Дмитрий Воденников: поэт в столпе света.(Ч.3)

5. Когда ты пишешь, ты попадаешь в столп света

- А Вы могли бы писать в стол?

- Собственно говоря, я как раз и начал писать в стол.

- «Великие» часто писали в стол.

- А это кто? Назовите, пожалуйста, наших великих. Пушкин, что ли?

- Пушкин нет.

- Лермонтов? Тютчев? Я просто не понимаю сам термин «писать в стол». А что, есть момент, когда ты пишешь не в стол? А куда ты пишешь? В унитаз? С трибуны?

- Когда ты пишешь, а это неизвестно кто и когда прочитает.

- А Вы вообще уверены, что когда я пишу, то я уверен, что это кто-то когда-то прочитает? Вот сейчас, допустим, есть Интернет, это более понятно. В принципе, и тут я не уверен, может быть, люди пролистывают эту страницу. Я что, думаю, что это кто-то опубликует? В конце концов сейчас кризис, всё, не выйдет ни одной книги больше. Вполне возможен и такой вариант, хотя у меня больше всех книг среди современных поэтов. Но ведь они могут больше и не выйти никогда.

Мне просто очень не нравится эта фраза. А почему не думать, что я пишу в небеса, например? Я не буду говорить, что там Бог, у меня сложное отношение к этому, более того, я не считаю, что там кто-то есть, для кого можно писать. Ты пишешь в мир, в энергию. Когда ты пишешь, ты попадаешь - я говорю это 150 раз в каждом интервью - в столп света, пишешь в этот столп. Ты пишешь не тогда, когда поставил точку, потому что точку ты не ставишь. Ты пишешь, когда ты написал стихотворение. Оно часто пишется в голове. Оно долго может писаться, может, полтора года, но оно пишется в голове. Давайте тогда переименуем, пусть пишется не в стол, а в голову. За твоей головой идёт столп света. И ты пишешь в него, просто возвращаешь ему. Возвращаешь только тогда, когда понимаешь, что ты попал в систему этого света, что твоё стихотворение соткано из этого. И это как раз и говорит о том, что с точки зрения окружающего мира ты пишешь в стол, потому что люди этого не понимают, они вообще не понимают, когда всё сразу.

А свет - это когда всё сразу: смерть, жизнь, бабий интерес, женский интерес, мужской, стихотворный, другой. Ты всё воедино сводишь - ушедшего человека, пришедшего, оставленного. Люди не любят воедино, они просто не понимают, когда воедино всё сводят. Они могут понять - я сейчас специально про любовь скажу - только когда типа «ты меня бросил, я сижу плачу». А вот «ты меня бросил, я сижу плачу, и я счастлива» уже не понимают. Я сейчас совсем выпрямил специально. То есть, как же счастлива, если он бросил? У них эти вещи не укладываются в голове. А это и есть то единственное, потому что когда ты оставляешь, тебе плохо, это одновременно хорошо. Вы понимаете, да? Я всегда, когда человек умирал, даже очень близкий, испытывал ощущение торжества при всём при этом, когда мне об этом сообщали. И как это свести всё воедино? Очень просто. Надо об этом правильно, честно и гениально написать. Поэтому, понимаете, ты пишешь не в стол. А с другой стороны ты всё равно пишешь в стол, потому что никто не прочтёт тебя правильно, потому что тебя прочтут, вытянут только одну линию и будут сильно удивляться, зачем там третья, четвёртая нитка, зачем там красная, зелёная, когда уже есть белая. Давайте обмотаемся все белыми нитками и будем радоваться. Так вот, заканчивая отвечать на этот вопрос, - ты пишешь не в стол. Я не знаю, что там делал Солженицын, потому что у него была социальная функция, я вообще не очень понимаю писателей, а стихи - это вообще совершенно другая вещь. Стихи могут вообще существовать без всего, их можно вообще никому не показывать. У меня есть такой цикл «Любовь бессмертная - любовь простая». Я писал его, естественно, в голове, это не отменяет того, что я что-то записывал, но я точно помню, что было в голове. У меня тогда ещё не было компьютера, была только машинка. Я никак не хотел садиться, мне вообще лень набирать, я набираю с ошибками. Я держал это где-то месяц в голове, а потом подумал, что вот если сейчас меня собьёт машина, то этих стихов никто не узнает. Вот тогда я сел и напечатал их.

