Отказ от имени: «Неизвестность» Слаповского

Сам по себе жанр семейной саги далеко не нов. Длинный список книг такого рода в России можно начать с аксёновской «Московской саги» и продолжить до романа Людмилы Улицкой «Лестница Якова», у которого очень много общего с произведением Слаповского ― по теме, жанру и даже контексту. Обе книги с разницей всего в год вышли в «Редакции Елены Шубиной» и попали в шорт-лист «Большой книги»; обе описывают историю пяти поколений одной семьи, охватывая практически один и тот же исторический период. Оба автора обращаются к эпистолярному жанру, дневникам и документам, оба рисуют генеалогические древа своих героев. К тому же Слаповский попал в тренд последнего времени: современные романисты всё чаще предпринимают попытки осмыслить прошлое, и это особенно актуально в свете столетия Революции.

Несмотря на внушительный исторический масштаб, объём текста и пафосный подзаголовок «Роман века 1917-2017», книга читается очень легко ― в первую очередь благодаря живой, разговорной речи с естественным нарушением грамматических правил. Слаповский наделяет каждого героя своим неповторимым голосом, который меняется с его возрастом и жизненными обстоятельствами (это, кстати, существенно отличает его от той же Улицкой).

Наиболее интересная часть ― пожалуй, первая, где трагические события первых лет советской власти описаны с обезоруживающей непосредственностью и прямотой: «На яблочный Спас приехали люди взять хлеба и фуражу для войны и пролетариата. Нашим людям это было неприятно, войны у нас нет, пролетариата тоже. Она нам объяснили сознательность, что без окончательной войны над белой армией и без пролетариата республика будет в опастности. Пролетариат нам делает промышленность. А Захар Васильевич сказал, что без хлеба и фуражу мы сами будем в опастности. А что до промышленности, то мы её с царского время в глаза не видели. Мануфактуры нет, косу купить негде, мужики ходят в чунях заместо сапог, а детишки вовсе босые. Тут он покривил правду, мы и раньше ходили в чунях, а сапоги только по праздникам, у кого были».

Столь же просто и безыскусно другая представительница этой семьи рассказывает внучке о своём детстве во время Великой Отечественной: «Я о войне помню две вещи ― что всегда хотелось есть и всегда было весело. Нет, что горе кругом, что люди гибнут, это я понимала. И всё равно, знаешь, было такое, как бы сказать, было обязательное ощущение, что вырасту и стану очень счастливым человеком. Не просто счастливым, а очень. Заранее была счастлива. Но есть очень хотелось».

Алексей Слаповский. Фото: Smimagic.ru

С течением времени меняется не только сама речь, но и её формы и носители. Дневники и письма сменяются расшифровками диктофонных записей и сообщениями по электронной почте, между ними неожиданно появляются то стихи и рассказы, написанные «в стол», то судебные протоколы и другие документы. Конечно, жизнь отдельно взятого человека отражает жизнь общества: пятнадцатилетняя девочка в 2016-м говорит на интернет-сленге, а её дедушка в том же возрасте в 1930-м ― штампами из советской агитпечати. Разница мировосприятия поколений в разговорах бабушки с внучкой также показана через яркий стилистический контраст. Иллюзию подлинного документа довершают точные датировки и авторские сноски с комментариями о почерке и недописанных фразах, будто автор здесь ― просто издатель (приём, известный ещё с XIX века).

Судя по отзывам на livelib.ru, многие читатели действительно приняли «Неизвестность» за историческую книгу. И уже даже не столь важно, что всё здесь на самом деле ― выдумано от и до. Алексей Слаповский ― мастер стилизации; ему веришь, и больше того ― ему хочется верить, а это бывает нечасто.

Но как бы ни были увлекательны эти жизненные истории сами по себе, невольно напрашивается вопрос, к чему всё это ведёт ― не просто же так они оказались под одной обложкой. Автор прямо говорит в предисловии: «…вроде бы люди из массы понимают, куда идём. Но спроси их: <…> так куда идём, в самом-то деле? ― и получишь ответы удивительные, узнаешь, что движемся мы в одном и безусловно верном направлении, но при этом каждый укажет в свою сторону». Стремление Слаповского понять, а не осудить эти разные, порой взаимоисключающие взгляды на жизнь в контексте истории и объясняет многообразие жанров, стилей и тем.

Но из этого понимания почему-то не следует обобщения, приведения к общему знаменателю, примиряющего снятия противоречий. У Людмилы Улицкой был ветхозаветный образ ведущей в небо лестницы, объединяющий разрозненные клочки истории; у Слаповского такой цельности не находится. Слаповский так увлекается описанием каждой отдельно взятой личной правды, что будто не решается вывести какую-то большую, историческую правду или хотя бы ответить на поставленный в предисловии вопрос. И хотя автор утверждает, что ему удалось что-то понять, он, похоже, не хочет это проговаривать, называть своими именами. Об этом же говорит выбор фамилии героев, распространённой до обезличенности ― Смирновы.

Слаповский интригует и обещает, что «ответ в книге», но это кажется лукавством. Всё-таки неспроста книга называется «Неизвестность».