Женский монастырь как центр реабилитации жертв Беслана

6 ноября в единственном женском монастыре — Аланском Богоявленском — Северной Осетии открывается центр реабилитации жертв Беслана.

Здесь умопомрачительно красиво: горный хребет, небольшая, но шумная речка, застывшее в спокойствии озеро, в воде отражается вершина с порозовевшим на рассвете ледником. Над озером плывет пар или стелется туман, в воде плещется рыба. В ущелье построен монастырь: белый храм, белый келейный корпус, белые здания мастерских и воскресной школы. В пяти минутах ходьбы — словно игрушечное здание реабилитационного центра. Здесь завершаются работы, в начале ноября центр будет открыт. Зарема Александровна Короева, директор центра, давно не только работает здесь, но и живет. С нами она разговаривает, когда мы возвращаемся из монастыря после полунощницы, где-то с часу ночи до трех. Кажется, этот человек может вместить в свою душу весь мир, и там еще останется место...

В контакте с миром, с людьми и с Богом

— Зарема Александровна, как возникла идея создания именно такого центра?

— Как я понимаю, инициатива шла из Германии. В марте 2005 года я встретилась с отцом Андреем Сикоевым из РПЦЗ. Он служит в Германии. Непосредственно после трагедии несколько месяцев прошло, и они приехали сюда уже после того, как договорились с епископом Ставропольским и Владикавказским Феофаном о том, что проект реабилитационного центра будет осуществлен совместно. И место было определено владыкой — женский монастырь. Это логично. Приехал генеральный директор немецкого фонда помощи детям Kindernothilfe. Он человек тоже был очень интересный, потом ушел. Ему было 30 лет с небольшим, как говорится, «несколько раз доктор наук», очень умный. Когда мы с ним знакомились, он сказал, что у него пятеро, по-моему, детей-инвалидов усыновленных. И потом он ушел в священники, оставил это предприятие.

В Германии существует фонд помощи детям. Если бы в России такое было: каждый со своими пятью копейками знает, куда сунуться, он уверен, что там они пригодятся точно. То есть это организация, которой доверяют безусловно, у нее хорошая репутация. Когда наших пострадавших возили лечиться, их показывали по телевизору, и пожертвования в фонд были целевые — именно на Беслан. Были пожертвованы деньги, и они, чтобы их реализовать, приехали и договорились о строительстве центра с владыкой как представителем Русской Православной Церкви.

— А почему они стали сотрудничать именно с Церковью?

— Это все не случайно, с их стороны во всяком случае, потому что, как они объяснили, они осуществляют более трехсот проектов по миру, и все через Церковь. Они говорили: «Нам все равно, какая религия в этой стране; если это Бангладеш — какая у них религия, если Афганистан — какая у них религия, но мы идем в Церковь и с Церковью заключаем договор». Тогда мы объяснялись через переводчика, но некоторые вещи они объясняли даже при помощи картинок. Генеральный директор нарисовал фигурку, как дети рисуют человечка с ручками, и сказал, что, как он понимает, человек в гармонии, если он в контакте с миром, с людьми и с Богом — и стрелочку вверх нарисовал. Тогда у него все в порядке.

Монастыри всегда были реабилитационными центрами

— Почему центр открывается именно на территории восстанавливающегося женского монастыря?

— Вы знаете, что монастыри всегда были «реабилитационными центрами», традиция такая в России. Причем для самых разных душевно пострадавших людей. И тем не менее опыта не было, все с нуля. Я еще тогда сказала немцам: «Если у вас более трехсот проектов по миру, что вы тогда тут сидите и велосипед изобретаете?» Мне ответили: «В каждой стране все по-разному. Кому-то нужен детский дом, кому-то нужен ожоговый центр, кому-то что-то другое. А вам что?»

Обо мне все говорят, что я из Беслана, но я попала туда незадолго до трагедии. Несколько лет уже отработала там. Вообще я из Владикавказа, а потом мы в России жили, и дети мои там остались. У нас родители болели, и мы вернулись. Я несколько лет проработала в Беслане в школе, познакомилась с этим городом, с этими людьми, и в этой школе многих знала, потому что учителей отовсюду собирают на семинары. Когда теракт случился, конечно, мы все вокруг этой школы кругами ходили. Насколько нас подпускали, настолько близко мы там крутились.

