Ко дню рождения Цесаревича: царственный озорник

1913 год

Неиспорченный

Ребенок, больной столь серьезной болезнью, обречен на избалованность. С ним носились, с его капризами считались. Приставленный к Цесаревичу с 1907 года (из соображений безопасности) боцман Деревенько исправно выполнял  свои обязанности, но держал себя раболепно и от тех, кто соприкасался при нем с малышом-наследником, того же требовал (если мог). Известен случай на яхте «Штандарт», когда гардемарин (т.е. воспитанник старшего класса морского кадетского корпуса, отправленный на флотскую практику) курил себе сигару, поставив ногу на кнехт, и не догадывался, что подошедший к нему трехлетний мальчик – Наследник! Перед тем, как привести цитату из книги «Товарищ Его Высочества» (Москва, 2002), напомним, что Цесаревич звал боцмана Деревенько «Диной». Автор книги – Георгий Светлани, но это его псевдоним, а был он Григорием Пиньковским, в двенадцатилетнем возрасте попавшим юнгой на яхту «Штандарт». Цесаревичу он очень понравился, и он взял его себе в товарищи, называл же его «Пикоски».

«Наследник… спросил: «Ты чего куришь?». Гардемарин усмехнулся и снисходительно бросил взгляд на Цесаревича. Алексей дернул его за штанину и прикрикнул: «Ты кто? Как стоишь? Дина, прикажи ему!». И тут Деревенько строжайше отрапортовал: «Господин гардемарин, стать смирно! Выбросите сигару за борт! Не забывайтесь – с вами разговаривает наследник престола, Его императорское Высочество великий князь Алексей Николаевич!». Гардемарин побледнел, как полотно, встал, словно аршин проглотил, и рявкнул: «Виноват, Ваше императорское Высочество!». «Убирайтесь вон! – приказал Деревенько. – А то вас сейчас разжалуют!». Наследник был удовлетворен и сказал мне: «Пикоски, идем. Он дурак». Надо иметь, конечно, в виду, что данная книга написана старым советским артистом кино, явно старавшимся, где только можно, подбавить черной краски. Но вряд ли это относится к приведенному случаю, разве что слово «дурак»  в устах трехлетнего Наследника вызывает сомнение. Но на яхте чего не нахватаешься, даже если ты и Наследник. По множеству живых эпизодов в уникальной по материалу книге Г. Светлани, трехлетний Алексей Николаевич предстает перед читателем как очень избалованный и очень славный малыш.

Летом 1907 года яхта ходила по Финскому заливу, от острова к острову. Великим княжнам очень хотелось попасть на остров, который назывался Белый камень. Но им говорили: «Алексей не хочет, и вам там делать нечего». Ольга подошла к Пиньковскому и сказала: «Этот шибздик нас не послушает, соблазни его ты – поехать сегодня на Белый камень». Юнга выполнил просьбу: «Ваше Высочество, - сказал он Цесаревичу, - мы скоро отсюда уйдем, а на Белом камне так ни разу и не побывали. Давайте поедем туда!». Алексей был рад согласиться. И при появлении няни воскликнул: «Я на Детский остров не хочу! Я хочу на Белый камень!». «Ну что ж, - вздохнула няня. - Поедем туда». И, как рассказывает Г. Светлани, строго обратилась к княжнам: «Сегодня мы поедем на Белый камень. Алексей так хочет!».

Икона святого мученика Цесаревича Алексия

Остается лишь поражаться, что такая обстановка не нанесла вреда душе Цесаревича. Когда ему исполнилось девять лет, ему назначили воспитателя, Пьера Жильяра, и о первых трудностях своего ответственного поприща вспоминал он также и следующее: «Мне приходилось бороться с подобострастием прислуги и нелепым преклонением некоторых из окружающих. И я был даже очень удивлен, видя, как природная простота Алексея Николаевича устояла перед этими неумеренными восхвалениями». Жильяр обнаружил, в частности, что Деревенько вынуждает людей из низших сословий, приходящих к Цесаревичу (депутацию крестьян, например), вставать перед ним на колени. Алексей Николаевич при этом багрово краснел. Швейцарец переговорил с излишне старательным боцманом, неприятность была ликвидирована, и Цесаревич был в восторге.

