"Стиляги" получили "Нику"
Академия кинематографических искусств во главе с Алексеем Баталовым отдала предпочтение мюзиклу, затронувшему проклятые вопросы, казалось бы, неуместные в этом жанре. На звание лучшего фильма года претендовали также картины «Дикое поле» Михаила Калатозишвили , «Бумажный солдат» Алексея Германа-младшего, «Исчезнувшая империя» Карена Шахназарова и «Пленный» Алексея Учителя.
Предлагаем вашему вниманию размышления об этом фильме, впервые опубликованные на "ТД" в феврале 2009г.
«Стиляги» - мюзикл о трагедии человеческой свободы
Фильм Валерия Тодоровского «Стиляги», пожалуй, единственное произведение российского кинематографа, которое почти полностью (насколько это только возможно для неамериканского искусства) сделано в традициях классического мюзикла. Хотя влияние советских музыкальных кинокомедий тоже ощущается (негритенок, рожденный от белой женщины, передаваемый из рук в руки простыми русскими людьми, принявшими его, такого непохожего, в свой мир, - явная отсылка к Александровскому «Цирку»), по стилистике это нечто совершенно иное.
По собственному признанию, Валерий Тодоровский ориентировался даже не на современные бродвейские мюзиклы, а на лучшие образцы этого жанра, относящиеся к середине прошлого века, в первую очередь, фильмы знаменитого Боба Фосса. Как талантливый режиссер и профессионал своего дела Тодоровский сумел выдержать стиль, сохранив при этом собственное кинематографическое лицо. Невольно возникает ассоциация с «Танцующей в темноте», блестящей, математически выверенной стилизацией и, вместе с тем, фильмом более чем фонтриеровским.
При кажущемся сходстве, в идейном смысле эти фильмы ровно противоположны: если у голландского режиссера это - трагедия, а музыкальные номера лишь радостный фон на котором еще страшнее и очистительней звучит печальная развязка, то у Тодоровского - «фильм-праздник» (такой один из рекламных слоганов картины), и сам сюжет - лишь фон, создающий логическую связь между клипами. А сюжет прост. Живет такой парень, студент-комсомолец Мэлс, Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин, (я сначала подумал - Московский электроламповый завод). И вот он подался к стилягам, потеряв сакральную букву «с» из своего имени. Естественно, Мэл (Антон Шагин) делает это из большой и светлой любви к девушке-неформалке (Оксана Акиньшина).
Еще Антон Павлович Чехов как-то заметил, что «студенты бунтуют, чтобы нравиться барышням». «Нравиться барышням» вполне достойное стремление, вопрос только в сущности бунта. Стиляги в это время танцуют буги-вуги и «рок-н-ролл, извлеченный из снимка чужой диафрагмы» (создатели так и хотели назвать фильм «Буги-вуги на костях», памятуя о пластинках, печатавшихся на рентгеновских снимках, но сочли его мрачным и негламурным). «Жлобы»-комсомольцы отлавливают стиляг, состригают им модные коки, рвут пиджаки попугайской расцветки, дорогие колготки и ботинки «на манной каше». Всё кончается печально для неформальной тусовки: кто-то ожлобился, кто-то сел, кого-то сослали за 101-й км, а кого-то отправили на подводную лодку. Главные же герои поженились и вместе воспитывают ребенка-мулата от заезжего афроамериканца.
Естественно, при таком сюжете и антураже в нужный момент может запеть любая табуретка, во всяком случае, любой актер, что периодически и происходит. Иногда очень даже неплохо. Так, например, самая первая песня «Человек и кошка» Федора Чистякова, неожиданно, но в тему звучащая из уст отца-фронтовика Мэла (Сергей Гармаш) в обстановке коммунальной квартиры, еще раз показывает народный фольклорный дух русского рока. При этом совершенно теряется весь наркоманский подтекст. «Порошок волшебный», по буквальному смыслу песни, это лекарство, исцеляющее от уныния и помогающее сохранить здравый смысл даже в этих тесных, набитых людьми комнатах. Отец героя, вообще, пожалуй, самый симпатичный герой фильма. В нем чувствуется мудрость, даже в советские годы оставшаяся в лучшей части простого народа, умение при всей лояльности к власти не скурвиться, не поддаться на всеобщий обман, в конечном счете, твердая уверенность, что оставаться человеком, если не бояться и жить по совести, и тогда «они», любая тоталитарная машина, по большому счету, ничего не сможет тебе сделать.
