово святых наделено особыми свойствами.

Был такой старец Сампсон, много пострадавший во время советской власти, но по каким-то причинам не прославленный. «Ну и хорошо, – приснился он одной почитательнице, – так никто не мешает ко мне приходить» (он похоронен на Николо-Архангельском кладбище в Москве, приезжающий туда заметит стрелки «к старцу Сампсону»). Ему перед арестом явился преподобный Серафим Саровский и продиктовал молитву к Богородице, всем теперь известную под названием «Всемилостивая». Она множество раз выручала Сампсона, восстанавливала к жизни. Некоторые называют ее «молитвой от нежелания жить», так она действенна. Находясь в состоянии уныния, с которым не можешь справиться, повторяй эту молитву, хоть «механически», с минимальным (если на большее нет сил) обращением «вверх». И вдруг, незаметно как, все для тебя изменится, не то чтобы озарится, а просто постепенно станет нормальным, и вот ты уже «соглашаешься» жить и берешься за что-нибудь насущное. Это опыт, который другим не передать – можно только испытать, заново прибегать к нему и память о том сберегать.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский так и пишет, завершая свои наставления, назывным предложением: «Опыт». Всякое церковное слово обеспечено опытом – опытом святых, опытом Церкви.

Если ты в Церкви, то подобного рода опыт имеет и к тебе отношение, а если нет, то ты, скорее всего, и не вспомнишь о нем. Можно и так рассуждать, конечно: «Разве Господь меня не примет?». Примет – и молитву своими словами примет, проблема лишь в том, захочешь ли ты обращаться к Нему. Ты уверен, что и без Церкви не отвергаешь Христа? Если честно, зачем Он нужен тебе? Не «светлый образ», который никто не станет порочить, а Сам Он? Если ты в Церкви, то нужен (чтобы причаститься хотя бы), а если «обходишься» без нее, то «обойдешься» и без Него. Тебе и без Него хорошо, а то, как с Ним, – заслонилось.

Что отчуждает

Глупо было бы обижаться на злых церковных старух (им живется много труднее, чем не злым). Бывает и клиросное пение столь ужасным, что посредине службы испытываешь сильное желание выбежать. Ну это ладно, правда? Другое дело – разочарование в духовном лице: когда тот, кто был для тебя авторитетом, становится авторитетом со знаком минус. Отчуждает, что и говорить. «Дурное исполнение Моцарта самой музыке не вредит!» – сколько себе ни повторяй подобных истин, не помогает, тяжесть на душе остается. И молитва помогает с трудом. Тут исторические примеры – дело хорошее, с тем соображением, что и мы живем в падшем мире, и наша Воинствующая Церковь в своей человеческой реальности не всегда отвечает слову «Воинствующая», и ты никуда из времени не денешься, и ничем не лучше… Знаешь ли, например, с какого века начали звучать со стороны святых упреки в адрес Церкви (в корыстолюбии и прочем)? Не угадаешь. Со второго! Т.е. еще во время гонений!

Слушаешь проповедь когда-то значимого, но разочаровавшего тебя священника, и думаешь: «Э-э, да если эти верные и глубокие слова, эту – вроде бы – веру он умудряется сочетать в себе с тем, что я знаю про него, то и верность слов его, и вера, и глубина – всё идет прахом, превращается в лицемерие!». Вряд ли это справедливые мысли. Посмотри на себя, подивись тому, что в тебесочетается. Лицемерие, к тому же, мешает говорить по-настоящему убедительно – а священник говорит убедительно. Так что оно сочетается, сочетается – настоящее с готовностью к лживому, ненастоящему. Ты еще и не с такими сочетаниями встретишься. Главное, что неприятно в них – это искренность. А с разрушенным авторитетом ничего не поделаешь. Мысль о том, что его слова теперь нужным «капиталом» не обеспечены, будет всегда мешать восприятию, мысль о лицемерии будет искать и находить (то вправду, а то якобы) подтверждения. Лучше всего – перестать пересекаться с бывшим авторитетом; Церковь не сошлась на нем клином. Ты не раз еще встретишь достойных пастырей. Думай о том, что если Господь послал тебе это испытание, значит ты до такого дорос и можешь справиться. Вспоминай святых, многие страдания претерпевших не от кого-нибудь, а от братьев по вере (Максим Грек, к примеру). И отчуждаясь от священника, не отчуждайся от Церкви – в ней сохраняется то, что для тебя драгоценно, хоть ты и забыл о том напрасно.

Согласись, что так хорошо на душе, как после причастия, тебе никогда не бывало. Одно слово тут – «хорошо», никакое другое не подойдет или будет оскорбительным, кощунственным. А причастие Святых Христовых Таин – только в Церкви.

Казалось бы, все, «теорема доказана». Но реальная жизнь не терпит «доказательности», душа свободна, и если совершаемый ею выбор сопряжен с посягательством на свободу, то… – пиши пропало! Впрочем, вопросы тут очень сложные. Вот будут расти у тебя дети, станут отказываться идти утром в храм или исповедаться, указанная сложность предстанет перед тобой самым «пробирающим» образом. Вольно Бердяеву было изрекать: «Борьба человека против Бога есть борьба за Бога». А если борющийся борется по недомыслию? Если он ребенок, допустим, – тоже ведь человек!

