Читалка Елизаветы Князевой: Викентий Вересаев, Мария Остен, Борис Корнилов и Борис Васильев

Викентий Вересаев, «Сёстры» 

Две сестры ― Нина и Лелька ― обещают друг другу стать настоящими комсомолками. Девушки хотят избавиться от всего «личного»: «интеллигентщины», любовных страданий, стихов, рассуждений, своего «я», чтобы стать в один ряд с лучшими коммунистами.

Роман был написан в 1933 году. Это одна из тех книг, которые потрясающе точно передают дух времени. Мне нравится, что такие привычные слова, как «коллективизация», «большевики», «индустриализация», «раскулачивание», здесь как будто оживают. У рыдающего мальчика ― сына крестьянина-середняка ― забирают любимые валеночки, старые и молодые работницы, ругаясь между собой, соревнуются в изготовлении галош, юная комсомолка Нина боготворит известного партийца как героя Гражданской войны…

Огромный плюс в том, что реальность конца 20-х ― начала 30-х годов здесь не приукрашена. В нём нет лозунговости, оценочности, идеализации, деления на «хороших» и «плохих». Все герои ― живые. 

Роман начинается с общего дневника сестёр. Здесь ― самые сокровенные мысли. Старшая, Лелька, пишет, что перережет себе горло, если за год не сможет избавиться от индивидуализма. Её цель ― стать своей среди пролетариев, полюбить рабочего парня и смотреть на мир выдержанным «марксистским» взглядом. Из записей младшей сестры становится ясно, что отец девушек, известный революционер, был повешен Столыпиным, а мать ― старая большевичка. Несмотря на то, что родители Нины и Лельки боролись с царским режимом, девушки видят огромную разницу между собой и необразованными людьми с фабрики. Они, как комсомолки, должны пробуждать в рабочих классовое сознание, но чувствуют себя далёкими и обособленными. Можно ли уничтожить эту дистанцию? Эта книга ― о взрослении, выборе и двух параллельных судьбах.

Реально ли из «мистической блоковской девицы с тоскующими глазами», читающей Ахматову и Есенина, стать одной из работниц-ударниц галошного цеха? Может ли интеллигент превратиться в настоящего пролетария? Очень интересно поразмышлять над подобными вопросами, читая этот роман.

Мария Остен, «Губерт в стране чудес» 

Название этой книги невольно заставляет вспомнить о знаменитой сказке Кэролла. Но Губерт ― это реальный мальчик из Германии, а страна чудес ― СССР в 30-е годы.

Советский журналист Михаил Кольцов и немецкая писательница Мария Остен ездили по Саарской области (референдум о её возвращении в состав Германии ещё не был проведён Гитлером) и писали очерки о немецких коммунистах. Они остановились в доме железнодорожника Лосте, отца шестерых детей. У Кольцова и Остен возникла идея: забрать одного из сыновей Лосте ― 10-летнего Губерта ― в СССР, чтобы тот увидел, как живут в «стране победившего социализма». Из его впечатлений от поездки они решили составить книгу. Родители, понимая напряжённую ситуацию в области, отпустили ребёнка с Марией в Москву.

Мальчик поселился в квартире Остен. Благодаря связям Кольцова (о них в книге, естественно, не говорится) Губерту удаётся прикоснуться к самому Будённому, полетать на знаменитом агитсамолёте «Максим Горький», посидеть на трибунах у мавзолея во время парада... Параллельно с этим он учится в московской школе имени Карла Либкнехта. 

Рассказ о «стране чудес» ведётся от лица самого Губерта. Неизвестно, действительно ли ребёнок был столь доволен путешествием или книга была полностью сочинена Остен, но атмосфера счастья передана потрясающе. По-детски наивно и по-взрослому образно создаётся невероятно манящая картинка советской действительности. Под конец книги начинаешь по-хорошему завидовать Губерту. Доходишь до последней страницы, и безумно хочется петь: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».

А потом вспоминаешь, что уже через несколько лет Кольцова и Остен расстреляют, а самого Губерта сначала отправят в детский дом, потом депортируют в Казахстан, а затем осудят по 58 статье. И почему-то уже совсем не хочется в эту «страну чудес».

Борис Корнилов, «Страна встаёт со славою»

Об этом поэте я узнала совершенно случайно ― ошиблась этажом, когда искала квартиру Зощенко (они жили в одном доме). Увидела табличку с неизвестной фамилией над квартирой и решила разобраться, кто это такой. Сначала мои знания о Корнилове ограничивались характеристикой «муж Берггольц» и информацией о том, что именно он написал знаменитую в 30-е годы песню, строчка из которой стала названием книги. Корнилов был расстрелян в 1938 году. Он прожил всего 30 лет.

Внимательно вчиталась в его стихи я только недавно. Первое, что меня зацепило ― сочетание в них типичных слов того времени (например, комсомол, ударник, революция, республика, товарищ) и необычных образов («как покойники, лягут рядом клочья мягкие повестей», «как могильные черви, буквы извиваются на листах», «дворец, расстрелянный навылет», «медлительны танки, как слизни»), второе ― «свой» образ Петербурга («рябая Нева», «бронзовый сутулый человек» на броневике у Финляндского вокзала, «набережная ― огромный зал», «медный всадник поднял першерона, яростного, злого, на дыбы»).

В его стихах ощущение конкретного десятилетия смешивается с какой-то вечной щемящей тоской. Среди стихов каждого поэта я нахожу любимую строчку. У Корнилова мне нравится: «Это он, пораненный судьбою, рану собственной рукой зажал».

Кстати о поэзии. Для меня поэт номер один ― это Марина Цветаева. Я читаю её каждый день (с утра, перед сном, в метро). Если бы меня спросили, без кого я не могу жить, то наряду с самыми близкими людьми я бы назвала и её имя. Она для меня и собеседник, и наставник, и ― в каком-то смысле ― подруга. Иногда даже жутко становится оттого, что её стихотворения настолько мне близки. Думаю, не поэзия ли Цветаевой формирует мой круг общения, моё поведение, мои мысли? Соответствует ли её поэзия моей душе или создаёт её ― сложный вопрос.

Говорю это к тому, что если Цветаева для меня ― на первом месте, то Корнилов определённо входит в десятку любимых поэтов. Обязательно вспоминаю его хотя бы раз в месяц. Некоторые строки из его стихов постоянно всплывают в голове.

Борис Васильев, «Глухомань»

У многих Васильев ассоциируется только с произведениями о войне. «А зори здесь тихие», «Завтра была война» (хоть большая часть действия происходит накануне, эту повесть можно поставить в один ряд с двумя другими), «В списках не значился» ― о книгах или фильмах с такими названиями слышал почти каждый. Некоторые знакомы с его историческими романами.

Но о том, что Васильев писал и о «лихих 90-х», знают далеко не все. И зря, потому что он интересно описал это противоречивое время. Пустые цинковые гробы, обнаглевшие от безнаказанности бандиты, люди, лишённые смысла жизни, убийства, которые никто не собирается расследовать, разворованные поезда, пьянство от отчаяния и самодовольные «хозяева жизни» у власти. Главное предприятие Глухомани ― макаронная фабрика имени товарища Микояна. На ней нелегально выпускают патроны (они по калибру совпадают с макаронами).

Глухоманцы живут сегодняшним днём. Не убили ночью? Слава Богу. Удалось найти чуть-чуть еды? Успех. Магазин никто не ограбил? Какое счастье. Люди привыкли к такой фальшивой жизни.

Обжигающее ощущение безысходности несколько дней не покидало после прочтения этой книги. Финальные слова, принадлежащие убитому герою, не выходили из головы: «Это не мы живём в Глухомани. Это Глухомань живёт в нас». Ясно, что метафора «Глухомани» намного шире 90-х годов. И не случайно, что в одной из последних строк автор пишет это слово с маленькой буквы.

Подготовила Анастасия Прощенко