— Проект реабилитационного центра — не единственный. В чем его отличия от других видов помощи детям Беслана?

— После трагедии очень много людей приехали. Приезжали отовсюду психологи, курсы какие-то организовывали, просто помощь оказывали, а потом стали появляться центры помощи, Красный Крест развернул свою работу, каждый делал свою программу. Но все программы были привнесены, люди приходили со своим готовым, там были какие-то кураторы, согласовывали проекты как-нибудь с министерством и начинали делать. Я считаю, что здесь плюс был в том, что немцы пришли и сказали: «Что вам надо? Как вы хотите?» Инициатива была отдана нам: «Пишите программу, как вы считаете нужным». Это хорошо: мы не можем сказать, что на нас в этом смысле кто-то давил. Началось строительство — оно, конечно, немножко затянулось, но может, в этом есть свой плюс. Были быстротечные проекты — на год, на два, они уже завершились, кто-то уже отработал свои деньги и уходит с этого поля. А дети-то остаются. И проблемы остаются, и это проблемы не на год и не на два года. Когда мы затеяли этот реабилитационный центр, мы понимали, что тоже всех этих проблем не решим, но какое-то вспомоществование семье этих детей, может быть, и будет. Уже большой плюс в том, что они поживут на территории монастыря.

— Как началось ваше участие в этой работе?

— Меня привезли сюда из Беслана без предупреждения, можно сказать. Я три года работала в воскресной школе — преподавала в средней школе, а по воскресениям ходила в церковь учить детишек. Звонит мне батюшка и говорит: «У тебя завтра метод. день?» Я отвечаю: «Да». — «А вот приезжай-ка». — «Зачем?» Он: «Надо зачем-то. Приехали какие-то немцы, и надо кого-то из Беслана послать». Кого-то надо, я и приехала. Они меня спрашивают: «Ты кто?» Я говорю: «Я учительница, в школе работаю». А потом оказалось, что надо браться и программы писать, дело какое-то делать. Из школы ушла. Вот уже сколько лет тянем этот воз. Довели центр практически до состояния, что можно детей привозить. И уже привезем, на сегодня уже точно договорились. 6 ноября на открытие приедет к нам класс, в котором дети есть пострадавшие, многие из этого класса погибли. Это 11-й класс, это не маленькие дети. И они здесь останутся, первые три дня после открытия они здесь проживут. У них своя программа разворачивается, и мы вписались в эту программу: среди прочих дел и поездок три дня пребывания в монастыре. Обитель недавно в республике, многие в ней никогда не были. Многие вообще не знают, что такое монастырь.

Мне очень тяжело пришлось в эти годы. Представьте, ведь я думала, что за полгода центр построят, мне ключ дадут, а оказалось, что пришлось окунуться в это. Когда я начинаю скрипеть, стонать, временами приходит такая мысль: Бог сподобил в монастыре работать. Бог дал, что меня сюда впускают, с монахинями за столом сижу, могу с ними разговаривать, могу около монастырской жизни побыть, ведь могла ли я вообще думать, что мне такое приведется? А я еще скриплю, жалуюсь на жизнь, что тяжело мне. Все не случайно в этой жизни, раз так Бог привел, значит, и мне так надо было по моим грехам, надо отрабатывать.

Когда мы впервые приехали, был март, и здесь было так красиво! Сначала, когда говорили, что в монастыре для бесланских детей что-то строят, я думала: «Ну придумали, где Беслан, а где этот Алагир, ближе нельзя было, что ли?» Но когда я сюда попала, здесь был волшебный лес, белые кружевные деревья, озеро, просто сказка. Ни в каком Беслане, ни в каком Владикавказе такого места нет. Я не говорю уже о том, что это монастырская земля. И представьте: здесь еще полянка, ничего нет. Вот эта красота, ходят люди, меряют землю ногами, рассуждают о том, как здесь все будет строиться. Матушка говорит: «И представляете, звук колокола сюда будет доноситься». Мне подумалось: откуда здесь колокол, храма ни одного поблизости, ничего. Из чего они — монастырь-то — вырастали... И за эти годы — чудо! И монастырь вырос, и храм построили, и колокол здесь слышен.

— Вы здесь живете практически все время, и монастырь на ваших глазах строился?

— Нет, не все время. Я здесь живу постоянно с тех пор, как стали вести отделочные работы, когда первую комнату сделали так, что можно было матрас на пол положить. До этого я сюда приезжала из Беслана. Когда надо было уже это все охранять, за всем смотреть, а ведь рабочие иногда допоздна работают, — не успеешь иначе, не набегаешься. Они с утра придут, и я начинаю: «Сюда вот это надо, здесь обоев не хватило», и тому подобное. Я со списком: ехать, покупать, привозить. Все слава Богу.

От трудотерапии к творчеству

— Расскажите о программе реабилитации, пожалуйста.

— Программа создавалась исходя из реальных условий, в которые мы поставлены. Поскольку центр находится далеко от города и надо здесь проживать, то мы не можем брать детей на длительное время. Мы можем работать с ними только в каникулы и в выходные дни, потому что все прочее будет отрывать детей от учебного процесса. В первый год после трагедии их очень много возили. А представьте, когда ребенок после стресса. В общем-то, это тоже стресс: смена обстановки, переезд с места на место. И они как-то потерялись, а потом долго собирались. Я же сама в школе работала, видела, что там делается. В общем, не приветствуется отрывать детей от учебного процесса. Поэтому, исходя из условий, у нас все рассчитано на кратковременное пребывание. Летом — оно же длинное, можно было и на месяц... Я сначала предполагала интервал в две недели. Психологи сказали: не надо. Они с этими детьми часто выезжают, видят, что они быстро устают, им надоедает, они убегать будут. Это если увезли в Италию, он никуда не денется, а если здесь надо только выйти и сесть на автобус, то это чревато. И вот мы остановились на этом: 10 дней и 3 дня.

Что за это время можно сделать? Обучающие программы никакие невозможны, нужно что-то эмоциональное, поддержание духа. Все знают такой эффект: два дня в поезде с человеком ехал, вроде как с родственником остаешься, уже адресами обменялись. Совместное проживание сближает людей, а если люди, совместно проживающие, еще совместно что-то делают, то это еще больше объединяет. Вот эти ручки с детского рисунка, эти контакты с остальными человечками и с Господом Богом, мы надеемся, что будем налаживать. Совместное проживание, совместная деятельность в игре, через творчество, через осознание, что я творец, я сам могу. Я могу оживить неживую куклу, она может что-то проделать, я могу сам эту куклу сделать, я могу рисовать, лепить. Тут важен, конечно, учительский опыт, потому что можно ребенка вести к результату долго, путем обучения, а можно разовое сделать что-то. Если у нас театр, то это не тот театр, где что-то репетируют, ставят, входят в роль и так далее, а это театр импровизации, сочинения по ходу дела.

— Кроме театра, что еще есть в программе?

— Это музыка, театр, изобразительная деятельность, активная физкультура, в смысле подвижные игры. Рукоделие — это всенепременно надо будет здесь, только не в смысле вышивание или макраме, конечно. Когда я искала педагога, я говорила: мне нужен волшебник, преобразователь материала. Взял салфетки, быстренько сделал из них папье-маше, взял камешки, палочки на улице — из них тоже какую-то композицию сотворил. Все можно преобразить. Проволоку можно оживить, можно сделать спектакль из старого башмака и прочее. Нужен человек, который вдохнет жизнь в неживое.

— Где искали педагогов?

— Искали, собирали, это достаточно сложно, потому что проживаем в лесу, и сюда еще добираться надо, а дети здесь с проживанием, поэтому надо с ночевками приезжать. Здесь смена попадает, то ли ты день работаешь, то ли ты ночь работаешь с детишками. У кого-то семьи, и проблемы транспортные здесь. Двое из Мензура приезжают, это чуть выше, остальные отсюда, один педагог из Владикавказа. Одна, например, чтобы не ехать завтра с утра, приехала сегодня с вечера.

— Дети из разных семей, разных возрастов. А как вы их выбираете — по классам или другим образом?

— По классам. Когда длительный заезд — уже определились так, что лучше брать классы. У нас же налажен контакт с этими школами, психологи школьные могут нам сами подбирать, какой класс взять, если в классе есть проблема: недружные дети, конфликт с учителями. Такой класс как раз и стоит взять. У нас есть свой психолог, но, когда мы будем завозить классы, мы уже договаривались, чтобы школьного психолога давали. Во всяком случае, в две пострадавшие школы мы ходили с директором, говорили с психологами. Все уже договорено, нам мало осталось — начать.

Несть ни эллина, ни иудея

— В чем заключается православная составляющая программы?

— Она внутри, она не на поверхности. Каждый педагог должен внутри своего ремесла, своей профессии найти темы и то, через что это проявится. У нас немного особняком от всего стоит краеведение. Мы исходили из того, что дети пострадали на Родине, после этого по всему миру поездили, теперь у них психологическая установка: везде хорошо, у нас плохо. А жить-то здесь. А Божий мир везде прекрасен. Оглянись и посмотри: и Родина твоя замечательная, и Божий мир, начиная с травинки и камешка. Просто чудо. Каждая росинка — чудо. И к этому надо привести.... Больше всего будет истории Православия в Осетии. Рассказать детям, какой праздник отмечается, какого святого икона. Это же дети, часто неверующие, скорее всего, невоцерковленные; какие-то вещи элементарно надо рассказать.

Мы в столовой хотим повесить икону и молиться перед едой и после еды. Я матушке говорю: «Может, более сокращенный вариант напишем, не как в монастыре, когда все молитвы читаются, а только «Отче наш», и благодарственную — может быть, «Достойно есть»?» Я, как художник, хочу выровнять количество текстов. А матушка говорит: «Нет, давай полностью напишем, где они еще могут это увидеть и учиться?» Конечно, мы не собираемся заставлять всех, но тот, кто православный, кто крещен, тому расскажем, как это положено сделать: давай перед едой помолимся, а поедим — после еды тоже помолимся, Бога поблагодарим.

Православие должно быть внутри самих занятий. От театрала, от трудовика будет зависеть, какую тему взять: добро, сострадание, что угодно. Все равно выйдем на то, что надо ближнего любить, если умеючи это делать.

— Дети же не только невоцерковленные, но и мусульманские пострадали.

— Любые дети могут быть, никого не будут у нас насильно приучать к христианству. Но ужасно то, что сейчас творится в СМИ, то, что как набат звучит: клерикализация образования, детей сейчас Закону Божьему начнут учить. Я испытываю только возмущение: с этим шумом в прессе тоже надо бороться. Чтобы избавиться совсем от клерикализации образования, из школы надо все выбросить — и историю, и литературу. Если довести до абсурда и не упоминать ничего, можно оставить одну математику: она, наверное, вне этого, и то цифра три будет что-нибудь напоминать, ассоциации вызывать. Нельзя же так! Вы живете в стране, где культурообразующая религия — Православие, и нужно об этой стране что-то знать. Недавно видела передачу «Умники и умницы», и там очередная тема была «Чудеса православных святых». Я кусочек в конце посмотрела. Знаете, кто первое место занял? Парнишка-мусульманин. Он был уже весь увешан медалями, ответил на последний сложнейший вопрос, и его спрашивают: «Как же ты, мусульманин, всех православных сейчас победил?» Он говорит: «Мне это никак не мешало». Когда и кому знание мешало? Поэтому молиться тебя здесь никто не заставит, но если ты знаешь, что такое монастырь, какова монастырская жизнь, и посмотришь, узнаешь что-то об этой жизни, тебе это не будет мешать. Лучше знать, кто живет рядом с тобой.

— Дети из младших классов будут приезжать с родителями?

— Здесь есть возможность приехать с родителями, особенно если дети маленькие. Тогда за ними легче присматривать. Я, когда работала с маленькими детьми, всегда старалась родителей из коридора привести и рядом посадить. В этом нет ничего плохого. Он баночку откроет своему ребенку, водичку вовремя поменяет. Увидит, что у него фломастеры высохли, у кого-то лучше, глядишь, своему ребенку дополнительно что-то сделает. Это всегда хорошо. Религиозное воспитание — это дело семейное, и если мама вместе с ребеночком — это хорошо. Лишь бы только вместимость наша позволяла. Когда будет десятидневный набор, мы сможем сами детей собирать, и мы постараемся взять меньше. Надо, чтобы у нас было семейство, небольшой коллектив. Тогда больше будет возможностей. А если будет класс, мы можем просто не вместить родителей.

Родители для нас тоже особо важны, потому что проблемы и в семьях появились. Это уже вторично после трагедии: манипулирование детьми, и дети манипулируют родителями. Он пострадал, и ему родитель в момент трагедии не помог, он теперь вечно виноват. «Я хочу, дай!» А вы знаете, чтобы из ребенка вырос настоящий разбойник, его надо баловать, как в сказке «Снежная королева» маленькую бандитку. Есть и обратное: родители манипулируют детьми. Каждому второму норовят инвалидность дать. В будущем вашему ребенку это разве надо, что вы делаете? Но он же старается обеспечить его.

— Вы предусматриваете какую-то работу с родителями?

— Да, работа с родителями должна быть, психолог будет с ними беседы проводить — групповые, если есть несколько родителей; мы всех будем охватывать этой работой.

— Пострадавшие дети теперь учатся в разных школах?

— Они сосредоточены в основном в двух школах, потому что, как я понимаю, этим школам теперь оказывается особое внимание, гуманитарная помощь. Мама может думать: «Все там, почему мой ребенок будет где-то в другом месте?» Кто не захотел в коллектив бывшей 1-й школы, те перешли в 8-ю. Вместо одной школы построили две.

— Классы, наверное, не один в один остались?

— Нет, классы практически не сохранились хотя бы потому, что в эти же школы пришли другие дети, потому что иначе этого контингента не хватило бы на две школы. Они перемешались. Это тоже дополнительный стресс, когда из того коллектива, к которому ребенок привык, он оказывается в среде с другими детьми.

В чистом виде пострадавших не берут. Брать одних пострадавших — это только резонанс, только раскачивание друг друга. Их берут вместе с другими, как мы говорим, с пострадавшими второго круга и далее... Вообще такое противопоставление есть: мы, пострадавшие, и все остальные. Надо, чтобы дети были вместе и чувствовали, что другой — такой же человек, как ты, и у каждого есть свои проблемы. Всем трудно жить и надо друг другу помогать.

Немецко-русская дружба

— Какие реабилитационные программы проводили другие организации?

— Вы знаете, у всех это настолько разное. Я по Осетии сейчас смотрю. Куда мы могли бы ближе всего подойти — там только с инвалидами работают. Все пошли по пути кружковой работы: «Красный Крест», австрийцы приезжали, делали свой центр. Кружковая работа — это что? Например, ребенок к ним приходит и фотографией занимается. Почему-то компьютеры популярны больше всего. Я пришла в «Красный Крест», хожу и спрашиваю этого молодого человека: «Почему в качестве реабилитационной меры в данном случае выбраны компьютеры?» — «Ммм, а я не знаю, идите к психологу». Зачем-то он ведет кружок в «Красном Кресте», обучает работе с компьютером. А что это дает душе человеческой? Никто не знает, зачем это надо. Аэробика... В «Красном кресте» много всего, а пойдите спросите, зачем это. Почему английский язык? Почему компьютеры? Мы хотели, чтобы наша кружковая работа была наполнена духовным содержанием, чтобы кружки и между собой были связаны... Например, мы расскажем, что сегодня день Ангела у тех, у кого такие-то имена, чем день Ангела от дня рождения отличается — на краеведении рассказали, на рисовании порисовали ангела, эту тему использовали в театре и так далее. То есть нужно, чтобы взаимоцепляемость была и чтобы педагоги работали, взаимно дополняя друг друга, единым коллективом, а не так, что отдельно тут английский язык, а там компьютер — изоляция. И опять же, в «Красном Кресте» это обучение, это профессиональная направленность идет. Нам хотелось о душе немножко попечься.

— Какие-то занятия будут проходить непосредственно в монастыре?

— В монастыре, наверное, не занятия будут проходить. У нас есть возможность, когда там будет служба, если кто-то захочет, пойти, и это же здорово. Там козлята по весне, а если кто-то хочет их пойти покормить? Это замечательно. А если мы территорию монастыря уберем, пользу монастырю принесем? Потрудиться на благо обители — тоже объяснить надо, как это спасительно. Он сегодня у нас побыл три дня, уехал, но есть такое понятие — аккумуляция. Не надо сразу требовать отдачи. Когда-нибудь он вспомнит об этом.

— Пострадавших детей сколько сейчас всего?

— Сейчас точную цифру не скажу.

— Но это число так или иначе ограниченное?

