Смесь знаний и неопытности: зачем революциям студенты

Фёдор Гайда. Фото: YouTube.com

Фёдор Гайда, доцент исторического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова

Революционность ― вечное качество молодости. А студент не только молод, но иногда и начитан. Гремучая смесь знаний и неопытности располагает к революционным действиям. В Европе студенты тоже играли важную политическую роль, но нужно определенное стечение обстоятельств. В конце XVIII ― середине XIX веков политическая мысль, как правило, опережала реальность. В головах уже гнездились прогресс и свободы, а политические институты ― парламенты, партии, политическая печать ― еще только формировались. Молодежь шла на баррикады. Но революции одна за другой разочаровывали, приводили к власти беспардонных циников или низменных прагматиков. Постепенно активность перемещалась туда, где ей и место: из университетов ― в законодательные собрания и партийные клубы. А университеты возвращались к привычной для них деятельности: науке и образованию. В России то же самое происходило несколько позднее ― во второй половине XIX ― начале XX веков. Для очевидцев этой эпохи было ясно: если на Западе студенты занимаются наукой и спортом, то их русские коллеги ― политикой и революцией. На самом деле, просто всему свое время.

К 1905 году российские вузы бурлили революционными идеями. Стрельба, срыв лекций, сходки и демонстрации были делом обыденным. Но позднее ситуация стала постепенно меняться: во-первых, единое студенческое движение разделилось по партийному признаку и нередко межпартийная борьба была еще более жесткой, чем их борьба с властью; во-вторых, появилась Государственная дума, где были представлены разные силы, в том числе и революционеры. Студенческое движение еще продолжалось, но сильный удар ему был нанесен в 1911 году введением полиции на территорию университетов (с 1905 года это было запрещено). С началом Первой мировой войны многие были призваны на фронт. В результате к 1917 году говорить о серьезном студенческом движении не приходилось. Безусловно, студенты как таковые в революции поучаствовали. После ликвидации полиции в марте 1917-го студенты шли добровольцами в «народную милицию», которая подчинялась органам местного самоуправления. Вооруженные милиционеры патрулировали города, но патроны блюстителям порядка раздавать боялись.

Современный студент, прежде всего, перестал ощущать себя человеком исключительным. К началу прошлого века на всю Россию (а численность населения примерно соответствовала нынешней) студентов было всего 13 тысяч. К 1917-му численность резко выросла ― в 10 раз, но все равно составляла менее 1% населения. А для нынешней молодежи студенчество ― это норма. Затем, идея революционного преобразования общества резко девальвировалась. Если раньше революция была мечтой о тотальном преобразовании мира, то сейчас в самом крайнем случае речь идет о частичной перемене политической системы, а как правило ― о смене первых лиц. Современный мир меняется гораздо быстрее в сфере техники, технологии, информации. И большинство молодежи интересуется именно этим.

Алексей Светозарский. Фото: Radiovera.ru

Алексей Светозарский, заведующий кафедрой церковной истории Московской духовной академии

Я думаю, на тот момент русским студентам безусловно было присуще недовольство существующим порядком. «Студенты бунтуют», ― общее место в мемуарах, прессе, беллетристике предреволюционного времени. Часто представители социальных низов не понимали, чего это они бунтуют: учись, да и всё! Другое дело, что студенты, вовлечённые в «освободительное движение», завершая образование и обретая определённый статус, в общем-то отходили от крайних воззрений и переходили в разряд либералов, которые сочувствовали самой идее, но не были столь радикальны. Я не могу сказать об их английских или французских коллегах, но, скажем, греческие студенты являют собой очень радикальную массу, которая в случае малейшего социального конфликта готова перейти к решительным действиям ― с той разницей, что они не мечтают о кардинальном перевороте.

