Томление духа. Ч. 2

Античность: страдающий Бог мистов и Бог-Идея Платона

И в античном мире встречаем томление духа. В Древней Гре­ции, а затем в греко-римском мире, в эпоху эллинизма, мы имеем ряд религиозных движений и культов, которые стремятся дать ответ на горячую жажду души - жажду бессмертия, избавле­ния от преходящести, от страданий, от уничтожения...

Удовлетворение своей жажды, Полноту Жизни, Полноту Бы­тия ищет иногда она на лоне великого природного Целого - у грудей Матери-Природы, в мощнотекущей, охватывающей ее со всех сторон жизни Космоса, полной производящей силы, соткан­ной из умираний и рождений, вечно юной и вечно обновляющейся. Таков смысл великих натуралистических культов - культа Диониса, с его буйным веселием пробуждающихся юных сил и соков Природы, с его торжеством и печалью, таковы таинства передневосточных ежегодно умирающих и воскресающих богов природной жизни - Аттиса, Адониса, Озириса-Сераписа, вос­принятые античным миром в эпоху эллинизма.

Душа стремится погрузиться в это манящее лоно великой природной и Божественной жизни, она стремится слиться с ней, отказаться от своего ограниченного, утлого человеческого «я», сделаться одной из струек в этом общем, огромном, стихийно волнующемся потоке, отождествиться с этим постоянно воскре­сающим, вечно юным богом!

Недаром в культе Диониса-Вакха поклонники носят имя само­го бога: bakhoi Теснейшее органическое объединение с богом давала, в культе Диониса, невидимому, и сакральная трапеза, ибо молодой бычок или козленок, раздиравшийся верными на части и жадно ими пожиравшийся в сыром виде, являлся, неви­димому, временным воплощением самого бога.

В позднейших эллинистических, пришедших с Востока куль­тах умирающего натуралистического божества имеем то же ин­тимное, тесное участие в Божественной жизни: участие в стра­даниях бога, скорбь вместе со всей природой о роковой, вечно неотменной, вечно повторяющейся, бессмысленной и жестокой его смерти - когда замирали природные соки и высыхала рас­тительность под действием палящего зноя, и радость об его вос­стании к жизни - когда возрождалась жизнь природы. С этим восстанием бога к новой жизни соединялись горячие чаяния мистов. ...Бог воскрес - и мист воскреснет, и мист приобщится к его торжествующей, победной, вечно обновляющейся Жизни! Таков смысл этих чаяний.

Но что это была за Жизнь? Была ли в ней Полнота и преодо­ление смерти и скорби умирания и железных, безжалостных законов мира? Это была великая жизнь природного Целого, подчиненная этим вечным и роковым мировым законам, жизнь, гармония и богатство которой было соткано из радостей, а вме­сте с тем - и из страданий, из жизненного подъема, а затем - и отмирания всего отдельного, всего индивидуального, жизнь, ко­торая в сущности была равнодействующей, слагаемой бесконеч­ного ряда смертей, которая была ограничена и замкнута в вечно неизменном, неотменимом, натуралистическом круговороте. Из этого мучительного круговорота, из этого царства природной за­кономерности и необходимости, из царства жизни природной, которая являлась на самом деле царством смерти, прекрасный умирающий юноша - бог не мог вырвать верующие в него души. Он сам был его рабом и пленником, более того - сам был олице­творением этого круговорота: он умирал роковым и бессмыслен­ным образом, невольно и необходимо, смерть его была лишена всякого духовного порыва, всякого просветляющего этического значения - ужасная и неизбежная смерть оскопленного бога оплодотворяющих сил природы; а когда он воскресал, то для того, чтобы снова и снова умирать, и так далее, без конца. Такой бог не мог быть адекватным носителем этих связывавшихся с его культом горячих чаяний, этой жажды сердца, что стремилось успокоиться, отдохнуть от потока преходящести, от томящего круговорота, освободиться от власти тления и умирания на лоне Полноты Жизни.

Случайно, из целого ряда дошедших до нас могильных табли­чек (от IV в. до Р. X. по II в. по Р. X.) мы знаем, что таинства орфиков обещали своим верным это освобождение из «круга». Орфики как раз особенно болезненно и остро ощущали скорбь бывания и преходящести. С таким ужасом говорят они о неиз­менном космическом круговороте смертей и рождений: это без­радостный «круг Необходимости», «колесо становления и рока», «круг горестный, тяжелый». Но орфическая душа чувствует, что она «не от мира сего... и  верит в конечное избавление из-под власти космоса и его законов чрез приобщение к Божественной жизни...

В этих чаяниях орфической души сказа­лась горячая жажда иной - подлинной Полноты Бытия, жажда избавления. И тем не менее, выхода, т.е. не временного, а оконча­тельного выхода из круга на почве натурализма и натуралисти­ческой веры быть не может...