Почему православие?

Собираясь креститься, я отвечал себе так: если мне близок Достоевский, то какие еще варианты? Сейчас я не стану привлекать Достоевского, но поделюсь соображениями, выношенными в недавнее время.

Только в православии Христос – это Царь (крещаемый, напомню, исповедует: «Верую Ему, яко Царю и Богу»). Не «шеф» – Царь! Благоговейное, «антидемократическое», в высочайшей степени почтительное, а при этом нелицемерное, лишенное угодливости расположение является естественным, уместным в отношении именно к Царю. Расскажу об одном достоверно известном мне эпизоде, связанном с римским папой Иоанном Павлом II. Стюардесса в самолете предлагает ему, как и другим пассажирам, бокал вина. Папа отрицательно машет ладонью и делает кверху жест: «Шеф близко». У людей, расположенных к католичеству, может возникнуть тут умиление, у меня же – возникает отвращение. Панибратством пахнет.

Именно в силу царственности невозможно, на мой взгляд, представить кинематографическое воплощение образа Христа. Божественную царственность сыграть невозможно. Мне нравится фильм Мэла Гибсона «Страсти Христовы» – в нем показано главное: что Христовы страдания были реальностью, жестокой и жесткой. Некоторые планы дают впечатление достоверности: римские офицеры, озлобленность фарисеев. Но когда Симон Киринеянин помогает Христу нести крест, то обнимает Его за плечо и дружески поддерживает… Какое панибратство! Страдающий Христос в фильме Гибсона слишком близок нам, слишком подобен. Глаз подбит – так и бывает у людей. А посмотри на Лик Туринской Плащаницы, и на нем подбит левый («правый» или «левый (для нас)») глаз. Но Царственность – сохраняется! Это можно увидеть только здесь: сочетание крайних страданий и несомненной царственности, только у Того Христа, Кто был и вправду.

Соотнесенность с Ним – в православии, с Тем Христом, Который есть и вправду. Ибо обращенность к Нему предполагает благоговение, а оно полноценно в православии.

Что тебе до того?

Тебе-то хорошо, ты живешь не при советской власти, но при реальной свободе совести. Моего знакомого в 1980-е годы уволили с работы, обнаружив, что он носит крестик. Ты вольный взрослый человек. Никто не заставляет ходить в храм, справки о причастии (как было до революции) не спрашивает. Школа позади, воскресная школа также.

Проблема лишь во Христе – точнее, в том, что Он слишком легко заслоняется. Мы призваны всегда о Нем помнить, а мы не помним никогда. В Великий Четверг не вспомнишь, что сейчас Великий Четверг – я удержусь от зарисовок вариантов времяпрепровождения вместо службы «12 Евангелий». Пасха, конечно, напомнит, что нынче Пасха, но ты не встретишь ее (как в церковном слове говорится) «веселыми ногами». Останавливаюсь. Вспомни, если «припрет», это совершенно нормально. Ты помнишь у Достоевского: человеку нужно, чтоб было куда пойти. И у православного это есть.

Допустим, ты заходишь в храм и видишь иконы исключительно «софринские», мертвящие. Просто уходи и всё – что тебе до них? Душа не поворачивается к молитве – надо уйти и не смущаться. Слышишь проповедь, от которой берет тоска – потерпи до того момента, как станут прикладываться ко кресту, приложись и иди себе, постаравшись не думать об этой проповеди и об этом священнике – что тебе до него?

Однажды дорогого мне священника перевели из храма, в который я ходил, и назначили нового. Новый (назовем его отецN) вызывал у меня пребольшое смущение, его проповеди я еле вытерпливал. И вот однажды стою я, жду, когда проповедь кончится, маюсь, и вдруг вижу, что неподалеку стоит не кто иной, как Сергей Аверинцев (читал его?) и слушает с самым расположенным и благоговейным вниманием. Солидаризироваться с ним я никак не мог, но и поучительность случая не стал отрицать. А потом произошел еще более удивительный случай.

Однажды в самом тяжелом расположении духа я зашел в храм в воскресенье вечером, когда читался акафист «Иисусу Сладчайшему», встал среди немногих старушек. Молебен закончился, отец N стал читать имена по запискам, а затем поминать стоявших в храме. Он кивнул мне, мол, «как зовут?» И когда произнес: «Андрея» – со мной-то что произошло! На душе вдруг стало легко, будто тяжести не было и в помине! Я был знаком с регентом этого храма и, конечно, рассказал ему о таком эпизоде. Тот не удивился: «Ну-у-у, отец N! Он у нас известный молитвенник!». Тогда, вспоминая трудность восприятия его проповедей, я невольно подумал: младенец… Так что не стоит торопиться с оценками.

Если что-то отчуждает тебя от Церкви, все равно иди за Христом, веруя и в то, что Он настоящий – в Церкви. Многие пытались Его от нее оторвать (мол, «загородила» Его обрядами и т.п.), но все это просто неправда. Тебе не нужно будет отвечать за нее перед Богом. Важно лишь то, за что тебе перед Ним отвечать придется. И Господь, как ученику Своему, в ответ на вопрос, не имевший к ученику отношения, говорит и тебе: «Что тебе до того? Ты иди за Мною!» (Ин. 21:22).