Почему я не могу читать русскую литературу

Когда с азартом удачной находки покупала второй том, я даже не подозревала, что мне пришёл конец, мне пришёл конец, друзья

Это была книга, которую упоминали мои близкие друзья, с восторгом и почти с пиететом: «Ты еще не читала "Донала Гранта"»? Что же это за Пушкин такой, что я обязательно должна была его уже прочитать? Но я взялась, и когда с азартом удачной находки покупала второй том, такой же мрачный на вид, я даже не подозревала, что мне пришёл конец, мне пришёл конец, друзья.

Книги могут многое. Они могут говорить к вашей душе, порой очень громко и властно. Но они будут молчать, будут лежать молчаливой бумагой, пока душа не будет готова услышать их. Книги могут перевернуть вашу жизнь, но только тогда, когда в ней уже и так обнаружился сильный крен. Не всякая волна во время шторма переворачивает корабль. Не всякий ветер порвет паруса. Где тонко, там и рвётся.

Пожалуй, ничего бы и не произошло со мной, если бы почва не была уже подготовлена. Я была готова. Став христианкой, я потеряла интерес ко многим современным авторам. У меня и сейчас нет совершенно никакого желания читать книги, о которых заведомо известно, что в них мало света или его нет вообще. Меня не привлекают книги, в которых нет радости. Которые не светятся. В которых нет ничего, кроме пустоты, которые пишут о земной реальности только и не о чем больше. Мне не нравятся книги замкнутые в самих себе, мне не нравятся книги злые, мне не нравятся книги холодные, даже если они очень умны. Главное — свет, а не ум. Но в русской классике был этот прорыв, в вечность, к свету. И мне показалось, что это все, что это и есть — свет. Но это был не свет, а лишь намек на него. Это был вопрос, вопрошание, моление. Но не было ответа.

Великий Гоголь свои последние годы жил желанием изобразить свет, показать своим читателям образ праведника — не елейного и слащавого, от которого бы все отвернулись, не идеального, в которого бы не поверили, а реального, чтобы от него можно было бы поучиться и ему можно было подражать. Гоголь мечтал изобразить саму святость в ее самой что ни на есть реальности, но не смог этого сделать. Другой сделал за него.

…Когда моему христианству было совсем немного лет, я искала примеры праведников у Пушкина, у Лескова, Достоевского и других. Да, для меня тогда русская классика была христианской, но после встречи с книгой в невзрачной обложке вся русская литература опустилась во мрак. То, что раньше казалось солнцем, теперь было лишь крохотным пламенем свечи во мгле.

Он был протестантским проповедником, изгнанным с кафедры. Для того, чтобы как-то донести свои взгляды до людей и прокормить семью, он вынужден заняться литературой и писать много и упорно

Он был протестантским проповедником, изгнанным с кафедры за ересь. Для того, чтобы как-то донести свои взгляды до людей и прокормить семью, он вынужден заняться литературой и писать много и упорно. Из-под его пера вышло немало увесистых томиков, и, казалось бы, это должна быть отменная скукотища. Что еще мог создать неудавшийся проповедник, никогда не собиравшийся стать писателем и не обладавший большим литературным талантом? Но как можно судить о таланте, если даже не знаком с писателем?

«…— Мы не знакомы, — смутился я.

— Меня зовут Джордж, — сообщил он. — Джордж Макдональд.

— О Господи! — закричал я. — Значит, вы мне и скажете. Уж вы-то не обманете меня.

Сильно дрожа, я стал объяснять ему, что значит он для меня. Я пытался рассказать, как однажды зимним вечером я купил на вокзале его книгу (мне было тогда шестнадцать лет) и она сотворила со мной то, что Беатриче сотворила с мальчиком Данте — для меня началась новая жизнь. Я сбивчиво объяснял, как долго эта жизнь была лишь умственной, не трогала сердца, пока я не понял наконец, что его христианство не случайно. Я заговорил о том, как упорно отказывался видеть, что имя его очарованию — святость, но он положил мне руку на плечо.

— Сынок, — сказал он, — мне ли не понять твою любовь и всякую любовь?»

Так писал о своем учителе Клайв Льюис в своем небольшом произведении «Расторжение брака». «Фантастес» — «волшебная повесть для мужчин и женщин», как назвал ее сам Джордж Макдональд — заставила Льюиса начать писать и сделать шаг в сторону христианства. Но мы поговорим здесь о другой его книге.

«Донала Гранта» я читала, выписывая цитаты. Макдональд, действительно, далеко не великий стилист и не первоклассный писатель, текст его грузен и тяжеловесен в некоторых местах, особенно в начале книги. Пробраться сквозь его рассуждения требует некоторого труда, тем более для человека, не прочитавшего первую часть дилогии (то есть «Сэра Гибби»), каким была и я. Но ищущий находит и стучащему отворят. Не в красоте стиля сила этого почти забытого даже в самой Шотландии автора. А в красоте и поэтичности его мысли — поэтому, наверное, некоторые места мне хотелось читать вслух, чтобы они прозвучали.

Повесть Джорджа Макжональда заставила Льюиса начать писать и сделать шаг в сторону христианства

Макдональд — проповедник-поэт, проповедник-сказочник, странный, по замечанию критиков, сам как будто вышедший из своих сказок, которых у него также, как реалистических и аллегорических романов, большое количество. Его герой Донал Грант, вероятно, перенял от автора и его поэтический дар, и его серьезную веру в благого и любящего Бога, за которую и автор, и герой подвергались гонениям со стороны Пресвитерианской церкви Шотландии. Другая черта, очевидно, общая у Макдональда и Донала Гранта — их шотландская твёрдость характера и мысли, которая и приводила их обоих к богословским спорам, и определяла их удивительную нравственную стойкость в разных жизненных ситуациях.

В некоторых эпизодах романа, причем именно в простых, житейских сценах, Донала можно с легкостью назвать занудой, так любит он придираться к мелочам. Возможно, эта черта, а также его очевидная склонность к романтике, к стихам, к размышлениям, а с другой стороны, к приключениям, его любовь ко всему загадочному, — это все делает Донала не идеальным святым, а вполне реальным человеком, который в своей жизни пытается исполнять заповеди Божьи, и у него это получается. Рядом с ним, ходящим Божьими путями твердой шотландской поступью, герои Достоевского кажутся мне всего лишь призраками, бесхребетными фантомами, такими же сомнительными, так сомнительна, например, праведность Сонечки Мармеладовой.

Талант Макдональда заключается не только в том, что он сумел изобразить «несвятого святого», а также в том, чтобы взять знакомый литературный сюжет и взорвать его. Бедный, но благородный душой молодой человек из крестьянской семьи, пройдя полосу испытаний, женится на богатой дворянке, — вроде бы, что еще? Этого достаточно. Но вдруг, при самом своем завершении сюжет взрывается, книга оканчивается, с мирской точки зрения, просто безумно, настоящим скандалом. Но это христианский скандал. В этом — чудо веры главного героя.

Последние слова, которыми Макдональд оканчивает свой роман, таковы, что под ними подписался бы сам Гоголь: «… лучше искать во всем самое доброе и истинное и, найдя, радостно протягивать его другим».

Я нашла — примите.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции