Выживший — ради чего?

Ты поражаешься не только тому, как мог выжить Хью Гласс в таких жутких условиях, но и как было можно выжить, это снимая

Легендарный сюжет «Выжившего», довольно известный на родине Гласса, для российского зрителя, пожалуй, в новинку. Наиболее забавно звучат отзывы из профессиональной среды, которые стали раздаваться ещё до официальной премьеры, — учитывая, что мнения эти были сформированы никудышной пиратской копией фильма. Вот, к примеру, характёрные слова хорошего режиссёра Юрия Быкова: «Задолбали эти длинные кадры. На фиг они нужны? Во ВГИКе хвастаться?».

«Выживший» Алехандро Гонсалеса Иньярриту воспринимается по-разному настолько, насколько это бывает в случае с настоящим фильмом-событием. Некоторые фанаты режиссёра традиционно пеняют ему на то, что он «оголливудился», ведь «Выживший» — проект, переходивший из рук в руки и претерпевший значительную эволюцию. Говорят, мол, теперь жгучего мексиканца, автора «Суки-любви», в суровых северных реалиях почти и не узнать. Другим не по нутру излишняя жестокость и натурализм действа, а третьи иронизируют над самими принципами съемки. Роман Волобуев, к примеру, с иронией назвал панорамы оператора Любецки эдаким Google Street View. Можно рассуждать о линейности сценария и штампованности сюжетных ходов, о неуместности цитат из Тарковского, — и все же любая критика в случае с «Выжившим» кажется мне какой-то лилипутской.

То, ради чего нужно идти на «Выжившего» в кино, самое главное, что дарит он зрителю — невероятный опыт, расширяющий возможности кинематографа. Иньярриту возвращает нам чувство первозданной весомости каждого кадра — при том, что камера парит, ныряет и разве что не запрыгивает на коня. Непрерывный эксперимент по выживанию, которому подвергается герой, — это и невероятный труд преодоления со стороны авторов фильма, которые следуют за героем. Ты поражаешься не только тому, как мог выжить Хью Гласс в таких жутких условиях, но и как было можно выжить, это снимая.

Томас Манн сказал об одном из романов Фолкнера: «Здесь слишком много пота», — подразумевая, что слишком заметен нажим, авторское усилие. В фильме Иньярриту есть что-то похожее, но только потому, что режиссёр на пару с оператором и всей съемочной группой, несмотря на многомилионный бюджет, не хотят играть со зрителем в поддавки. Продырявленное горло клокочет и кровоточит, пока его не прижгут порохом, медведь обрушивается на тебя всей своей тушей, будто бы вырываясь из пределов экрана, — мы гибнем вместе с Глассом, мы возрождаемся вместе с ним. Сверхусилие в каждом кадре — вот специфика фильма. «Выживший» — это почти что документ. Критик Антон Долин со скепсисом замечает: «Чем больше страдает и геройствует Ди Каприо, тем очевиднее, что делает это не его персонаж, а сам актёр, во имя злосчастного "Оскара". Физическое преодоление это круто, но именно актёрства сколь-нибудь интересного в фильме очень мало».

Мы гибнем вместе с Глассом, мы возрождаемся вместе с ним. Сверхусилие в каждом кадре — вот специфика фильма

Но, к сожалению, жестокость и мощь кино как искусства заключается в том, что актёр, играющий роль измученного человека, не фальшивит именно тогда, когда ему взаправду больно и холодно, когда у него трясутся губы — когда ему нечего терять. Он забывает играть, и ты веришь каждому его жесту. Именно поэтому в «Выжившем» ледяные реки так холодны.

Когда ты на грани жизни и смерти, трудно не быть «пафосным». Многим не понравился кадр «в лоб», когда Ди Каприо смотрит прямиком на зрителя. Но не так ли точно делал Алексей Герман в своих военных фильмах, достигая очень странного чувства взгляда сквозь время и пространство? А чего стоит хотя бы гениальный в своей простоте приём, использованный Иньярриту, когда Гласс оказывается вплотную к камере, и студёный пар ритмично заволакивает объектив. Камера фиксирует само дыхание: теплящаяся жизнь становятся зримой. Эта история воспринимается не столько в идейном плане, сколько на каком-то животном уровне. В такие мгновения открываются новые земли кино.

Другой вопрос, во имя какой этической цели этот tour de force — бесконечная битва с медведицами, врагами, стихиями и самим собой? То, ради чего выживает Гласс, в фильме отнесено в прошлое и связано с его сыном-индейцем, придуманным сценаристами, — в реальности никакого сына не было. Именно трагедия, происшедшая с ним, объясняет путь Гласса: отомстить кровью за кровь. Одновременно это — мотивировка, почему американский первопроходец так сочувствует индейцам. Замечу в скобках, что колониальная тема в «Выжившем» тоже стала объектом насмешек: якобы слишком уж политкорректно и оттого банально она решена. На мой взгляд, именно благодаря Иньярриту тема «добрых индейцев» обретает в большом западном кино новую жизнь. Режиссёр снова выигрывает на чужом поле благодаря своему темпераменту и творческой памяти. В фильме потрясающе подобраны типажи индейцев: некоторые мелькнут всего лишь на секунду, на один всполох костра, на один взгляд, и это оказывается сильнее любых «правильных» декламаций.

Но дальше начинаются вопросы. Весь путь героя объясняется жаждой мести, хочется сказать, оправдан ею. И когда Гласс (осторожно, спойлер!) дорвётся до злодея и отомстит — ему станет нечего делать. Он пуст. Зомби, «возвращенец», восставший — только для того, чтобы убить и вновь лечь в замёрзшую могилу? Но самое интересное, что в реальности, согласно историческим сведениям, легендарный первопроходец, вернувшись, простил бывшего друга.

То, ради чего выживает Гласс, в фильме отнесено в прошлое и связано с его сыном-индейцем, придуманным сценаристами

Да, в этом прощении, быть может, нет основы для финальной схватки двух «крутых», но гораздо больше трагического потенциала. Так, в «Андрее Рублёве» того же Тарковского Скоморох, вернувшийся из долгой ссылки, берёт топор, чтобы убить доносчика, но сил ударить — нет, потому что нет зла. Он простил.

Разумеется, зритель «Выжившего» к моменту встречи двух «закоренелых друзей» уже накачан энергией ненависти. Но она разрушительна для замысла. Зритель понимает: Гласс, человек, которому он сочувствовал, выжил, только чтобы убить — и в герое тут же убывает то человеческое, за что мы его полюбили.

В финале фильма нет спасительного чуда, которое так отличает, например, мудрых братьев Дарденн: каждый их фильм почти беспросветен, не оставляет никакой надежды, и вдруг наступает кода, где ни один вопрос не решается — все эти вопросы оказываются сняты, смяты внезапно наступившим чудом.

Надеюсь, на такое чудо у великого Иньярриту в будущем ещё хватит сил.