Философия Платона провозгласила иной мир - мир вечных, нетленных сущностей, не подчиненных законам бывания и изме­нения, «не смешанных с земным сором», мир изначальной, под­линной и непреходящей Реальности! Более того: собственно тот, истинный мир один только в действительности и существует, весь наш окружающий эмпирический мир есть лишь отблеск его в мутном зеркале «небытия» - материи, сам же по себе лишен всякой субстанциональности; ибо все бытие и вся действитель­ность и жизнь принадлежит лишь тому Царству - вечных и Бо­жественных идей. И это есть родина души....

Итак, разрыв между обоими мирами! Бежать отсюда туда, из области лжи и тления на ту родину духа, в то царство нетлен­ной и изначальной Красоты, царство незыблемой Истины!.. Там - заветная пристань души, источник и цель ее томления. Когда Платон говорит об этой заветной цели, хотя бы мимохо­дом, мистический трепет согревает его слова...  Уже при жизни душа философа, удаляясь чувственности и сле­дуя разуму, «созерцает Истинное, Божественное и Непреложное и питается им». Вся жизнь философа есть поэтому томление по небесной родине, «подготовка к смерти», отрицание мира и дел его. Это настроение запечатлено в целом ряде важнейших диалогов.

Правда, Платон делает также и попытку примирить оба мира, перебросить мост между ними - в учении об Эросе и в утопии идеального Государства. Однако облагораживающая сила Эро­са не касается самой материи, а лишь отблесков духовного нача­ла, рассеянных среди нее, а идеальное Государство оказывается несостоятельным: в действительности оно - царство безмерно­го духовного гнета, а познание Истины, ради которого оно соб­ственно только и существует, является достоянием лишь немно­гих избранных - лишь аристократов духа.

И философия Платона возвращается таким образом к той же раздвоенности, той же непримиренности, тому же исходному пункту. Мир земной «во зле лежит»; есть мир Правды; нужно бежать туда, в этот мир Правды, отдельной душе или же неболь­шой кучке избранных - истинных философов...

Существует вечный, реальный мир идей, которому присуща истинная действительность, а во главе этого царства идей возвы­шается Идея Блага, или же Бог, Создатель, Устроитель Мира, согласно «Тимею»...  Такой Бог, односторонне-исключительный и холодный, далекий миру, по существу своему - безлично-логическое понятие, результат философской абстракции, не мог победить реально царящую в мире смерть, не мог раскрыть в мире всепобеждающую, всеохватывающую,  преизбыточествующую - конкретную полноту Царства Вечной Жизни.

Ветхий Завет: пророческий взгляд в будущее 

Струя томления очень заметна в Ветхом Завете . С одной сто­роны, это (на фоне вообще очень положительного отношения к земным благам как к дарам Божиим, получаемым человеком)

-  крик глубокой неудовлетворенности всеми благами мира в «Екклезиасте»: все - суета сует и томление духа. Во всей ми­ровой литературе, может быть, нет других таких слов скорби, равных этим по красоте и по силе тоски...  Ответ на эти возгласы скорби, на эту неудовлетворенность дается - в общении с Богом. «Кто мне на небе (кроме Тебя)?» - восклицает псалмопевец. «И на земле я, кроме Тебя, не желаю ничего. Изнемогает плоть моя и сердце мое; Бог - твердыня моя и часть моя вовек» (Пс. 72, 25 - 26). Поэтому «как лань жаж­дет потоков воды, так жаждет душа моя Тебя, Боже!» (Пс. 41). «Душа моя как земля безводная по Тебе!» (Пс. 142). «Открываю уста мои и вздыхаю: ибо заповедей Твоих я жажду» (Пс. 118).

Наряду с этим томлением - по общению души с Богом жи­вым, есть и другая струя томления: по спасению общенародно­му, и более того - все-человеческому и все-мирному, по Князю Мира, - то что называется - и правильно называется - «мес­сианскими чаяниями» Ветхого Завета. Ожидание и чаяние, что Бог посетит людей Своих.

Это томление по грядущему «покою», по грядущему Царству Мира и Правды, прорывается все снова и снова. Это не только политически-социальная греза, морально окрашенная, это - воздыхание вместе с тем о Царстве иного, высшего порядка, это - мечта о Царстве Божием среди людей, о преображении людей, а вместе с ними и всего мира, силою Духа Божия. ...Новое  сердце будет дано лю­дям и новое разумение, и Новый Завет заключит тогда Господь с людьми своими...

Иногда эти чаяния связываются с образом Князя Мира, Царя Правды, т.е. Мессии...

Для пророческого миросозерцания характерно это напряженное ожидание грядущих раскрывающихся судеб Божиих, это устрем­ление вперед: «На стражу мою я стану, на башне буду стоять, что­бы узнать, что Он скажет мне», - восклицает пророк Аввакум...