И к миру отец Мэла относится до-доброму и мудро. На стиляжные выходки сына лишь дает иронический совет: ты бы волосы не сахаром, а эпоксидным клеем намазал, вдруг дождь или солнце. В глубине души он, наверное, даже рад: хорошо хоть не идейный комсомолец, а так перебесится, сам в молодости был такой же.
Ну, спуталась девка с черномазым, куда она теперь с негритенком, кто ее теперь возьмет кроме моего сына-дурака. Может, и хорошо, что он ее так любит.
В фильме есть еще одна сильная музыкальная сцена - комсомольское собрание под музыку «Скованные одной цепью» «Наутилуса» и жесткий речитатив комсорга Кати (Евгения Брик), главной антагонистки Мэлса. Тут уже торжество воинственной и хамской серости, сплоченной даже не в толпу, а чудовищный механизм.
Что до остальной музыки, то, на мой вкус, не хватает более жесткого социального рока. Тем более, авторы и так допустили сознательные музыкальные анахронизмы (большинство песен относятся не к 50-м, а к 80-м годам прошлого века).
А так непонятно, что собственно они все бунтуют: мелодии, которые в свое время, действительно, несли ощущение свободы, для современного зрителя всего лишь ненапряжная музыка, которая бы сгодилась даже не для ночного бара, а для семейного кафе. И уж, конечно, не хватает шевчуковских «мальчиков-мажоров», впрочем, тогда это был бы совсем другой фильм...
Тем не менее, «главная новогодняя сказка 2009 года», с огромными по российским меркам бюджетом, рекламой и пиаром, все же вольно или невольно затронула проклятые вопросы, казалось бы, неуместные в развлекательном музыкальном фильме.
Она стала, по словам Артемия Троицкого, «очень уместным и красивым поводом поговорить о свободе». А именно трагедии человеческой свободы. Дело тут даже не в тоталитарной машине советской власти. Желание «не быть, как все», осуществить которое пытаются «стиляги», естественно для человека, созданного по образу Божию. Каждый из нас бесконечно дорог и единственен в очах Божиих, ради каждого в отдельности человека, а не просто за весь человеческий род, Христос умер на кресте, и у каждого есть свое неповторимое место в мироздании. Однако попытки нарочито выделиться «из прочих человеков» обычно оборачиваются либо тиранией, либо клоунадой. В фильме, кстати, герои похожи скорее не на реально существовавших в те времена стиляг, а на их карикатуры в советских газетах.
Кроме того, как сказал Аристотель и повторил святитель Василий Великий, человек не дикий зверь, а существо общественное, т.е. по-гречески политическое. Даже монахи-отшельники, которые годами могут не видеть человеческого лица, и в социальном смысле не одни: у них свое особенно место в Церкви. Так и решившие выделиться из толпы неизбежно сбиваются в стайки, в которых тут же придумываются свои, иногда еще более жесткие, чем в остальном обществе законы. Парадоксальным образом человек, стремящий не быть, как «все», вынужден быть, как «они».
Как для любого государства есть опасность превратиться в тиранию, так и для любой тусовки - в тоталитарную секту. Так и Мэла с трудом и не сразу принимают в общество стиляг, пока он не начинает соответствовать образу представителя этой субкультуры. Долгое время, кстати, герой не может войти в компанию, где заправляет мальчик-мажор Фрэд, сын высокопоставленного дипломата, просто из-за финансовых трудностей, у него нет денег покупать «стильные» вещи у фарцовщиков и спекулянтов.
