Книга Бытия в контексте культур древнего Ближнего Востока: В начале творения Богом неба и земли…

В древних переводах Библии (арамейских таргумах, греческом, латинском, сирийском, церковнославянском и других переводах) первый стих книги Бытия понимается как независимое предложение: «В начале сотворил Бог небо и землю».

Однако еврейский текст допускает и иное прочтение: «В начале творения Богом неба и земли…» Впервые это было отмечено в классических для еврейской традиции комментариях Раши (Рабби Соломон бен Исаак, 1040–1105), который пишет, что если бы первый стих книги Бытия был независимым предложением (разъясняющим последовательность творения – что появилось раньше, что потом), то по-еврейски следовало бы использовать другие слова и другую синтаксическую конструкцию.

Раши, по сути дела, предлагает такой перевод для Быт 1:1-3:

«В начале творения Богом неба и земли,

[когда] земля была смятение и хаос, и Дух Божий парил над водами,

[тогда] сказал Бог: «Да будет свет!»

Стоит сравнить этот перевод с Быт 2:4-7. Дело в том, что в книге Бытия содержатся два рассказа о творении мира: Быт 1:1 – 2:3 и  Быт 2:4 – 25. Они взаимно дополняют друг друга (о чем мы еще будем говорить), а между ними, в начале стиха 2:4, находится своего рода заголовок: «Вот происхождение неба и земли, при сотворении их». После этого заголовка второй рассказ начинается так (я даю свой перевод стихов 2:4-7, хотя и не пословный, но несколько более буквальный, чем принятый Синодальный перевод; отдельные различия между этими переводами будут разъяснены в последующих публикациях):

«В день создания ГОСПОДОМ Богом земли и неба,

[когда] никакого куста полевого еще не было на земле и никакая трава полевая еще не росла, ибо ГОСПОДЬ Бог не посылал дождя на землю, и не было человека, чтобы возделывать землю, но поток выходил из земли и орошал все лицо земли,

[тогда] создал ГОСПОДЬ Бог человека…»

Легко видеть, что, если мы принимаем интерпретацию Раши, то зачины двух рассказов (Быт 1:1-3 и Быт 2:4-7) оказываются параллельны друг другу, построены по одной модели.

Во-первых, оба рассказа начинаются с указания на точку отсчета («В начале творения Богом неба и земли» / «В день создания ГОСПОДОМ Богом земли и неба»).

Во-вторых, оба рассказа продолжаются описанием «беспорядка», который предшествовал творческому акту Бога («[когда] земля была смятение и хаос…» / «[когда] никакого куста полевого еще не было на земле… и не было человека»).

В-третьих, за описанием «беспорядка» следует собственно рассказ о деяниях Бога («[тогда] сказал Бог: «Да будет свет!» / «[тогда] создал ГОСПОДЬ Бог человека…»). В первом рассказе творение света, неба, земли и всего, что наполняет небо и землю кладет конец хаосу; во втором рассказе Бог творит человека и насаждает сад – т.е. кладет конец той самой «недостаче» человека и зелени, о которой говорилось перед этим.

Вряд ли такой строгий параллелизм может быть случайностью. Быть может, для древнееврейской культуры было естественно описывать творение мира и человека именно по такой модели – с вынесенным вперед указанием на точку отсчета? Пролистаем еще несколько страниц. В Быт 5:1 мы сталкиваемся с очередным заголовком: «Вот родословие Адама». После этого заголовка мы снова (уже в третий раз) читаем про сотворение человека: «В день творения Богом человека, Он по подобию Божию создал его,  мужчину и женщину сотворил…» И снова, легко видеть, повествование начинается с указания на точку отсчета: «В день творения Богом человека…»

Такая модель для описания начала мира / человеческого рода была свойственна не только древнееврейским текстам. Открытия последних полутора столетий, которые познакомили нас с миром Древнего Востока, снабдили нас и новыми параллелями к первым строкам книги Бытия. Те шумерские и аккадские тексты, которые можно отнести к космогоническим, обычно начинаются с временного придаточного предложения, со слов «Когда…» или «В день, когда…» Таково, скажем, начало самого известного из древневосточных космогонических текстов, вавилонского эпоса «Энума элиш»:

«Когда вверху небеса не были названы,

а внизу земле не было наречено имя…»

Как правило, древневосточные космогонии начинались с описания «беспорядка» и «неустройства», которые предшествовали созданию мира. Это опять же соответствует первым стихам Бытия.

Не означают ли наши сравнения еврейской Библии с древневосточными текстами какое-то принижение библейского рассказа о Творении, отрицание его уникальности? Отнюдь. Ведь речь у нас сейчас идет о литературных формах и жанрах, о построении текста – т.е. о вещах «внешних» по отношению к богословскому содержанию. Здесь вполне естественно предположить влияние древних цивилизаций Месопотамии и восточного Средиземноморья на относительно молодую еврейскую культуру. Но когда мы от «экспозиции» (от описания хаоса «в начале») переходим к рассказу о том, как именно свершилось появление нашего мира, - тогда сразу становится явным, насколько резко месопотамские космогонии, где речь идет о браках, рождениях и войнах богов, отличаются от библейского повествования, в котором Бог, единый и единственный, творит мир Словом Своим.

Итак, к многочисленным вариантам понимания Быт 1:1, которые засвидетельствованы у Отцов и о которых мы говорили в прошлой публикации, добавился еще один: основанный на комментариях еврейских грамматиков и на сравнении с миром древнего Ближнего Востока.

Комментаторам или авторам монографий жить легче, чем переводчику – они могут изложить в своем комменарии или в своей монографии двадцать разных вариантов понимания текста. А что делать переводчику, который может выбрать для перевода лишь один-единственный вариант понимания? Об этом мы поговорим в следующей публикации.