«Канадский Чехов» или все же Элис Манро?

Фото: Kk.bookmate.com

В сборнике «Любовь хорошей женщины», вышедшем в переводе в 2018 году в «Азбуке», есть рассказ «Мамин сон». Автор описывает бесконечно плачущего ребенка и близость смерти ― правда, до конца не ясно, кто может скорее погибнуть: мама, принимающая снотворное таблетку за таблеткой, или ребенок, которому она добавляет в бутылочку крохотную дозу лекарства. Здесь видна перекличка со знаменитым и страшным чеховским рассказом «Спать хочется». Но, в отличие от той истории, женщина очень осторожна и боится навредить ребенку, хотя малыш засыпает так крепко, что его в какой-то момент принимают за умершего. Мать успевают обвинить в убийстве, в итоге все оказывается недоразумением. Но картина сохраняется в памяти женщины, приходя во сне, как сбывшееся, и она старается отогреть ребенка одеялом ― оно становится символом тепла, хотя в реальности ее упрекали, что дитя под ним якобы задохнулось. А ведется повествование от лица девочки, которая была этим ребенком и, видимо, узнала обо всем от матери.

Как бывает у Чехова, у Манро в рассказ порой вплетается одно из свойств новеллы ― внезапная развязка, неожиданный итог. Проза Элис Манро отражает гуманистический взгляд писательницы через иллюстрацию хрупкости человека. Ее рассказы убеждают быть бережнее друг с другом, однако у героев словно нет духовной опоры. Они уязвимы именно потому, что будто брошены в жизнь как в одинокое плаванье, в борьбу или падения, соблазны и непредсказуемость безо всякой надежды, кроме упования на собственные силы. Кажется, их жизнь слишком легко может измениться, но над ними нет Того, кто примет их и даст утешение. У Чехова, которого советские литературоведы часто представляли атеистом, всё же есть ощущение светлого Промысла о героях, не препятствующего ни их свободной воле, ни драматичности человеческих жизней. Как правило, это изображается не прямо, а через тоску по иному, глубокое ощущение высшего измерения, к которому сложно приблизиться, но оно существует. Удивительно, что такая сильная черта творчества Чехова, как способность передать не только драматичность бытия, но и присутствие небесного в самом строе человеческой души, словно опускается критиками, которые сравнивают с ним канадскую писательницу.

При этом у Элис Манро возникают уникальные по смелости стилистические ходы, не слишком распространенные в русской литературе. Она мастер эллипсиса и рассказов в рассказе. Многие ее истории строятся на том, что она несколько раз меняет героев, от лица которых идет описание центрального события, показывая этим значение каждого голоса. Иногда словно забывает о начале, но это не случайность, а прекрасно просчитанный стилистический ход. Часто меняется даже время: мы видим, к чему приводит событие на том или ином отрезке, что оно значило для разных людей.

Элис Манро. Фото: Cbc.ca

Пожалуй, точнее сравнить её рассказы с творчеством писателей-натуралистов, таких, как братья Гонкуры или Золя. Но не стилистически (как было замечено, её язык свободен от линейного повествования XIX века), а по умению бесстрашно передавать жизненную драму. Здесь есть тот же глубокий психологизм, сила рефлексии героев. Неслучайно одна из важнейших для Элис Манро тем ― драматичность женской жизни, замалчивание цены, которую женщина платит за рождение нового человека или благополучие семьи. Горечь проницательных замечаний усиливается из-за социальной модели, поддерживающей молчание о том, как многим обязано женщине общество, которое вытесняет её потребности, но способно поддерживать милитаристские фантазии. Манро совсем не идеализирует страдание, но и не боится писать о нем прямо, вскрывая лицемерные и нелепые стороны общественного уклада.

В одном из лучших ее рассказов «До перемен» мужчина толкает невесту прервать беременность, чтобы предстать в хорошем свете перед университетскими знакомыми. Она уходит от него, ужасаясь, что не видела этой трусости раньше. Но позже, уже после родов, мы видим ее помогающей отцу-медику сделать подпольный аборт: она переживает боль вместе с пациенткой и совершенно не осуждает её. Трагическую плату за трусость несёт только одна сторона, а вторую общество покрывает молчанием, против которого и направлен гнев автора. При этом повествование многоликое, стилистически сложное, представленное в виде писем героини близкому другу; читатель не сразу понимает, что адресованы они бывшему жениху, которого она все еще любит, хотя и не может больше уважать. В конце возникают страшные слова о добровольном отказе от самой большой человеческой ценности: «А что, если бы люди и вправду так делали: прилагали любовь к письму, чтобы избавиться от нее?..».

Замечательно, что выходит всё больше переводов Элис Манро и российские читатели могут лучше познакомиться с её разнообразным творчеством. А есть в нём многое: и большая традиция, в том числе модернистская, и новаторское мастерство, и вечные гуманистические ценности. Вещи вроде бы обычные для большого писателя, но вместе встречаются не так уж и часто ― кстати, у Чехова они были.