Государь был родителем строгим, детей не баловал. Читая книгу «Товарищ Его Высочества» (с учетом, впрочем, указанной особенности), получаешь возможность почувствовать это изнутри. Мы завершим знакомство с воспоминаниями Г. Светлани, обратившись к следующему эпизоду. Однажды Цесаревич так раскапризничался, что ничто не могло его унять. Пришлось оповестить Государя. Тот проворчал: «Всыпать бы ему хорошенько. Уж больно вы с ним нянчитесь». Дело было поздним вечером, когда царская чета с приближенными смотрели кино в машинном отделении. Наследника одели и привели к родителям. Но кино его не развлекло. «Ну, ничего, - неожиданно сказал Государь. – Я знаю, чем его надо лечить. Приведите-ка сюда Пиньковского». Посланный матрос привел юнгу, и Государь сказал сыну: «Смотри, кто пришел». «Алексей, - рассказывает Г. Светлани, - в темноте начал меня ощупывать. “Пикоски!” - и стал меня обцеловывать так, что всего обслюнявил». Государь потеребил Пиньковского по голове: «Да уж ладно, потерпи немножко… Не сахарный, не растаешь».

С няней М. Вишняковой и боцманом Деревенько

Земляника в туфле

При серьезных провинностях царские дети не избегали наказаний. В книге немецкого историка, писательницы Элизабет Хереш «Цесаревич Алексей» (русский перевод: изд-во «Феникс», Ростов-на-Дону, 1998, стр. 86-87), к сожалению, без ссылки на источник, рассказывается о таком эпизоде с четырехлетним Цесаревичем, которому только-только было позволено появляться при гостях.

Однажды Алексей Николаевич, пройдя вдоль стола и чинно со всеми поздоровавшись, скрылся под столом. Вскоре одна из дам вскрикнула, поскольку Цесаревич снял с ее ноги туфлю. Он дополз до родителей и предъявил им свой трофей. Те строго приказали ему вернуть туфлю на место. Мальчик пополз обратно, но, перед тем, как вернуть туфлю на ногу ее обладательницы, умудрился стащить со стола и подложить в туфлю ягоду земляники. От прикосновения ступни с чем-то холодным и влажным дама вскрикнула еще сильнее. На несколько недель, несмотря на свои протесты, Наследник лишился права появляться при гостях.

Учителя о воспитаннике

С П. Жильяром в Ставке. 1916 год

В 1912 году, осенью, после случая в Спале, Цесаревич оказался на грани смерти, и после тяжелой болезни долго поправлялся. В конце лета следующего года  П. Жильяр приступил к обязанностям воспитателя и писал впоследствии: «В это время он (Цесаревич) был ребенком, плохо переносившим всякие попытки его сдерживать: он никогда не был подчинен никакой дисциплине. Во мне он видел человека, на которого возложили обязанность принуждать его к скучной работе и вниманию, и задачей которого было подчинить его волю, приучив к послушанию. <…> По мере того, как ребенок становился откровеннее со мной, я лучше отдавал себе отчет в богатстве его натуры и убеждался в том, что при наличии таких счастливых дарований, было бы несправедливо бросить надежду. <…> Он был довольно крупен для своего возраста, имел тонкий, продолговатый овал лица с нежными чертами, чудные светло-каштановые волосы с бронзовыми переливами, большие сине-серые глаза, напоминавшие глаза его матери. Он вполне наслаждался жизнью, как мог, как резвый и жизнерадостный мальчик. Вкусы его были очень скромны. Он совсем не кичился тем, что был Наследником, об этом он меньше всего помышлял (мы увидим, что это наблюдение не вполне основательно. – А.М.) <…> У него была большая живость ума и суждения и много вдумчивости. Он поражал иногда вопросами выше своего возраста, которые свидетельствовали о деликатной и чуткой душе. Я легко понимал, что те, которые не должны были, как я, внушать ему дисциплину, могли без задней мысли поддаваться его обаянию. В маленьком капризном существе, каким он казался вначале, я открыл ребенка с сердцем, от природы любящим и чувствительным к страданиям, потому что сам он уже много страдал». Вот и в тропаре Цесаревичу говорится: «С младенчества страданием на крест восшедый».