— Тех, кто был непосредственно в школе, в зале, ограниченное число. Было 2-3 выпуска, они ушли из школы, но пришли те, кто были маленькими, в дошкольном возрасте это пережили, там же всякие дети были. А «пострадавшие второго круга»? А весь Беслан? А вся Северная Осетия? Нас даже немного ограничивает то, что финансирование частично немецкое. Если бы мы были тут полностью хозяевами! У матушки были другие хорошие идеи. У нас тут рядом Южная Осетия, президент приезжал, спрашивал: а наших детей будете брать? Представляете, дети в состоянии войны живут несколько лет. А это единый народ, который так разбит, и для единения народа нужно вот так и собирать: часть этих, часть этих, и вместе пожить, и чтобы каждый всегда помнил, что там — брат под обстрелом, а не просто какие-то чужие люди. Но у немцев это не запрограммировано, им надо свою картинку в телевизоре показать: вы жертвовали, вот что мы сделали за ваши денежки... Их интерес — свой интерес. Это тоже дело хорошее, но у нас очень много обделенных детей в селах.

— Немецкая программа имеет какие-то временные рамки?

— На сегодня договор заканчивается в январе, и дальше владыка его либо продлит, либо не продлит. Проект тянется с 2005 года, в 2005 году заключили договор по 2008-й, до конца 2007 года, это рубеж. А дальше — у них финансы еще не закончились. Или им надо будет новый проект затевать на оставшиеся деньги, потому что средства целевые и эта организация контролируется государством, они не вправе их вкладывать в другое место. Они большая организация, у них зарплата с тех же доходов, поэтому им невыгодно все сразу спустить и закончить. Им выгодно по пять копеек класть, тысячу лет тянуть и показывать, чтобы там тоже не угасало желание жертвовать. Поэтому они растягивают.

— Вы сказали, что финансирование частично немецкое, а остальное чье?

— Остальное — это Русская Православная Церковь. Они не полностью финансируют. Все остальные организации именно так и делают. Возможны разные сценарии. Например, может быть, некая акция рассчитана на год, потом материальные ценности раздали, закруглились, — отработали. А другие делают так: мы работаем, а потом все передаем по предварительной договоренности с Минобразом, что они потом это на свои плечи возьмут.

Монастырь, сами понимаете, не доходная организация. Его сначала хорошо владыка поддерживал, а сейчас и другие люди подключаются. Надвратную часовню строят, это сами пришли, проявили инициативу. Художники пришли по своей инициативе. Много было такого: прислали нам машину цемента — «На, матушка, тебе цемент». Другой — еще что-то. Мужской монастырь вы видели: им проще, там священники, они требы совершают, а женский монастырь может жить только на пожертвования и тоже на требы, они же тоже читают помянник на полунощнице, и лавочка у них есть. Монастырю — самому разве прожить, но чтобы еще и такое тянуть... Для этого нужна серьезная помощь. Было ли бы лучше, если бы мы были самостоятельны, без немцев? Я думаю, что, пока окрепнем, это неплохо. Года три поддержат, а потом уже что-то наработается, и кадры стабильные уже будут, и работа будет более налаженная. Настанет время, все будет, как Господь скажет.

— Особенно хорошо, что немцы своих программ не навязывают.

— Здесь был такой момент. Они в самых первых обсуждениях говорили, что очень хорошо — трудовая терапия. Мы ответили: «Да, трудовая терапия — это замечательно: плотничать, шить». — «А давайте мы мастерские сделаем?» — «Ну давайте». Они ссудили денег, матушка рабочих подняла, сделали мастерские: пекарня, швейная, плотницкая мастерская, столярная, керамический цех хотели еще сделать. Это подготовили до того, как я программу написала, а потом подумали: зачем? Я потом целое письмо немцам написала: уважаемые, у этих детей нет необходимости обучаться ремеслу — это раз. У нас в Беслане есть ПТУ, и там некому учиться, а те же самые специальности. Как их здесь учить, когда они живут в городе? А техника безопасности? Дети и иголки, станки — это вообще несовместимо. Вы знаете, что у нас в школах закрыты кабинеты труда? Там, где были раньше станки, там, где мальчики раньше что-то еще делали, сейчас все закрыто. Нет уже уроков труда для мальчиков. Никто и близко не подходит.