Студенты играли очень активную роль в февральских событиях, но, скорее всего, это была авансцена русской революции. Есть замечательные воспоминания священника Владимира Елховского, который в этот момент был юнкером Александровского военного училища в Москве. Их страшно оскорбляло, что студенты охраняют их от гнева революционного народа! Но в октябре происходит внутренний конфликт: революционная молодёжь выступила, говоря советским языком, на защиту завоеваний февраля. Здесь было юношеское стремление к справедливости, потому что противники явно нечисто играли. Значительную часть вооружённых отрядов Комитета общественной безопасности, который выступил против Военно-революционного комитета (большевиков, левых эсеров и части анархистов), составляли именно учащиеся вузов. Студенты всячески раскачивали ситуацию и требовали от Московской городской думы и командования Московским военным округом решительных действий, хотя существовало поле для переговоров.

В событиях октября 1917 года в Москве студенческая молодёжь сыграла огромную роль: это были воспитанники Высшего технического училища (впоследствии МГТУ имени Н. Э. Баумана), Корпуса инженеров путей сообщения (впоследствии Российский университет транспорта (МИИТ)) и, конечно, Московского университета. Если говорить о юнкерах, то это были  питомцы военных училищ: Александровского, более демократичного Алексеевского, студенты старших классов московских кадетских корпусов, сосредоточенных в Головинском (Екатерининском) дворце в Лефортове, слушатели школы прапорщиков. Были и девушки-курсистки, которые вливались в летучие санитарные отряды и оказывали помощь пострадавшим с обеих сторон. Но вот большинство представителей старшего поколения ― фронтовых офицеров, живших в Москве ― юнкеров не поддержало. Они просто не понимали, зачем вступать в эту борьбу.

Студенты психоневрологического института на первомайской демонстрации в 1917 году

А потом произошло то, что произошло, и об этом я бы хотел напомнить нынешней радикальной молодёжи. Это ведь и наш опыт 1993 года: после маленькой революции в центре Москвы остаются кровавые бинты и опознания тел в моргах. Студенты 1917 года очень достойно похоронили товарищей. Была создана межвузовская комиссия, первая панихида прошла в храме мученицы Татианы при Московском университете. Боевые действия прекратились 2-4 ноября по старому стилю, а похороны состоялись только 13 ноября ― все эти дни разыскивали тела погибших, опознавали, оповещали родственников. Новая власть запретила венки как выражение общественного сочувствия, но были ленты на гробах: «Борцам за свободу». В похоронах приняли участие члены Поместного собора Православной Российской Церкви. И это очень знаковый момент, потому что молодёжь, совершенно оторвавшаяся от церковной жизни (церковная жизнь осталась там, где были няни и манная каша, где водили строем в гимназии и брили наголо), вернулась в Церковь. Я надеюсь, что современная молодёжь в критической ситуации способна на то же самое, но не дай Бог, чтобы это пригодилось.

Конечно, тогдашние студенты и нынешние ― это люди разных эпох. Студенчество начала XX века ― не только так называемые белоподкладочники, но в основном выходцы из демократической среды, в том числе духовного сословия. Это разночинная интеллигенция, которая вполне сформировалась по своим пристрастиям и антипатиям: неприятие режима, желание больших свобод было у них в крови. В этом плане они от нынешних студиозусов отличаются. У современной молодёжи не отнять большей самостоятельности в принятии решений, стремления найти собственный путь; меньше интереса к окружающему миру, больше интереса к профессии. Главное, что их объединяет с предреволюционными коллегами ― это способность проявить солидарность и сочувствие.

Другое дело, что, говоря словами классиков марксизма-ленинизма, может сложиться революционная ситуация, и кто-то поведёт детей в бой. Это будет самое ужасное, потому что они к этому бою не готовы и толком не понимают, во имя чего он. Те ребята понимали, но горькое послереволюционное похмелье ощущается во многих исторических свидетельствах. Кто-то продолжил эту борьбу, бежал на Дон, потом за границу, а когда пафос борьбы стал довлеющим ― вставал в ряды противников собственного народа и страны. Но большинство как-то примирялось с существующей действительностью.