Впрочем, даже уникальный набор экзотических шмоток, странных причесок и безумных мыслей автоматически не освобождает от принадлежности к торжествующей серости. В конце фильма, в символической сцене, Мэл уже не по улице Горького 1950-х, а по современной Тверской. Ему встречаются представители разных субкультур, каждый из них в собственном неповторимом прикиде, но все они как-то обыкновенны, похожи друг на друга, просто сейчас все мальчики и девочки должны иметь свой неповторимый прикид. Когда таких неформалов становится тысячи, мы видим ту же толпу.
И такая ли уж непроходимая пропасть между жлобами и стилягами? Не случайно, самым ярким и сильным персонажем фильма, оказывается девушка-комсорг, которая всеми средствами, вплоть до соблазнения, пытается вернуть на «правильный» путь героя, а потом исключает его из комсомола. Хотя она и заявляет, что «хочет быть, как все», сама она как раз не такая. Фанатично и тиранически преданные «общему делу» люди еще большее исключение из правил, чем нонконформисты. На самом деле, героиня... хочет, чтобы все, были такими как все, вернее такими, как она сама считает правильным, т.е. в конечном итоге, как она сама. Себе же она отводит скромную роль лидера этой толпы «идущих вместе» и великого инквизитора, когда дойдет дело до расправы.
Тираны обычно бывают интересными незаурядными личностями, поэтому и комсорг курса выигрышно смотрится на фоне инфантильных и трусливых неформалов (хоть бы одному комсомольцу они набили морду). Как овцы, стиляги пред стригущими всегда безгласны. Но в отличие от христианских мучеников, безропотно шедших на смерть за свою веру, у них нет ни смирения, ни дерзновения. Они хамят, пока не подойдут дружинники, потом дружно убегают, каждый сам по себе, даже если их намного больше, чем преследователей, а звонок папаше их лидера, влиятельному партаппаратчику из МИДа, легко избавит их от неприятностей. Втайне, конечно, ненавидят «всё это советское быдло» и наслаждаются чувством борьбы с системой, но не могут даже толком дать ответ в своем уповании. Робкое высказывание Мэла перед лицом комсомольских «жлобов»: «Мы такие же люди, только одежда другая», - выглядит скорее не как призыв к толерантности, а как некоторое лукавство, если не прямое отступничество. Клоунские (можно было б сказать, юродские, если там была серьезность подлинного юродства) костюмы как раз и есть заявление, что «мы не такие, как все люди». Не случайно железный «комиссар» Катя со своим отрядом в тот раз отпустила, так что даже не пришлось звонить высокопоставленному папаше Фрэда, не потому, что не нашла, что возразить, а очевидно, удовлетворившись полуоправданием Мэла. (Как мы увидим, потом она попытается соблазнить героя, там все будет уже серьезней, поскольку сыграет уже настоящая женская ревность). Все ж, однако, не сочите меня врагом субкультур, они, по крайней мере, имеют отношение к культуре, а не «культурной революции» и ее деятелям, охочим до погромов хунвейбинам («идущим вместе» в переводе с китайского).
Дело, однако, в том, что ответы на эти проклятые вопросы так же трудны, как и банальны. Как ни странно, в фильме они почти проговариваются. Действительно, «важно не то, что снаружи», и даже не «то, что на подкладке» (как утверждал продвинутый мальчик-мажор Фрэд), а то, что внутри человека, в конечном счете, каков он не в глазах людей (хотя иногда и придется свидетельствовать об истине на торжищах, судилищах и позорищах), а в очах Божиих. Свобода и есть в этом «самостояньи человека», ежедневной решимости «жить не по лжи» и творить правду, не порабощаясь греху, который не дает быть человеком, а значит делает непохожим на самого себя.
И конечно, «нужно по капле выдавливать из себя жлоба». Убить в себе тоталитарное государство греха и неправды.
Впрочем, чтобы понять это, вовсе не обязательно смотреть фильм «Стиляги».