Икона святого мученика ЦесаревичаАлексея в г. Шарья

Учитель английского языка Сидней Гиббс так рассказывал следователю Н. Соколову о Цесаревиче: «Алексей Николаевич для своего возраста был высокий, очень худенький, болезненный, много страдавший мальчик (речь идет о времени заточения в Тобольске. – А.М.). <…> В Тобольске ему было хуже, потому что не было тех способов лечения, как в Царском. Он был веселого нрава, резвый мальчик. Он очень любил животных и имел доброе сердце. На него можно было действовать, действуя, главным образом, на его сердце. Требования мало на него действовали. Он подчинялся только Императору. Он был умный мальчик, но не особенно любил книги (т.е. сам читать; и Жильяр, и Гиббс читали ему очень много – А.М.). Мать любила его безумно. Она старалась быть с ним строгой, но не могла, и Он большую часть своих желаний проводил через мать. Неприятные вещи он переносил молча, без ропота. Он был добрый и в последнее время один из всех любил дарить что-нибудь. Имел некоторые фантазии: собирал в Тобольске старые гвозди: пригодится на что-нибудь».

В издательстве храма мученицы Татьяны скоро выйдет новая книга о Сиднее Гиббсе на основе его архива и документов, еще не введенных в научный оборот. Ее составитель любезно предоставил для настоящей публикации отрывок из воспоминаний Гиббса о Цесаревиче, написанных в 1937 году: «Он не был подавлен из-за ограничений, которые накладывала на Него болезнь, будучи живым и дружелюбным. Эта болезнь помогла Ему повысить чувствительность Его характера, углубить сочувствие к окружающим и помогла ускорить Его восприятие. Он был по природе своей очень сдержанным и самодостаточным. <…> Очень часто только по яркому проблеску в Его глазах можно было понять то смятение чувств, которое охватывало его душу. <…>  Он был награжден прекрасным чувством юмора, хотя редко давал себе волю продемонстрировать это. Его глаза <…> и были единственным показателем глубины Его чувств. <…> В некоторых случаях Он осознавал неизбежность трудной ситуации и на все мои предложения, которые можно было использовать для облегчения Его положения, говорил лишь: “Нет, уж тут ничего не поделаешь”, и нам приходилось оставлять все как есть. Но это происходило не часто - когда все было в черных тонах. Как-то раз Он произвел на меня огромное впечатление своей проницательностью. Я настаивал тогда на немедленном действии, а Он <…>  сказал мне: “Нет, нет, Вы должны ждать”. И я подумал про себя, что перед ребенком, который так управляет своей жизнью, открывается большое будущее». Странно, как многое чувствуется за этими словами, хоть ни о чем конкретном тут и не рассказывается.

Первые уроки английского

Сидней Гиббс. 1916 год

В книге Кристины Бенаг «Англичанин при Царском Дворе» (русский перевод: СПб, 2006) можно познакомиться с тем, как начиналось общение Сиднея Гиббса с Наследником. Первые уроки английского Гиббс стал давать Алексею Николаевичу в 1913 году.

Методика была, как теперь говорят, «погружением»: по-русски разговаривать было запрещено. Начинали с картинок, рассказ повторялся. Однажды Цесаревич принес на урок кусок проволоки. Гиббс не растерялся и сделал из него два «кабеля»: передающий и принимающий. Один «кабель» учитель и ученик держали в зубах, концы другого прикладывали к ушам. «Похоже, он очень удивился, слушая зубами», - писал Гиббс.