У меня два образования — я филолог и учитель изобразительного искусства. Мне пришлось год проработать в школе учителем рисования. Я в художественной школе работала и в среднюю школу никак не хотела, но принудили. Приходят и говорят: «Инструкция по технике безопасности чтобы в кабинете висела!» Что я там буду писать: не тыкайте кисточкой в глаза друг другу? Должна висеть инструкция по технике безопасности, хотя это кабинет рисования. А если бы это был, упаси Боже, кабинет со станками? Это же просто страшно. Никто работать не захочет, брать на себя эту ответственность. Наездами ремеслу не учатся. Немцы настолько оторваны от нашей реальной действительности! А мастерские остались, они пользу будут приносить: они нам и гардины пошили, и мебель сделали.

— Монахини будут участвовать в общении с детьми?

— Конечно, было бы здорово, если бы было такое количество монахинь, чтобы они сами здесь с детьми занимались. Пока их мало, они там с трудом управляются. Но и не без того: в программе так записано, что матушка будет определять места, экскурсии в паломнических поездках, что матушки будут вечерами сюда приходить и беседовать, что-то рассказывать. Монахини не ходят по улицам. Не приедешь в монастырь — ты их и не увидишь никогда. Тут недавно детский дом привезли, так для них это такое диво было, что тут монахини ходят. В Беслане людей в черном боятся более, чем где-нибудь. А там — как работать будем. Любое хорошее дело можно загубить непрофессионализмом.

Все почти готово

— Что запланировано на 6 ноября? Глобальное торжественное мероприятие?

— Открытие. Что мы можем торжественного сделать? Приедут владыка Феофан, епископ Ставропольский и Владикавказский, владыка Марк — архиепископ Берлинский и Германский — из Германии. Будет небольшой детский концерт. Познакомим вновь пришедших детей с монастырем и центром, будем ходить, показывать, хвастаться.

Сказать спасибо всем, кто помогал — тоже цель открытия. У нас такие были помощники: мэр Владикавказа миллиона два дал, чтобы здесь вокруг асфальт уложить, плитку нам положили, бордюрчики, клумбы сделали.

— Что еще осталось доделать?

— На площадках вообще ничего нет. Спортивная площадка не сделана. Одна площадка вообще недостроенная стоит, а она даже по СанПинам положена, если строго смотреть. Я ходила по инстанциям и спрашивала: «Вот смотрите, по СанПинам пионерских лагерей — нет крытой площадки как обязательного условия. А вот СанПин для центров социальной реабилитации: крытая площадка. Почему здесь нет, а здесь есть?» Мне говорят: «Потому что там здоровые дети, а здесь нуждающиеся в лечении». Она у нас не построена. Немножко стены возведены, положен еще пол, по условиям деревянный должен быть, чем-то перекрыть надо. У нас, если дождь пойдет, уже надо забегать. Даже теннисные столы сейчас вынести, хорошая погода — можно поиграть, дождь — сворачиваемся, а то можно было бы поставить под навесом и в теннис там играть, был бы навес. У нас ведь не сильно холодно бывает до определенного времени, иногда выпадает снег на Рождество. В этом году хорошо было, лед такой. Матушка на коньках каталась. Идея катка — это было бы здорово. Хороший лед. Но пока ролики взяли, это же тоже замечательно.

— А сама идея спортзала не будет стрессом для детей?

— Спортзал — именно как зал детей пугает, и не только детей. В нашей местной милиции работала журналистка, она туда пришла как фотокорр снимать Первое сентября и попала в этот зал. Потом ее взрывом вынесло, она спаслась. И через какое-то время, после всяческой реабилитации, кто там только с ней не занимался, прошел чуть ли не год. И она в 6-ю школу попала; школа ей незнакома, она открыла дверь и попала в спортивный зал. А он еще на втором этаже, и зарешеченные окна. Она в такой панике убежала оттуда — а это взрослый человек! А в двух новых школах спортивные залы построили совершенно без учета того, какие дети здесь будут. Я разговаривала с учительницей физкультуры, она говорит: «Я несколько дней плакала, когда увидела этот зал, когда я поняла, что нам сделали». Они построили новую школу, и там есть все, чего нельзя было делать. Спортзалы и так не соответствуют просто нормальным требованиям. Она говорит, из стен торчат выступы. Бегать по этому залу нельзя. А что касается окон... если бы в том зале в той школе были решетки, никто бы оттуда не спасся вообще. Они спаслись благодаря тому, что там не было решеток. Да, конечно, у них эти ассоциации. Дело не только в решетках. Надо было продумывать этот вариант. И потом, если зал на втором этаже, это еще хуже, еще страшнее. Или делается колодцем таким, что окна под потолком. Дело в самой архитектуре, она сделана без учета пострадавших. А им двигаться надо много. Психологи с ними занимаются и говорят, что надо выход агрессии давать, надо груши вешать, куда-то это выплескивать.

