Все свои?
Должен сразу же отметить, что оставляю за рамками моих размышлений позицию крайнего ригоризма в этом вопросе, которая обнаруживала себя в христианском мире в большей или меньшей степени во все века и сводится к совсем простому утверждению: всякое светское искусство само по себе порочно или (в лучшем случае) лишено какой-либо ценности, а потому верующим не подобает иметь к нему никакого касательства.
Итак, одна из таких тенденций - это стремление непременно записать великих художников (здесь и далее я использую это слово в широком смысле) в число своих. Старшее поколение, наверное, хорошо помнит, как интерпретировалось официальной советской идеологией отношение выдающихся художников прошлого к религии: да, говорилось нам, живописец X время от времени писал картины на библейские сюжеты, а композитор Y - церковные песнопения, но делалось это исключительно для заработка, чтобы выжить; на самом же деле они были здравомыслящими людьми и всю эту поповщину ни в грош не ставили. Однако после Перестройки произошел не просто отход от этой модели, а резкий поворот на 180 градусов, в результате которого чуть ли не все великие стали «глубоко религиозными». Помнится, в конце 90-х наш известный музыковед Лев Игошев очень лаконично высказал свою горькую иронию по этому поводу в рецензии на одну статью о С.И.Танееве: «Раньше всех гениев записывали в безбожники, теперь из них делают палехские иконы. Грустно...»
При всё том зачисление в свои зачастую проводится на основе одиночных фактов из биографии или поверхностного взгляда на отдельное произведение. Этот писатель любил селиться с видом на церковь - значит наш. Этот в своих воспоминаниях о детстве с ностальгической грустью описывает религиозные обычаи - тем более наш. А этот процитировал Евангелие - ну тогда уж точно наш.
Впрочем, неоднозначность жизненного и творческого пути того или иного художника иногда принимается во внимание, но и здесь методы оценки весьма примитивны. Как, например, быть с Пушкиным, который написал не только «Отцов пустынников», но и «Гавриилиаду»? Вырисовываются три метода:
1) ригористический (ограничивающийся безоглядным негативизмом): Пушкин вообще не для нас - ведь если он написал «Гавриилиаду», то значит и в «Отцах пустынниках» таится какая-нибудь ересь;
2) идеалистический (т.е. тоже безоглядный, но в противоположную сторону): Пушкин - исключительно верующий человек, а «Гавриилиаду» написал не он, потому что не мог написать такого никогда;
3) вульгарно-диалектический (основывающийся на крайне поверхностном рассмотрении творчества в диахронии): сперва Пушкин был не нашим, а потом повзрослел, покаялся, духовно вырос и т.п. - и стал нашим.
Другой заметной тенденцией в подходе христиан к художественной культуре является поспешное стремление поделить всё наследие на то, что нам подходит, и то, что нам не подходит. В первую группу обычно выделяются произведения с достаточно ярко выраженными христианскими сюжетами и идеями (хотя производится такой отбор порой довольно бездумно и поверхностно), во вторую - произведения, где на переднем плане оказываются какие-то пороки или антихристианские идеи и таковые не оказываются совсем уж явственно побеждены, осуждены или посрамлены (это в лучшем случае: в худшем в этой группе остается вообще всё, что не было принято в первую). Так, например, у Лермонтова «Ангел» и «Молитва» нам подходят, а, скажем, «Опасение» или «Мцыри» нам не подходят. Нам не подходит «Гамлет», потому что он о мести, нам не подходит «Анна Каренина», потому что она про адюльтер... И тот, кто выносит подобное суждение, обычно даже не задумывается о том, что адюльтер, хоть и лежит в основе сюжета «Анны Карениной», вовсе там не восхваляется.