Однажды, по каким-то причинам, урок пришлось начать вечером. Наследник был усталым и проголодавшимся. В письме родным Гиббс подробно описал, как проходило то занятие: «Сначала он принялся резать хлеб ножницами, затем бросать его птицам, для чего приходилось открывать и закрывать створный переплет <…>. Затем он обмотал проволоку вокруг зубов и хотел проделать то же самое со мною, но, естественно, я воспротивился этому. Хуже того, он снова схватил ножницы и сделал вид, будто собирается резать все, что попадет ему под руку. <…> Он захотел стричь мои волосы, затем свои. Затем он принялся резать ножницами обои и портьеру. Кончилось тем, что он принялся извлекать свинцовые гирьки из портьер. Покончив с этим, он пригласил меня пойти с ним в игровую комнату, но я ему сказал, что уже почти шесть часов. Он стал спускаться вниз, крича, что вынул из портьер свинец».

Гиббс доказал свою любовь к Царской Семье тем, что последовал за ними в Тобольск. Именно он сидел с серьезно больным Цесаревичем, когда Яковлев объявил Царю, что должен его увезти, и когда решался вопрос, поедет ли с супругом Государыня. Гиббс рассказывал Соколову: «Он все ждал, ждал, а Она все не шла. Он все звал: “Мама, Мама”».

У Наследника будет прием

С Государыней. 1911 год

С удивительными мужеством и скромностью принял Алексей Николаевич свое новое положение: не быть Наследником. Может показаться, что мол «и так» ему было все равно. Нет, совсем не все равно. Известно его восклицание: «Когда я буду Царем, не будет бедных и несчастных, я хочу, чтобы все были счастливы». Так может воскликнуть только маленький мальчик. Значит, с ранних лет он сознавал себя Наследником.

И никогда не забывал об этом. Юлия Ден (Лили) рассказывает: «Однажды, когда он (Цесаревич) увлекся игрой с Великими Княжнами, ему сообщили, что во дворец пришли офицеры его подшефного полка и просят разрешения повидаться с Цесаревичем. / Тотчас оставив возню с сестрами, шестилетний ребенок с важным видом заявил: “Девицы, уйдите, у Наследника будет прием” (см. книгу М. Кравцовой  «Воспитание детей на примере царственных мучеников», раздел «Наследник»).

Урок министру

Одни из самых проникновенных воспоминаний о Царской Семье принадлежат Софии Яковлевне Офросимовой (см., например: «Царственные мученики в воспоминаниях верноподданных». «Ковчег», 1999). Она приводит такой эпизод: «Однажды Цесаревич вошел в кабинет Государя, который в это время беседовал с министром (стоит иметь здесь в виду, что только Государыня и дети могли входить к Царю без доклада. – А.М.). При входе Наследника собеседник Государя не нашел нужным встать, а, лишь приподнявшись со стула, подал Цесаревичу руку. Наследник, оскорбленный, остановился перед ним и молча заложил руки за спину; этот жест не придавал ему заносчивого вида, а лишь царственную, выжидающую позу. Министр невольно встал и выпрямился во весь рост перед Цесаревичем. На это Цесаревич ответил вежливым пожатием руки. Сказав Государю что-то о своей прогулке, он медленно вышел из кабинета. Государь долго глядел ему вслед и, наконец, с грустью и гордостью сказал: «Да. С ним вам не так легко будет справиться, как со мной».

