Андрей Десницкий: Нам не хватает культуры диалога
- Почему книга названа «Люди и фразы»?
- Мне показалось, что название емко передает содержание книги. Сейчас выходит очень много книг о правильных словах, в которых повторяются цитаты из святых отцов и Священного Писания. При этом речь идет о каком-то абсолютно идеальном мире, в котором, конечно, хорошо бы жить, но никому туда не попасть. С другой стороны, есть опыт нашей жизни иногда несуразный и нелогичный, не вписывающийся в заданные рамки. Наша христианская жизнь — попытка найти какой-то баланс между миром идеальных ценностей и тем, что у нас на самом деле есть. С одной стороны, существуют реальные люди, с другой стороны, есть «фразы» как символ мира идеального. Об этих мирах – моя книга.
- Вы расцениваете свои статьи как некую проповедь? Или для Вас это зарисовка, образ, картина?
- Ну, конечно, я стараюсь показать читателю то, что для меня важно. Но я отчётливо понимаю, что, сколько ни говори «халва» или «духовность», больше этой халвы не станет. Поэтому моя сверхзадача — предложить читателю неочевидный взгляд на вещи, указать направление мысли.
- Вы не боитесь писать об истории, об обществе, не будучи историком и социологом?
- Я являюсь специалистом в одной области — в библеистике. И поэтому по библеистике я пишу работы именно с позиции профессионала. Но я гражданин этой страны, я принадлежу к Русской Православной Церкви, я являюсь членом своей семьи. Естественно, во всех ролях я не безразличен к тому, что происходит в этих сообществах — в моей стране, в моей Церкви, в моей семье.
Когда я говорю: «Вот, я посмотрел фильм, и он мне понравился», я никаких обязательств не беру. Я могу быть не профессионалом, но у меня есть свое мнение, а люди пусть рассудят, согласны они или нет. У нас, к сожалению, в стране, нет культуры обмена мнениями. У нас очень часто либо митинги, где кричат: «Ура! Ура! Долой! Долой!», либо, действительно, диктатура специалистов: «Вот я в этом понимаю, а вы все молчите, и что я скажу, то для вас будет законом». Но у нас довольно мало ситуаций, где люди, не являющиеся специалистами и не получившие какой-то мандат, обмениваются мнениями, приходят к какому-то балансу.
- Почему?
- В советское время не существовал обмен мнениями. Была генеральная линия партии, надо было ее изображать. Не предполагалось самоорганизации людей, не предполагалось культуры диалога — сверху спускалось предписание, и все ему следовали.
А обмен мнениями происходил в каких-то очень маленьких группах, на кухне. Но это был очень узкий круг. И, как правило, это были единомышленники. И сейчас, это мы, кстати, очень хорошо видим во внутрицерковных дискуссиях, когда начинают обсуждать вопрос, например, богослужебного языка, очень четко видно, что люди зачастую не способны воспринять кого-то, кроме своих единомышленников. Вот мы здесь все собрались, мы друг друга понимаем, а там за этими стенами враги, они либо идиоты и не понимают очевидных вещей, либо они мерзавцы. Мы видим это в политике, когда, к сожалению, многие жалуются на то, что происходит, но практически нет каких-то возможностей альтернативы. То же самое часто происходит в общественной жизни, когда возникает какая-нибудь модная тема борьбы с чем-нибудь, и вокруг этой темы все собираются. Ситуация же, когда нужно найти какое-то практическое решение, когда, например, соседям нужно скинуться и поставить железную дверь на лестничной клетке, - зачастую неразрешима. Люди не могут договориться. Они действуют по принципу: если вы «за», то я «против».
- В Западной Европе есть такая культура диалога?
- Конечно, в Западной Европе она развита. Знаете, в Англии есть собор, в котором выставлена Великая хартия вольностей 1215 г. - это начало английской демократии. Конечно же, это очень далеко от современной демократии. Но с XIII века шло постепенное развитие политической системы со многими сбоями, разрывами, направленное на то, что верховная власть не абсолютна, не самовластна, у нее есть определенные ограничения. С другой стороны, у человека есть какие-то неотъемлемые права, и он в силу этого должен договариваться с другими. В России до революции существовали устойчивые общины, члены которой должны были договариваться друг с другом. Но революция 17-го года всё перемешала. И в результате мы привыкли, что живем с абсолютно случайными людьми на лестничной клетке, что через год или два мы переедем, они переедут, появятся другие случайные люди — нам незачем выстраивать никаких отношений, разве что соли попросить в долг.
Раньше моя семья жила в доме, куда переселили деревенских жителей. И как только мы туда переехали, соседняя бабушка напекла пирожков и угостила нас. Ее всегда можно было попросить посидеть с нашим маленьким сыном. У людей, которые привыкли жить в коммуналках, принципиально другое отношение, потому что коммуналка — это борьба за место под солнцем, где кухня, коридор — это территория, которую надо делить, делить агрессивно, потому что иначе «сожрут». Кто не успел, тот опоздал. Кто не доказал, что это его право, тот остался без своей доли. Это очень сильно влияет на людей. Деревенский быт по-другому устроен: у каждого свой дом, свой сад, и при этом ты понимаешь, что со своим соседом ты живешь всю жизнь, а потом он умрет — и живешь с его детьми, внуками и, значит, надо выстраивать отношения. Сама ситуация заставляет тебя находить формы взаимодействия. И другое дело — ситуация коммуналки, блочного дома, где ты соседу никто. Единственные поводы взаимодействия — сверху залили, за стеной шумят, машину не там поставили и кто-то разбил стекло. Тут включаются механизмы взаимодействия: ты узнаешь, кто там живет, кто бутылки из окна кидает. И, конечно, при таком взаимодействии люди не учатся договариваться, они учатся обращаться к власти — вызывать милицию, писать жалобы. Но что-то меняется в нашем обществе, потому что по сравнению с тем, что было 10–15 лет назад, люди гораздо меньше надеются, что сверху спустят предписания, как себя вести. Люди учатся договариваться друг с другом, выстраивать диалог, и это внушает надежду.