Это устремление взора вперед, столь характерное для миросозерцаний пророков и вообще Ветхого Завета , есть выражение томления - полусознательного или сознательного - по тому, что имеет совершиться: религиозного томления, устремленного на историю мира, на грядущее проявление величия и славы и ми­лосердия Божия в истории мира, в судьбе всего творения. Том­ление не по моему только личному прикосновению к Полноте Божественной, имеющей удовлетворить мою духовную жажду, а по грядущему спасению мира. В этом - неумирающая напря­женность религии Ветхого Завета, ожидание явления Божия.

Новый Завет: «Свершилось!»

«Совершилось!» (tetilistai). Эти слова, сказанные Иису­сом на Кресте, согласно Евангелию от Иоанна (19, 30), могут быть поставлены эпиграфом над всей проповедью христиан­ства. Пропасть заполнена, Слово Божие явилось во плоти, «и мы видели славу Его». Вся апостольская проповедь есть свиде­тельство - именно прежде всего свидетельство, и более того: только свидетельство. Ибо все остальное вытекает из этого.. То, что цари и пророки жаждали видеть и не видели, слышать, и не слышали, то теперь ученики видели и слышали. Поэтому «блаженны очи ваши... (Мф. 13, 16-17, Лк. 10,23)... Поэтому, «кто жаждет, да идет ко Мне и да пиет. Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой»... Павел всем пренебрег, все почел за сор, чтобы приобресть Христа. Поэтому «мы ничего не имеем, но всем об­ладаем». Поэтому апостолы радуются в страданиях. Поэтому они уже не себе принадлежат...

«Благая весть» есть исполнение и ожиданий мира, истории, человечества....

Но - мы видели - не только «психологическое» заполнение, умирение томления принесено Благой Вестью. В нем все обе­тования Божии «да» и «аминь». В нем совершился и исполнил­ся план Божий о мире. Не мечты, а исполнение; не отвержение мира, а спасение его и преображение его. Освящение плоти и тела, и ткани жизни, и истории и судеб мира: ибо Слово стало плотию. И утешается томление всего мира, всей твари, всего су­ществующего. Ибо и вся тварь «стенает и мучится доныне» - «в надежде, что и сама тварь будет освобождена от рабства тлению, в свободу славы детей Божиих» (Рим. 8, 21).

Удовлетворение  томления  осуществлено  реально,  истори­чески, в историческом лице: в живой личности Того, Кто был воплощенное Слово, раскрывшаяся, не абстрактная, а живая, бесконечно снисходящая, бесконечно сострадающая и состраждущая и победившая жало смерти - Любовь Божия. И вместе с тем взор устремлен вперед - к грядущей полноте откровения этой Победы, когда «Бог сотрёт всякую слезу с очей их, и смерти уже больше не будет» (Апок. 21, 4). Поэтому мы еще стенаем и томимся (stinazomin baroumenoi) не потому, что хотим совлечь­ся, а облечься, чтобы смертное поглощено было жизнью», - пи­шет апостол Павел (2 Кор. 5, 4). Но полнота и центр и смысл жизни уже нам даны - во Христе... В Нем - так веруют христиане, - мы уже прикоснулись к Источнику воды живой.

«Поклоняемся снисхождению Твоему»

Характерна и еще более значительна и обратная струя: ответ Бога, или еще вернее: искание нас Богом, Искание Им нас предше­ствует нашему исканию Его. Не мы первые ищем. Наше искание Бога уже вложено в нас Богом и есть, как мы уже говорили внача­ле, зов Бога, выражающийся в нашем томлении по Нем: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Откр. 3, 20).

Но еще более того: не только зов Бога, пробуждающий наше томление, но Бог активно выходит нам навстречу. «И когда он был еще далеко, увидел его отец и сжалился и, побежав, пал на шею ему и облобызал его», - читаем мы в притче о блудном сыне. «Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее»: Он оставляет 99 овец в пустыне и отправляется искать заблу­дившуюся овцу. «Пастырь добрый душу свою полагает за овец своих». Инициатива Бога, активность Бога, искание нас Богом, снисхождение Сына Божия, чтобы «искать и спасти погибшее», снисхождение даже до смерти, смерти же крестной: Бог, жажду­щий спасения душ наших, - вот в этом наше спасение, в этом, согласно христианству, - смысл истории мира. «Не мы Его воз­любили, а Он возлюбил нас и отдал Сына Своего, как умилостив­ление за грехи наши» (1 Ин. 4, 10).

В этом-то и залог удовлетворения томления, что оно есть от­звук будящего наши души искания нас Богом и обретения нас Богом. «Я стремлюсь, не достигну ли я, как и я уже был достиг­нут, захвачен Иисусом Христом» (Фил. 3, 12). В этом, и только в этом - весь смысл христианского благовестия. «В том любовь.., что Бог послал Сына Своего Спасителем миру» (1 Ин. 4. 10, 14). «Поклоняемся снисхождению Твоему», - поет Церковь.

Из книги Николая Арсеньева «Душа Православия. О Жизни Преизбыточествующей. Правсославие. Католичество. Протестантизм».