Зонтик фрейлины

Любезность Цесаревича не так просто давалась ему. Одна из фрейлин Государыни София Буксгевден (Иза) рассказывает, как при посещении Ставки Семьей, на берегу Днепра (стало быть, речь идет о лете 1916 года), Цесаревич вдруг вытащил у нее зонтик и бросил в реку. Зонтик был раскрыт и поплыл; ничем не удавалось его достать. Вдруг появился Государь. Узнав в чем дело, он выговорил сыну: «Так в отношении дамы не поступают. Мне стыдно за тебя, Алексей. Я прошу извинения за него и попробую исправить дело и спасти этот злополучный зонтик». К величайшему смущению пострадавшей, Государь вошел в воду; Когда он был возле зонтика, вода была ему выше колен. Передавая с улыбкой зонтик его хозяйке, Государь сказал: «Мне все же не пришлось плыть за ним! Теперь я сяду и буду сушиться на солнце». София Карловна вспоминала: «Бедный маленький Цесаревич, красный от отцовского резкого замечания, расстроенный подошел ко мне. Он извинился как взрослый. / Вероятно, Государь позже поговорил с ним, так как после этого случая он перенял манеру отца, подчас забавляя нас неожиданными старомодными знаками внимания по отношению к женщинам. Это было очаровательно». Приведенный эпизод часто встречается в разных книгах о Царской Семье. В упомянутой книге М. Кравцовой его можно найти в разделе «Уважение к женщине».

В Федоровском соборе

Царская Семья при входе в Федоровский собор. 1913 год

Цесаревич был религиозен. Его письма матери из Ставки (1915-1916), за редчайшими исключениями, обязательно заканчиваются словами «Храни Тебя и сестер Господь Бог!» или коротко «Храни Бог!». Родители приучили его к молитве и храму. Но, бывало, и во время богослужения не мог он удержаться от шалостей. Рассказывая о пребывании Царской Семьи в Государевом Федоровском соборе, С.Я. Офросимова пишет: «Цесаревич каждый раз стремительно вылетал из коляски или из автомобиля прежде, чем ленивый дядька успевал ему помочь выйти… Он с быстротой молнии распахивал дверцу и с необыкновенной легкостью соскакивал на землю, так что не было времени за него испугаться. Он бегом подымался по ступенькам и исчезал в храме, а дядька, не торопясь, шел за ним. / Стоя с Государем на возвышении, Цесаревич иногда оборачивался к солдатам и строил им такую уморительную гримаску, что по рядам солдат происходил шорох от сдерживаемого смеха, на который Государь озабоченно оглядывался, чувствуя, что Цесаревич шалит, но на его обеспокоенный взгляд Цесаревич отвечал такой серьезной и невинной минкой, что Государь успокаивался. <…> /Что-то особенно трогательное было в его (Государя. – А.М.) озабоченном виде, когда он находился в кругу своих детей и когда не знал, на кого из них построже посмотреть, за кем следить, чувствуя, что все они готовы на самые отчаянные шалости».

В заточении

Всем известно, что и в заточении царские дети не теряли бодрости духа и даже – веселости. По многим свидетельствам, Царская Семья не тяготилась вынужденной замкнутостью жизни. Они так любили друг друга, им так было хорошо и интересно друг с другом, что огорчало их только – переживание за Россию и проявление человеческой скверны. Последнее было, увы, нередким. Услышав, как отца называют «полковник Романов», Алексей Николаевич густо краснел. Грубые выходки солдат охраны, их «свободный» (расхристанный) вид были для него оскорбительны. Однажды П. Жильяр сфотографировал Цесаревича, изображающего «солдата революции». Но мальчик оставался мальчиком, есть и вполне благодушный его рисунок с подписью «Часовой», сделанный 31 мая 1917 г.

Цесаревич изображает солдата революции

Поздней весной и летом Царская Семья не оставляла своим попечением возделанный в начале весны огород. Анастасия пишет в конце июня знакомому бывшему раненому: «Спасибо Вам сердечное за милое письмо, которому так обрадовалась. Мы тоже все помним и постоянно об этом говорим… (т.е. о лазарете. – А.М.). У нас весь день распределен, поэтому время идет довольно скоро. <…> Каждый день ходим гулять, поливаем наш огород и обыкновенно обливаемся, т.к. не ловки, да еще брат обливает из насоса» («Письма царственных мучеников из заточения».  СПб, 1996, стр. 61). Девушки поливали огород из больших алюминиевых  леек.