Александр Архангельский. Фото: Club.troitsa-ivashevo.ru

Александр Архангельский, писатель, телеведущий

Я не помню, чтобы в «Славной революции» или в Великой Французской революции особую роль играли студенты ― так же, как и в Парижской коммуне. Деление не по классам, сословиям и интересам, а по возрастам и социальным группам ― это скорее явление XX века. Но и тут надо вводить дополнительные оговорки: само понятие «молодёжь» как социально-исторический термин относится ко второй половине XX века, а не к первой. До того было деление на три возраста ― детство, зрелость и старость (до XIX века, кстати, не было и проблемы детства), и было деление по классам, сословиям и профессиональным группам. Поэтому применительно к 1917 году мы можем говорить о студенчестве и революции, но не о молодёжи и революции.

Да, в целом революции совершаются не старыми людьми. Очертя голову, можно ринуться в гущу событий, когда тебя не связывают имущественные обязательства и семейные отношения. Когда у тебя очень много энергии и не так много знаний, ты радикален по определению. Однако революции 1917 года ― ни Февральская, ни Октябрьская ― не были молодёжными явлениями. Их совершили не старые люди, в беспорядки было вовлечено студенчество, но это лишь один из миллиона аспектов. Ни Ленин, ни Троцкий, ни Луначарский не были студентами, и противостояли им совсем даже не студенты.

Давайте говорить о другом: на протяжении второй половины XIX века российское студенчество шаг за шагом радикализировалось. Оно действительно активно участвовало в революционных процессах, но не было движущей силой русских революций XX века как таковых. И если уж мы пытаемся искусственно вычленить вопрос о роли студенчества в революции, надо садиться и смотреть скучные статистические таблицы. Всё, что мы читаем о революции 1917 года, говорит нам, что студенты были одним из многих элементов, но не ключевой силой.

Так что я предлагаю смотреть на то, что было, и на то, что есть, трезво и по отдельности. Любое сравнение хромает на обе ноги, но если уж с чем сравнивать сегодняшнюю ситуацию, то не с революцией 1917 года и даже не с революцией 1905 года, а с процессами XIX века времён позднего Александра II и раннего Александра III, когда студенческая молодёжь радикализировалась и стала центром притяжения революционных умонастроений.

Единственная студенческая революция, которая была в истории, ― это революция 1968 года (не только во Франции, но и в Англии, Германии, Канаде). По форме она очень смешная: танцы под «Интернационал» в захваченных аудиториях, красивые надписи на стенах Сорбонны («Будьте реалистами, требуйте невозможного!»), дискуссии. Но по её результатам Европа изменилась! Все политические институты сохранились, а переменились отношения между людьми и культурные стереотипы. Да, среди последствий студенческой революции 1968-го был и террор 1970-х, но это вопрос, требующий отдельного обсуждения. А что произошло в России, где революция была не поколенческой, а классовой? Снесены до основания все институты, никакой работы с сознанием не было проведено, в итоге все прежние институты восстановлены в худшей форме. Самодержавие ― в форме Политбюро, крепостничество ― в форме колхозов, насилие над индивидуальным религиозным выбором или отказом от него сменилось атеизмом как господствующей религией, и так далее.

Так что я не боюсь студенческих революций ― я боюсь революций классовых. Когда мы смотрим на сегодняшний день, то видим некоторую степень радикализации молодёжи, её протестную активность, но никаких собственно революционных поползновений. Современная молодёжь не безыдейна, просто у неё нет чётко сформулированных идеологических принципов. У них нет своего Ткачёва, своего Плеханова, своего Троцкого ― и слава Богу. Но то, что у них нет и своего Хоркхаймера, своего Адорно, своей Франкфуртской школы, скорее плохо. У них нет сформулированной программы, но есть обострённое чувство справедливости. На нём всё сегодня и держится, но это ― и гарантия от больших революционных потрясений в обозримом будущем, и некая непроявленная угроза их зарождения. Есть из чего раздувать искру. Если пламя из нее разожжёт студенчество, во что я не верю, то будут временные неприятности и, возможно, отдельные ужасные следствия, но не случится масштабной катастрофы. Если пламя будет раздувать не молодежь, а хорошо организованные радикалы с мощным классовым сознанием и жаждой власти, мало не покажется.

Беседовал Даниил Сидоров

Материал подготовлен в рамках совместного проекта интернет-журнала «Татьянин день» и издания «Стол» «Студенты революции»