У означенных подходов, при всем различии между ними, есть два общих свойства: предельно упрощать то, что на самом деле совсем не просто, и многое упускать из внимания. Самое печальное, что упускается из внимания сложность и объемность человеческой личности, ее многоплановость и многогранность. Личность художника пытаются рассматривать как что-то линейное, плоскостное, черно-белое (да и то без оттенков). Но религиозный путь личности редко бывает ровным, редко бывает прямым восхождением от тьмы к свету. В этом нетрудно убедиться даже по опыту некоторых великих святых. Да и кто из нас, обычных верующих, мог бы, не кривя душой, похвастаться прямизной своего собственного духовного пути? А ведь если нам - обычным, не обладающим выдающимися способностями - оказывается нелегко на наших духовных путях, то гениям зачастую приходится куда труднее. Дело в том, что гения отличают, как правило, не только исключительные мыслительные или художественные таланты, но еще и природная способность значительно тоньше и острее чувствовать окружающую действительно. А это значит, что реагируют гении на нее более болезненно, чем «обычные» люди. И осмысливать им приходится порой много больше, чем другим. Вот почему на своих духовных путях гении оказываются в «зоне риска» куда чаще, чем многие из тех, кто не обременен гениальностью. А поэтому не стоит удивляться, что столь многие (хотя, конечно, далеко не все) выдающиеся художники, ученые, мыслители не находят себя в какой-либо институциональной религии, что в жестких конфессиональных рамках им оказывается тесно. Следует с сожалением признать и то, что порой (особенно в Новое время) реальное состояние церковных институций оказывалось таковым, что человек ищущий, рефлектирующий находил в них всё что угодно, только не Бога как Любовь и не радостную Весть Христа.
Во многих суждениях о художественной культуре с христианской точки упускается из внимания и другое: принципиальное различие между художественными средствами выражения и логико-дискурсивным языком. Нередко пытаются анализировать произведения литературы, живописи, кинематографии и других видов искусства так, как если бы это были логико-дискурсивные тексты. При подходе с такими мерками мало какое произведение может снискать одобрение, если на поверку оно не окажется художественно оформленным фрагментом из Библии, агиографии или катехизиса (срифмованным, написанным на холсте, разыгранным по ролям и т.п.).
По моему глубокому убеждению, религиозным художественное произведение делает вовсе не наличие в нем персонажей Священной Истории, богословских понятий или церковных реалий и, уж тем более, не частота их упоминания. Пестрящий христианскими образами и атрибутами текст или холст может не нести в себе никакого подлинного религиозного переживания (вспомните хотя бы обрушившийся на нас вал квази-христианских «произведений» постперестроечного китча). Излишне говорить о том, что наличие христианских персонажей, символов и реалий может сознательно использоваться художником в совершенно далеких от религии целях (например, как некоторая знаковая система, требующая расшифровки в каком-то другом контексте).
Но при этом для меня (как и, уверен, для многих других верующих) нет сомнений в том, что немало произведений художественной культуры глубоко религиозны, хотя в них и нет ни одного упоминания Бога или церковных реалий: у того же Пушкина «Конь», «Пора, мой друг, пора» и «Вновь я посетил», - стихотворения, на мой взгляд, не менее религиозные и не менее христианские, чем «Отцы пустынники».
В этой связи вспоминаются очень верные слова известного православного иерарха и мыслителя архиепископа Иоанна (Шаховского), который в своей книге о Льве Толстом приводит полный текст одной сцены из «Войны и мира», сопровождая его затем таким заключением: «Никто здесь не говорит "моральных" слов. Автор не философствует о Боге, не говорит о любви. А Бог - тут, и любовь тут. Ибо автор думает лишь о правдивости художественной своей речи. Он не "сочиняет", он правдиво говорит о жизни и открывает самую жизнь».
Вполне понятны недоумения современного христианина, сталкивающегося с целым пластом художественной культуры, в котором одни авторы прямо заявляют, что не имеют с христианством ничего общего, а религиозная принадлежность других вызывает сомнения. Еще в древней Церкви шли споры о том, как быть с античным наследием, и среди Отцов Церкви было не столь уж много сторонников того, чтобы полностью его отвергнуть. Так, св. Василий Великий посвятил этой проблеме обстоятельную беседу под названием «К юношам о том, как получать пользу из языческих сочинений». Сейчас мы живем в значительно более сложной ситуации, чем христиане IV в. Но ничто не мешает нам и теперь делать светскую культуру предметом христианского осмысления, используя свой личный духовный опыт, а также духовный опыт других верующих, благодаря чему многое в ней откроется нам совершенно по-особенному и способно будет принести не только душевную, но и духовную пользу.