Возмужал

В Тобольске учительницей, приходившей к детям с воли, была Клавдия Михайловна Битнер, жена полковника Е.С. Кобылинского, начальника охраны Царской Семьи. Ее показания следователю Николаю Соколову – одни из самых живых свидетельств о Царской Семье времени заточения. Она рассказывала: «Я любила больше всех Алексея Николаевича. <…> Он был умненький, наблюдательный, восприимчивый, очень ласковый, веселый и жизнерадостный, несмотря на свое часто тяжелое, болезненное состояние. Он был способный от природы, но немножко с ленцой. Если он хотел выучить что-либо, он говорил: “Погодите, я выучу”. И если действительно выучивал, то это уже у него оставалось и сидело крепко. / Он привык быть дисциплинированным, но не любил былого придворного этикета. Он не переносил лжи и не потерпел бы ее около себя, если взял власть когда-либо. <…> Совсем не было в нем никакого самодовольства, надменности, заносчивости. Он был прост. Но он имел большую волю и никогда бы не подчинился постороннему влиянию. / Он уже многое понимал, и понимал людей. Но он был замкнут и выдержан. Он был страшно терпелив, очень аккуратен и требователен к себе и к другим. Он был добр, как и отец. В смысле присутствия у него возможности в сердце причинить напрасно зло. В то же время он был бережлив. Как-то однажды, когда он был болен, ему подали кушанье, общее со всей семьей, которого он не стал есть, потому что не любил этого блюда. Я возмутилась: как это не могут приготовить ребенку отдельного кушанья, когда он болен??

Экспонат музея Храма-на-Крови г. Екатеринбурга

Я что-то такое сказала. Он мне ответил: “Ну вот еще. Из-за меня одного не надо тратиться”. / Я не знаю, думал ли он о власти. У меня был с ним разговор об этом. Я ему сказала: “А если Вы будете царствовать?”. Он мне ответил: “Нет, это кончено навсегда”. Я ему сказала: “Ну, а если опять будет, если Вы будете царствовать?”. Он ответил мне: “Тогда надо устроить так, чтобы я знал больше, что делается кругом”. Я как-то его спросила, что бы он тогда сделал со мной. Он мне сказал, что он построил бы большой госпиталь, назначил бы меня заведовать им, но сам приезжал бы и “допрашивал” обо всем – все ли в порядке. Я уверена, что при нем был бы порядок».

Предвидение любящего сердца

С.Я. Офросимова рассказывает, как она последний раз видела Цесаревича – на праздничной службе в Федоровском соборе Царского Села, незадолго до революции: «Храм залит сиянием бесчисленных свечей. Цесаревич стоит на царском возвышении. Он почти дорос до Государя, стоящего рядом с ним. На его бледное прекрасное лицо льется сияние тихо горящих лампад и придает ему неземное, почти призрачное выражение. Большие длинные глаза его смотрят не по-детски серьезным скорбным взглядом… Он неподвижно обращен к алтарю, где совершается торжественная служба… Я смотрю на Него, и мне чудится, что я еще где-то видела этот бледный лик, эти длинные, скорбные глаза… Я напрягаю свою память и вдруг вспоминаю… Убиенные Борис и Глеб… / Я вздрагиваю от этой мысли, гоню ее прочь, но она настойчиво возвращается в мое сознание… Я отчетливо припоминаю два лика в золотом окладе и вижу третий, озаренный церковным сиянием. <…> Молящиеся, ряды солдат, певчие и сияние алтаря, все точно сдвинулось с места, расплылось и поплыло в одно золотое море, все потонуло в нем, кроме лица Цесаревича. Сердце сжимает нестерпимая тоска и страх, члены мои леденеют, и я падаю без чувств». Девушка сильно заболела тогда, и бывшее с нею видение она объяснила себе сильным жаром, плодом больной фантазии. Но некоторое времени спустя взглянула на случившееся иначе.