— Мы желаем вам успешно закончить подготовку и провести открытие реабилитационного центра.

Комментарий монахини Ноны (Багаевой), настоятельницы Богоявленского Аланского женского монастыря

«Почему небо голубое»

После трагедии в Беслане каждый нормальный человек думал, во-первых, о своей вине, а во-вторых, о том, чем этим людям помочь и как утешить. Что мы могли? Мы молились за них, встречались с ними... А владыка Феофан принял решение о строительстве в монастыре реабилитационного центра для детей. Тем более, что его желание и благословение совпало с намерением представителей Русской Православной Церкви За Рубежом. Эта идея нас объединила еще до того, как объединились Церкви. Одним из первых с гуманитарной помощью для жертв Беслана приземлился самолет из Германии. Сопровождал его священник — тогда он был еще диаконом — отец Андрей Сикоев. Он осетин по происхождению, но живет и служит в Германии, снимает кино, занимается переводами — очень разносторонний человек. Когда произошла трагедия, он очень быстро нашел финансы, помогал как-то, закупил медицинское оборудование. Я помню, как мы с ним познакомились и сразу же подружились: это очень неравнодушный человек. Отец Андрей со стороны РПЦЗ делал все что мог, он же познакомил нас с германским фондом помощи детям Kindernothilfe. Львиную долю тягот, конечно, несла и несет на себе Ставропольская и Владикавказская епархия.

Что изначально задумано — то и реализовали. Составлением программы реабилитации мы занимались в Санкт-Петербурге с православными психологами. В частности, есть такой замечательный человек — Маша Островская, она директор благотворительного фонда «Перспектива». Они занимаются детьми-инвалидами. Мы приехали к ней, она потратила на нас огромное количество сил и времени, мы ведь начинали с нуля, там были только я и директор нашего центра Зарема (в Крещении София) Александровна Короева. Мы сидели с утра до позднего вечера и разрабатывали эти программы. Благодаря Маше мы быстро ушли вперед, потом уже подружились, как могут подружиться люди, для которых Православие — воздух, кислород.

Сегодня открытие центра стало реальным. Мы не просто строили. Мы уже во время подготовки привозили детей, и, хотя не могли принять их на ночь, мы работали с ними, занимались общей терапией, которая складывается из атмосферы монастыря и трудотерапии, — что может быть лучше, чем заработать свой хлеб, помочь убрать в монастыре и тому подобное. И можно спросить у матушки в любой момент, почему небо голубое.

Благодаря владыке все очень четко разграничено. Даже строители, а не только педагоги прекрасно понимают, что работают не где-нибудь, а в монастыре. Если кто-то не согласен с политикой монастыря или директора центра — здесь не место выяснять отношения, хотя все можно обсудить в совещательном порядке. Дети и так травмированы, а если мы еще начнем что-то при них друг другу доказывать на повышенных тонах... В Беслане была такая история: один мальчик, переживший трагедию, все время отпрашивался с уроков, и учительница не знала, что с ним. Может, простыл и в туалет все время бегает. Мать его дома спрашивает: зачем ты все время с уроков уходишь? Оказалось, школа большая, и он ходил, изучал входы-выходы, куда бежать.

Нужно компенсировать любые недостатки программы аккумулированием любви, тепла, заботы. Потому что наших детей после трагедии покатали по миру, для них уже все открыто, а теперь надо подумать и о том, что есть время поработать и время повеселиться, подумать. Можно и кино посмотреть: будет у нас зал с большим экраном, будем показывать фильм «Остров» и подобное. Игровые площадки еще надо доделать, навесы, спортивный инвентарь. Будут пешие походы, каждый ребенок должен потрогать руками хворост, развести костер. Надо надеяться, что все это бесполезным для детей не останется.

Фотографии Александра Болмасова

Впервые опубликовано 6 ноября 2007 года