Шанс выбрать

Николай II и его семья

О личности последнего российского императора спорят больше ста лет. Однако Русская Православная Церковь, канонизировавшая Николая II и его семью, взглянула на него с непривычного ракурса ― не как на политика. «В последнем православном российском монархе и членах его семьи мы видим людей, искренне стремившихся воплотить в своей жизни заповеди Евангелия, ― говорится в документах Архиерейского собора 2000 года. ― В страданиях, перенесенных царской семьёй в заточении с кротостью, терпением и смирением, в их мученической кончине <...> был явлен побеждающий зло свет Христовой веры, подобно тому, как он воссиял в жизни и смерти миллионов православных христиан, претерпевших гонение за Христа в ХХ веке».

Начиная с отречения царя, многие требовали его казнить. Семью отрёкшегося монарха держали в заточении, караульные нередко издевались над арестованными. В екатеринбургском доме Ипатьева, который стал их последним пристанищем, конвоиры обворовывали жену и детей Николая, не давали им доесть обед, распевали революционные песни и неприличные частушки.

Но в ответ — поразительное спокойствие и чувство собственного достоинства. В дневниках Николай II и его супруга писали о том, что их угнетало, но в общении с гонителями — никаких жалоб, отстаивания прав и тем более капризов. В записях старшей дочери императора, великой княжны Ольги Николаевны, нашли стихотворение, ошибочно приписанное ей (на самом деле его написал поэт Сергей Бехтеев и передал заключённым через фрейлину Анастасию Гендрикову):

Пошли нам, Господи, терпенье,
В годину буйных, мрачных дней,
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей.

Дай крепость нам, о Боже правый,
Злодейства ближнего прощать
И крест тяжёлый и кровавый
С Твоею кротостью встречать.

И в дни мятежного волненья,
Когда ограбят нас враги,
Терпеть позор и униженья
Христос, Спаситель, помоги!

Владыка мира, Бог вселенной!
Благослови молитвой нас
И дай покой душе смиренной,
В невыносимый, смертный час...

И, у преддверия могилы,
Вдохни в уста Твоих рабов
Нечеловеческие силы
Молиться кротко за врагов!

Хроника последних дней царской семьи подтверждает: эти люди исполнили то, о чём просили (потому их и назвали страстотерпцами). Даже на провокацию большевиков, подбросивших записку «друзей» с намёками на скорое освобождение, узники ответили: «Мы не хотим и не можем БЕЖАТЬ. Мы только можем быть похищены силой, как силой нас привезли из Тобольска. Поэтому не рассчитывайте ни на какую нашу активную помощь. У коменданта много помощников, они часто сменяются и стали тревожны. Они бдительно охраняют нашу тюрьму и наши жизни и обращаются с нами хорошо. Мы бы не хотели, чтобы они пострадали из-за нас или чтобы вы пострадали за нас. Самое главное, ради Бога, избегайте пролить кровь <...>».

Пётр Лазаревич Войков

А что их расстрельщики ― тот же Пётр Войков, который сфабриковал подмётные письма? Он с детства хотел убить царя, настойчиво требовал казни всей семьи и рассчитывал зачитать постановление о расстреле. Во время убийства не все жертвы умерли сразу — остался жив цесаревич Алексей Николаевич, а от дочерей императора и горничной Анны Демидовой пули отскакивали: в их корсетах были зашиты спрятанные драгоценности. По выжившим стреляли заново, девушек добивали штыками (в последнем, по некоторым свидетельствам, лично участвовал Войков). «В этих их предсмертных муках, кстати сказать, кроме их самих, никто не повинен», ― безапелляционно утверждал комендант дома Ипатьева Юровский.

Потом тела вывезли за город, рубили на части, поливали серной кислотой, жгли два дня подряд. «Это была ужасная картина, — признавался сам Войков. — Мы все, участники сжигания трупов, были прямо-таки подавлены этим кошмаром. Даже Юровский и тот под конец не вытерпел и сказал, что ещё таких несколько дней — и он сошел бы с ума…»

Тайное ночное убийство (советские чиновники несколько лет утверждали, что царская семья жива — казнён только Николай II) не принесло палачам удовлетворения, а у слушателей их признаний не вызывало чувства справедливости. «Я сидел, подавленный рассказом Войкова, ― вспоминал советский дипломат-невозвращенец Григорий Беседовский. ― Когда-то я зачитывался подвигами народовольцев, их жертвенной, героической борьбой с царизмом. Я зачитывался книгами о французской революции, величественными сценами суда над Людовиком XVI. Но что общего имело все это с той картиной, которую мне только что рассказал Войков? Там трагедия революции, а здесь мрачная картина тайной расправы, воспроизводящая худшие образцы уголовных убийств, расправы трусливой, исподтишка. Расправы с малолетними детьми и с ни в чём не повинными посторонними людьми, оказавшимися случайно в одном доме с бывшим царем...»

В одном Беседовский неправ: ни горничная Демидова, ни доктор Евгений Боткин, ни повар Иван Харитонов, ни камердинер Алоизий Трупп не были «случайными и посторонними людьми». Они сознательно пошли за теми, кому служили, и это, кстати, понимал Юровский: «Мы с самого начала предлагали им покинуть Романовых. Часть ушла, а те, кто остался, заявили, что желают разделить участь монарха. Пусть и разделяют...»

Смерть Петра Войкова удивительно контрастирует со смертью его жертв. Он стал крупным чиновником, занимался торговлей, а в 1924 году был назначен советским полпредом в Польше. Организовав свой первый теракт в 18 лет (покушение на ялтинского градоначальника генерала Николая Думбадзе в 1907 году), Войков и тут надеялся «войти в историю», убив польского лидера маршала Пилсудского. Однако на акцию не дал разрешения глава ОГПУ Феликс Дзержинский. А 7 июня 1927 года смерть настигла самого Войкова ― его застрелил на вокзале в Варшаве русский эмигрант Борис Коверда, причём сделал это открыто и тут же сдался полиции.

Сегодняшнее странное «соседство» царской семьи и её убийцы ― даже не вопрос идеологии, не вопрос о том, хорошим ли императором был Николай II или нужно ли восстановить монархию. Это вопрос, на кого мы хотим быть похожими: на тех, кто дал пример достойной смерти, или на тех, кто старательно уничтожал в себе человеческое. Тела первых не до конца идентифицированы, некоторые даже не захоронены; Пётр Войков, наоборот, покоится у Кремлёвской стены. Но выбор ― открыт.

На главной — кадр из фильма «Цареубийца»