По большому счёту ну и что? Что это прибавило? Миру это прибавило много, но при всём при этом не прибавило ничего, потому что они уже есть. Ну, сбила бы меня машина, ну не узнали бы эти стихи. Кто-то бы не поплакал, кто-то бы не пожал плечами. Какая разница? Они уже есть. Каждый человек гениален. И гениальность в том, чтобы делать именно то, что должно было быть сделано, насколько у тебя хватит сил. Это уже есть, Вы понимаете? Это просто уже есть. И всё. И тогда тебя уже всё отпускает, тебя не тянет, тебе не плохо. Точнее, когда ты пишешь, тебе плохо от какого-то внутреннего несовершенства, как бы от неправды, ты не договорил какой-то правды. А правда - это ведь не высказывание какой-нибудь определённой сентенции.

Правда иногда на уровне какой-то ткани, ноты, понимаете, да? Ля - это правда, а ль - это уже неправда. Нет, конечно, потом врываются другие механизмы, тебе хочется поделиться. Поделиться тебе очень хочется, но при всём при этом можно это и не делать. Это уже другое, очень человеческое, это уже включается потом. А сначала достаточно, что оно есть. Это какие-то незримые люди. А потом тебе очень хочется, чтобы это почитали, но это опытное.

- А если бы от всего Вашего творчества можно было оставить только одно стихотворение, что бы Вы выбрали?

- Я бы оставил «Черновик», это очень лёгкий вопрос. Кстати, очень хороший. Это становится понятным очень простым способом. Вопрос на самом деле замечательный по одной просто причине. Он, как ни странно, почти не сослагателен. На каждом этапе это разные стихи, ну, например, возьмём ту же «Школу злословия», которую Вы уже упомянули. Я не хотел ничего читать, это они у меня просили. Я выхожу, я понимаю, что надо читать на очень большую аудиторию очень «диких» людей. Они смотрят якобы интеллектуальную программу (хотя она действительно интеллектуальная). И они очень гордятся тем, что они интеллектуальные зрители, но на самом деле они дикие, дичайшие просто. Это ясно по их реакции, по тому, как они пишут, как воспринимают слово. Это такой детский сад в пещере.

Одновременно там есть и прекрасные люди, удивительные, которые не детский сад, а вообще высшее учебное заведение в 22-м веке, до которых даже я не дотягиваюсь. Я их даже не знаю, это тоже люди, которые смотрят телевизор. Я понимаю, что за этими людьми целый мир. И мне говорят: «Прочтите, пожалуйста, стихотворение». Конечно, мне очень трудно читать, болевой очень стишок «Черновик», к тому же, очень длинный, но выбираю я, естественно, его. Вот и вся история.

Я понимаю, что для большинства людей дойдёт только это. Я понимаю, что они офигеют, потому что даже этот непробиваемый детский сад, эти слонопотамы, которые там есть, сидящие у телевизора какие-нибудь, тем не менее всё равно будут пробиты. И мне их не жалко, не жалко их пробить, сделать так, чтобы они поняли, что то, как они живут, не называется жизнь. И они сами в этом виноваты. Они просто не хотят быть живыми. Я понимаю, что кого-то это очень сильно ударит, кто-то наоборот впадёт в агрессию и подумает, что это какая-то чушь. А кто-то - вот эти прекрасные люди - поймут даже больше, чем я хотел сказать. Я знаю, что большинство не дойдёт до других стихов, но я выбираю одно стихотворение, потому что понимаю, какое стихотворение должно быть прочитано на данном этапе. У меня сейчас есть такое стихотворение, которое для меня является невозможным, предельным, нереальным, очень болевым. Я писал его полтора года, это «Черновик». Хотя большинство людей сочтёт, что это невыносимо, я в этом не сомневаюсь тоже ни секунды. Но всё-таки надо ещё и быть людьми. «Черновик» - это даже больше про всех, чем «Как надо жить - чтоб быть любимым», который я сейчас не очень люблю. Просто он такой... типа миллиона вопросов. Попсой он не становится, но становится чистой классикой. Но когда ко мне приходят какие-то незнакомые люди в Интернете, пишут «спасибо Вам», я не отвечаю. А когда ко мне приходят и говорят: «Спасибо Вам за «Черновик», я всегда отвечаю: спасибо вам, потому что это другой уровень осознанности, люди живут в другом режиме.

Нет, там тоже всё это есть, но люди думают, что это песенка о любви, условно говоря. Но это не о любви, это о том, как развалиться, как распасться - и не распасться одновременно.

- Спасибо Вам!

- И Вам спасибо.